Резко критикуя поведение европейцев в Гренландии, Нансен все же подчеркивает, что они обращались с эскимосами гораздо мягче, чем с другими народами, подвергшимися „цивилизаторским экспериментам“. Тем не менее взаимоотношения „цивилизаторов“ с местным населением характеризуют такие факты: в датских колониях, в южной Гренландии, туземцам запрещалось держать нужных им собак только потому, что они беспокоили коз, принадлежавших нескольким европейским семействам. Так поступил даже миссионер — единственный европеец в поселке.

Гренландцы, утверждает Нансен, — народ кроткий, терпеливый. Как-то европеец, живший в Готхобе, послал женщин-эскимосок за сеном на луга возле фиорда Амерлик. Эскимоски, исполнявшие это поручение, отсутствовали очень долго, и никто не мог понять, что с ними случилось. Наконец они вернулись и на вопрос: „Почему вы так долго пропадали в Амерлике?“ — ответили: „Когда мы добрались до места, трава была еще слишком низка — нам пришлось ждать, пока она вырастет“.

Этот рассказ Нансен заключает с горечью: „Вот с таким точно терпением гренландцы дожидаются того, когда созреет их собственная гибель. Они терпеливый народ“.

„Что же в итоге принесла европейская цивилизация гренландцам?“ — задается вопросом Нансен. И дает ответ, в котором заключается зерно его гуманистической философии в будущем.

На первый взгляд может показаться, что европейцы привезли народу, жившему, в сущности, в каменном веке, многое, что должно было облегчить тяжелую борьбу за существование. Фактически случилось наоборот. Большинство вещей, привезенных „диким“ людям, принесло им не пользу, а большой вред.

Огнестрельное оружие? Нет, говорит Нансен, ружья не помогли охотникам, а привели к быстрому избиению оленей ради прибыли. На узкой полосе пустынной земли, лежащей вдоль западного берега, уничтожалось не менее шестнадцати тысяч оленей ежегодно. Причем обычно снималась только шкура, которую дешево покупали европейцы, а мясо выбрасывалось. В результате такой хищнической охоты олени были почти полностью истреблены. То же случилось с тюленями: ружье сделало редкими их когда-то бесчисленные стада.

Непоправимый вред нанесли эскимосам такие европейские товары, как табак и спирт. Появились и болезни, которых ранее не знали гренландцы: туберкулез и сифилис.

Деятельность европейцев в Гренландии привела к упадку и вырождению. Единственной „наградой“ было формальное введение христианства. „Но мне кажется неизбежным вопрос, — восклицает Нансен, — не куплено ли христианство слишком дорогой ценой?

Не возникнут ли у самого глубоко верующего некоторые сомнения в том, является ли христианство действительно благословением для народа, если оно куплено ценою всего его благополучия.

…И напрашивается вопрос: может ли считаться более завидным положение эскимоса, являющегося христианином только по названию, но который не в состоянии поддержать свою семью, имеет плохое здоровье и погружается все больше и больше в нищету, чем положение эскимоса-язычника, живущего в „темноте духовной“, но который может содержать свою семью, крепок здоровьем и вполне доволен своей жизнью?

Если бы эскимос мог по-настоящему соблюдать свои интересы, то он бы обратился к богу с горячей просьбой: „Господи, спаси меня от друзей, а с врагами я справлюсь сам!“

Размышляя о том, что принесла европейская цивилизация Гренландии, Нансен пришел к печальным выводам. Хотя европейцы обращались с эскимосами гораздо мягче и осторожнее, чем обычно вели себя с туземцами в колониях, эскимосы обречены на гибель.

„Не является ли это для нас серьезным предупреждением? Если мы посмотрим на другие первобытные народы, разве мы не найдем, что результаты соприкосновения с европейской цивилизацией и христианством были всюду одинаковы?

Что случилось с индейцами? Что стало со столь гордыми когда-то мексиканцами или с богато одаренными инками в Перу? Где аборигены Тасмании и туземные народы Австралии? Скоро не останется ни одного из них, кто бы мог поднять свой обвиняющий голос против принесших им гибель. А Африка? Мы уже начали ее грабить. Если негры не окажутся более стойкими в жизни, чем другие народы, то они, несомненно, пойдут тем же путем, как только к ним явится христианство со своими развевающимися знаменами. Но мы этим нисколько не смущаемся, и у нас всегда готовы громко звучащие фразы о том, что мы приносим бедным туземцам благословение христианства и цивилизации“.

Не следует думать, что эти страстные слова были вызваны лишь случайным эмоциональным порывом. Нет, они отражали взгляды Нансена, были итогом его глубоких, горестных раздумий не только над виденным в Гренландии, но и над тем, что происходило в других частях мира.

С тем же страстным негодованием говорит он о христианских миссионерах в Китае, лжепроповедниках мира и человеколюбия. Когда китайцы не в пример беспомощным гренландцам оказывали им сопротивление, то эти мнимые миротворцы взывали к своим правительствам. И правительства присылали корабли и войска, которые огнем пушек расправлялись с ни в чем не повинными людьми. А едва китайцы попытались оградить себя от ввоза губительного яда — опия, как народы, исповедующие христианство, начали кровопролитную войну, чтобы открыть китайские порты для торговли опиумом.

„Ни на одном языке не найдется слов, чтобы описать это постыдное злодеяние!“ — восклицает Нансен

Записи своих впечатлений о Гренландии Нансен заканчивает широкими, обобщающими выводами. В них ярко отражается концепция человека, который выступает не только в роли ученого, но и как прогрессивно мыслящий общественный деятель.

Право, стоит привести здесь хотя бы часть этих высказываний — они позволяют лучше понять последующую жизнь ученого-гуманиста.

„Неужели мы никогда не откроем глаза на то, что мы действительно делаем? Разве не должны все истинные друзья человечества, от полюса до полюса, поднять единодушный энергичный протест против всех злоупотреблений, против самоуправства и позорного обращения с нашими собратьями иной веры и иной степени цивилизации?

Придет время, когда потомство строго осудит нас, и те злоупотребления, которые мы сейчас связываем с фундаментальными принципами христианства, будут заклеймены как глубоко безнравственные. К тому времени нравственность настолько поднимется, что люди не будут более считать себя вправе бросаться на любой первобытный народ, попадающийся на их пути, лишь чтобы удовлетворить свое собственное религиозное тщеславие и для того, чтобы творить "добрые дела", которые нисколько не полезны угнетенному народу.

— Наступит ли такое время, когда люди честно и бескорыстно будут оказывать помощь отсталым, слабым народам? — задается вопросом Нансен. Отвечая себе, он проникается неверием, почти отчаянием, так как, по его мнению, вряд ли так называемая цивилизованная часть человечества сумеет понять свои заблуждения, прежде чем голод и нищета сметут порабощенные народы с лица земли.

Так думал человек, сумевший первым пройти через дотоле не изведанную, первозданно-суровую страну, которого нельзя было упрекнуть в недостатке дерзания, воли, радостного восприятия жизни.

ДОМА И НА ЧУЖБИНЕ

Возвращение Нансена из Гренландии «можно назвать почти триумфальным. И слово „почти“ приходится сказать лишь потому, что уже через несколько лет его снова встречали на родине с еще большими почестями.

Двадцативосьмилетний путешественник сразу стал национальным героем Норвегии. Слава его облетела весь мир. Почетные звания, дипломы, ордена, медали обрушились на скромного хранителя Бергенского музея.

Лондонское географическое общество, присудив Нансену свою высшую награду — медаль „Виктории“, — вот как определило его заслуги. Медаль присуждена: