Однажды вечером в доме Пастеров состоялся знаменательный разговор между отцом Луи и директором Арбуазского коллежа Романе.

— Мы все недооценивали вашего сына, дорогой Жозеф, — сказал Романе, — мальчик делает блестящие успехи, и, что самое важное, он не любит ограничиваться поверхностными сведениями. Все, что он постигает, оставляет в нем глубокий след; он старается всему найти объяснение, докопаться до причины, постичь корень предмета. И уж если он говорит о чем-нибудь, то говорит с полным знанием дела, и тут его не собьешь с позиций. Его горячность, стремление все познать и проверить — черты, свойственные ученым. Дорогой Пастер, не о карьере учителя должны вы мечтать для своего сына, — он способен на гораздо большее.

Немного ошеломленный такими похвалами философа Романе, вовсе не склонного кого бы то ни было хвалить без достаточных оснований, Жозеф Пастер попробовал возражать:

— Зачем нам стремиться к недостижимому, надо довольствоваться тем, что мы можем сделать. Карьера ученого прежде всего требует образования, а вам, друг мой, известны наши материальные возможности.

— Вы правы, Луи нужно прежде всего думать о высшем образовании. Я имею в виду поступление в Эколь Нормаль[1], в Париже. Разумеется, понадобятся некоторые затраты, но, быть может, мы и тут что-нибудь придумаем.

Присутствовавший при беседе капитан Барбье, ежегодно проводивший свой отпуск в Арбуа и сдружившийся с семьей Пастеров, вмешался в разговор:

— Я думаю, что смогу помочь Луи в его парижской жизни, и так, что вам это будет недорого стоить. В Латинском квартале есть пансион Барбэ, уроженца здешних мест. Он с удовольствием возьмет со своего земляка пониженную плату, если я его об этом попрошу. Что касается обучения, то питомцы пансиона проходят его в лицее Сен-Луи, где отлично подготавливаются к экзаменам в Эколь Нормаль.

Жозеф Пастер не знал, радоваться ему или огорчаться? С одной стороны, он не мог не прислушаться к советам такого друга, как Романе, и не мог не растрогаться заботами капитана о его сыне; с другой — как решиться отправить шестнадцатилетнего Луи в шумный, суматошный, неведомый Париж, оторвать его от привычной обстановки, от сестер и матери, от нежных забот семьи? Как-то будет себя чувствовать его любящий мальчик вдали от всего этого?

Но здравый смысл и забота о будущности сына взяли верх над голосом сердца, и Жозеф Пастер в конце концов решился. Беспокойство родителей, связанное с отъездом Луи, несколько умерилось, когда они узнали, что одновременно с ним поедет в Париж и его лучший друг Жюль Версель.

Мальчики уехали в конце октября 1838 года. Жюль Версель искренне радовался, Луи Пастер чувствовал себя не в своей тарелке при мысли о новых местах и новых людях, к которым надо будет привыкать. Отныне судьба его была решена — жизнь в пансионе Барбэ, подготовка к экзаменам в лицее, а затем Эколь Нормаль — предмет честолюбивых мечтаний всех лучших учеников Арбуазского коллежа.

…И вот все это рухнуло. Луи не выдержал парижской жизни, вернулся домой. И отец так и не мог разобраться в своих чувствах: то ли рад он этому, то ли не рад.

Но Луи вовсе не думал бросать учение — всего около пятидесяти километров отделяло родной Арбуа от Безансона, где в королевском коллеже Франш-Конте он мог завершить свое образование. Туда он и решил отправиться.

До этого он успел, еще доучиваясь в Арбуазском коллеже, нарисовать целую портретную галерею друзей и знакомых. Теперь он уже рисовал с меньшей страстью, но с большей требовательностью к себе, и каждый последующий портрет выходил лучше предыдущего. Во всяком случае, друзья и советчики отца снова заговорили, что грех зарывать в землю такой талант и что не следует насиловать натуру молодого человека и заставлять его заниматься не тем, к чему у него есть природная склонность. А склонность эта так ярко выражалась в искусстве портретиста, что кличка «художник», о которой — на время позабыли, снова прилипла к нему.

С портретов смотрели такие выразительные лица, так ярко было схвачено сходство, что не только те, кого изображал Луи, — все, кому доводилось видеть его рисунки, приходили в восторг. Вот папаша Гэдо, сосед-бочар, семидесятилетний старик, знающий наизусть все стихи Беранже. На морщинистом лице вырисовывается выразительный рот, и кажется, сию минуту папаша Гэдо разомкнет губы и, мягко улыбаясь, заговорит словами любимого поэта. Вот мальчик в бархатном костюме, с грустным болезненным личиком и с глазами обреченного на раннюю смерть. Вот женщина в белом платье, на строгом лице которой так и читаешь высокую требовательность к себе и к обществу. Вот групповой портрет знакомого семейства Рош; старая восьмидесятилетняя монахиня и множество других лиц, живых и запоминающихся.

Луи рисовал неутомимо и много и так разогнался, что даже в Безансоне не сразу смог остановиться и переключиться на науки. Первое, что он сделал, поступив в коллеж Франш-Конте, — написал портрет одного из своих новых товарищей. Портрет был хорош, и его торжественно выставили в приемной коллежа. И внезапно после этого почетного акта и многочисленных похвал Луи снова — теперь уже навсегда — забросил рисование и всеми помыслами вернулся к наукам.

«Место первого ученика коллежа я предпочитаю десяти тысячам такого рода похвал, — сказал он самому себе, — потому что все это ни на шаг не приближает меня к Эколь Нормаль».

К Эколь Нормаль? Вот как! Значит, опять Париж, опять тоска по дому, опять чужие лица кругом… Пастер улыбнулся про себя — теперь-то уж он не сбежит, не поддастся своей чувствительности; он непременно получит высшее образование и посвятит себя науке.

Какой? Ну, этого он еще не знает. Время покажет.

Между тем время показывало что-то совсем не то…

Философию Пастер слушал у молодого красноречивого преподавателя университета, гордившегося тем, что умеет направлять умы своих учеников. Точные науки, напротив, преподавал престарелый и лишенный энтузиазма учитель, которого раздражала любознательность нового поколения. Этот учитель не раз возмущенно прерывал Пастера на уроках, когда тот, увлекаясь, засыпал его самыми неожиданными вопросами:

— Послушайте, Пастер, вы забываете, что это я должен вас спрашивать, а не вы подвергать меня бесконечному допросу!

И все-таки, сдавая экзамены на степень бакалавра гуманитарных наук, Луи умудрился по философии получить всего лишь хорошую оценку, а по точным наукам — отличную. А ведь его первый учитель философии и первый советчик господин Романе так надеялся, что из него выйдет философ!.. И вообще он не заслужил одобрения господина Романе — по остальным предметам оценки и вовсе были посредственные и, если быть совершенно честным, все его ответы на экзаменах были далеко не блестящими.

Да, время показывало совсем не то, чего от него ждали… Когда через год Луи Пастер, будучи уже внештатным учителем в Безансонском коллеже, снова сдавал экзамены, теперь на бакалавра математических наук, по химии он получил оценку «посредственно». Между тем именно к химии он начал испытывать определенный интерес.

Из Безансона он увез это пристрастие к химии, твердое решение посвятить себя науке и нового, любимого друга — Шарля Шапюи. С этим другом и приехал он в Париж осенью 1842 года.

В Париже ждала его проторенная дорожка в пансион Барбэ, где он намеревался провести год, чтобы как следует подготовиться к экзаменам в Эколь Нормаль и сдать их одинаково хорошо по всем предметам. Учась, он продолжал свою преподавательскую деятельность в пансионе и оказался так полезен владельцу его, что господин Барбэ вовсе освободил Пастера от платы.

Парижская жизнь была заполнена. Не оставалось места для тоски и скуки, но, к сожалению, возобновились головные боли, напомнившие Пастеру его постыдное бегство отсюда четыре года назад. Правда, теперь рядом был любящий друг, чей бдительный глаз пристально наблюдал за ним, не давая излишне переутомляться и подрывать здоровье. О таком наблюдении просили Шапюи родители Пастера, разумеется, тайком от сына, и от Шапюи получали они негласные сведения о жизни и занятиях Луи. Сведения эти радовали — теперь они окончательно уверовали в то, что сын их пойдет по пути ученого человека.