«— Знаешь, Том Сойер, уж этого я понять не могу. Если у меня есть ферма и она моя, а другой человек хочет ее отобрать, то разве справедливо будет, если он…
— Ох, ни черта ты не смыслишь, Гек Финн! Это же не ферма, это совсем другое. Видишь ли, дело вот в чем. Они владеют землей — просто землей — и больше ничем, но наши — евреи и христиане — сделали эту землю святой, так нечего им теперь ее осквернять. Мы ни минуты не должны терпеть такой позор. Мы обязаны немедленно отправиться в поход и отобрать ее у них.
— Н-да, в жизни не встречал я такого запутанного дела. Допустим, у меня есть ферма, а другой человек…
— Говорю тебе, что ферма тут совсем ни при чем. Фермерство — это самое обыкновенное дело, и больше ничего, а тут нечто возвышенное — тут замешана вера, а не какие-нибудь низменные занятия.
— А разве вера велит нам отбирать землю у людей, которым она принадлежит?
— Конечно! Так оно всегда и бывало. <…>
— Я, масса Том, вот как понимаю. Ничего у нас не выйдет. Мы не сможем убивать этих несчастных чужеземцев, которые ничего худого нам не делают, до тех пор, пока мы не поупражняемся, — я это точно знаю, масса Том, совершенно точно. Но если мы возьмем парочку топоров — вы, и я, и Гек — и переправимся через реку нынче ночью, когда луна скроется, и вырежем ту больную семью, что живет возле Снай, и подожжем их дом, и…
— Ох, заткнись же ты наконец! У меня просто голова заболела. Не хочу я больше спорить с дураками вроде тебя и Гека Финна. Вечно вы не о том говорите, и не хватает у вас мозгов понять, что нельзя судить о чистом богословии с точки зрения законов об охране недвижимого имущества».
О России Том Сойер тоже высказался, сравнивая ее с Сахарой: «Она простирается всюду и везде и все же стоит не больше Род-Айленда, и даже половина ее не заслуживает спасения». Адекватного русского перевода книги нет, но и в оригинале она была жестоко исковеркана. Автор по своему обыкновению разрешил Мэри Додж делать любые исправления, но, когда увидел их (повесть печаталась с ноября 1893-го по апрель 1894 года), пришел в ужас: редактриса выбросила высказывания в адрес католической церкви, заставила Гека говорить «нейтральным языком, не гонясь ни за какими жаргонами», ликвидировала слово «ниггер» и на иллюстрациях велела обуть босых мальчишек в ботинки. Твен потребовал, чтобы Холл использовал для книжной публикации оригинал, но тот в спешке смешал обе редакции, и только в 1980 году в США вышел авторский вариант.
В-третьих, он начал роман на одну из любимых тем: о двойниках. На сей раз это были сиамские близнецы Чанг и Энг, которых Твен видел в цирке Барнума. В 1869 году он написал для журнала «Пакард мансли» скетч «Жизнь сиамских близнецов («Personal Habits of the Siamese Twins»): герои «отважно сражались в Гражданскую — один за Союз, другой за Конфедерацию»; «В заключение сообщаю, что одному из сиамских близнецов 51 год, а другому 53». В 1891 году он прочел в журнале «Сайентифик америкен» об итальянцах Точчи, у которых одно туловище и одна пара ног, но разные характеры и привычки. Героями романа «Необыкновенные близнецы» («Those Extraordinary Twins») он сделал сиамских близнецов Капелло: один баллотируется от демократов, другой от республиканцев, один алкоголик, другой трезвенник; их судят за то, что они поколотили человека, но не могут выяснить, оба били или только один. Пока это был веселый фарс — позднее он превратится в иное.
В Германии была холера, это скрывали от населения, Твен написал возмущенную статью, но публиковать раздумал и 10 сентября увез семью из Бад-Наугейма. Задержались в Люцерне, Оливия плохо себя чувствовала: одышка, головные боли. 26 сентября прибыли во Флоренцию на виллу Вивиани, которую присмотрели в прошлый приезд, и обосновались надолго; не жила с семьей только Клара, продолжавшая учебу в Берлине. Погода чудесная, пейзаж умиротворяющий, Оливия вроде бы поправилась, у Джин приступов больше не было, она изучала языки, участвовала в деятельности местного общества защиты животных; Твен наконец познакомился с Уильямом Джеймсом (отношения не переросли в дружбу, но были добрыми — не как с братом Джеймса). Все хорошо — если не читать писем из Америки: Пейдж не подготовил машину к выставке, строительство фабрики заморожено из-за отсутствия средств. Настроение также портили старшие дочери. Клара жила самостоятельно, хотя и под присмотром тетки Молли, посещала балы, отец упрекал ее за неприличное поведение (как-то раз она оказалась одна среди немецких офицеров). Сюзи изнывала: мать все время хворает, отец занят, заняться нечем; хотели отправить ее в Берлин, но тут она увлеклась женатым итальянским графом де Карли и уезжать отказывалась. Родители наняли для нее компаньонку-француженку, без которой не разрешали выходить, Сюзи стало еще хуже. Что делать — никто не знал. Отец, конечно, был деспотом, не хотел, чтобы дочери оставляли семью, выходили замуж или получали профессию. Но Клара, хотя и была моложе Сюзи, профессию выбрала и сумела поставить на своем. Сюзи же, видимо, сама не знала, чего хочет.
За осень и зиму Твен закончил «Тома Сойера за границей», написал сентиментальный «Рассказ калифорнийца» («The Californian'sTale») — о золотоискателе, чью жену убили коварные индейцы, и повесть «Банковский билет в 1 000 000 фунтов стерлингов» («The $1, 000, 000 Bank Note»): американец, оказавшийся в Лондоне без гроша, ведет себя так, что его принимают за миллионера, и наживает кучу денег; обе работы вошли в новый сборник, изданный «Уэбстер и К°» в 1893 году. В Буффало выходил сборник историй о Ниагарском водопаде, Твена попросили что-нибудь дать; он предложил «Фрагменты из дневника Адама» («Extracts from Adam's Diary»), прелестную и печальную историю любви, лишь формально привязанную к теме водопада. (Рассказ вышел отдельной книжкой в 1904 году в издательстве «Харперс», переиздавался много раз в различных авторских редакциях.)
«Суббота. — Новое существо поедает слишком много плодов. Этак мы долго не протянем. Опять «мы» — это его словечко. Но оно стало и моим теперь, — да и немудрено, поскольку я слышу его каждую минуту. Сегодня с утра густой туман. Что касается меня, то в туман я не выхожу. Новое существо поступает наоборот. Оно шлепает по лужам в любую погоду, а потом вламывается ко мне с грязными ногами. И разговаривает. Как тихо и уютно жилось мне здесь когда-то! <…>
Понедельник. — Новое существо утверждает, что его зовут Евой. Ну что ж, я не возражаю. Оно говорит, что я должен звать его так, когда хочу, чтобы оно ко мне пришло. Я сказал, что, по-моему, это уже какое-то излишество. Это слово, по-видимому, чрезвычайно возвысило меня в его глазах. Да это и в самом деле довольно длинное и хорошее слово, надо будет пользоваться им и впредь. Новое существо говорит, что оно не оно, а она. Думаю, что это сомнительно. Впрочем, мне все равно, что оно такое. Пусть будет она, лишь бы оставила меня в покое и замолчала. <…>
Пятница. — Теперь она пристает ко мне с другим: умоляет не переправляться через водопад. Кому это мешает? Она говорит, что ее от этого бросает в дрожь. Не понимаю — почему. Я всегда это делаю — мне нравится кидаться в воду, испытывать приятное волнение и освежающую прохладу. Думаю, что для того и создан водопад. Не вижу, какой иначе от него прок, — а ведь зачем-то он существует? Она утверждает, что его создали просто так — как носорогов и мастодонта, — чтобы придать живописность пейзажу».
Твена давно мучил вопрос: зачем Бог так жестоко покарал юную чету за ничтожный проступок? В его варианте Библии нет греха: любознательная Ева, которую подзуживал змей, съела яблоко, и произошло то, что должно было произойти, но ни она, ни Адам не осознали «падения»: «На следующий год. — Мы назвали его Каин. Она принесла его в то время, как я был в отлучке — расставлял капканы на северном побережье озера Эри; она, как видно, поймала его где-то в лесу, милях в двух от нашего жилища, а то и дальше, милях в трех-четырех, — она сама нетвердо знает где. В некоторых отношениях это существо похоже на нас и, возможно, принадлежит к нашей породе. <…>