«Дорога» поначалу шла без подъемов, потом стала волнами подниматься все выше и выше в гору. Ветер смел мелкий, сухой снег в наметы, по которым сани тащились, как по песку. Изнурительный труд волочить их, когда по такой поверхности лыжи не скользят, а палки проваливаются в глубь многослойной снежной пыли. Веревочная упряжь саней тогда до боли врезается в плечи.

На шкале ртутных термометров, взятых в экспедицию, не были нанесены деления ниже тридцати градусов по Цельсию, так как никто не ожидал в конце лета особенно низкой температуры. Но по вечерам, когда заходило солнце, ртуть опускалась в термометре гораздо ниже последнего деления. Однажды Нансен, ложась спать, ради опыта положил под подушку спиртовый термометр. К утру столбик спирта упал за крайнюю отметку шкалы — тридцать семь градусов мороза.

После скудного завтрака все без промедления принимались за обычную работу — волочили сани по белой пустыне. Через несколько часов делалась короткая остановка, и каждый получал по плитке мясного шоколада. Затем двигались еще несколько часов до обеда, поглощаемого с возможной поспешностью. Впрочем, эта быстрота не представляла никаких затруднений, так как обеденные порции были предельно малы; их тщательно развешивали на крохотных весах. Поход продолжался до позднего вечера с перерывами для короткого отдыха и подкрепления неизменной плиткой мясного шоколада.

Вечерние часы в палатке были самыми желанными в течение суток. Тогда все усаживались на свои мешки вокруг кипятильника и в ожидании пищи грелись у спиртовой лампы. По утверждению всегда бодрого Нансена, несмотря на холод и усталость, в такие минуты казалось, что

Когда горячий суп наполнял кружки, развешивались порции хлеба и зажигался огарок свечи, ощущение счастья достигало высших пределов.

Правда, путешественники постоянно испытывали жестокий жировой голод. По печальному недоразумению в экспедиции оказалось очень мало жиров. А потребность в них при огромном физическом напряжении на холоде возросла намного. Жировой голод зашел так далеко, что однажды Свердруп обратился к Нансену:

— Как вы думаете, не будет ли вредно, если я выпью сапожную мазь? Ведь она содержит льняное масло…

Свердруп очень огорчился предостережением Нансена:

— Едва ли это будет благоразумно!

Наряду с тем приходилось испытывать неутолимую жажду. Получить воду удавалось только таянием снега в жестяных манерках. Манерки наполнялись снегом, их клали на грудь, но обычно не хватало терпения ждать, пока от тепла тела растает весь снег. Воду пили по каплям и напиться как следует никогда не удавалось.

Почти как масло и вода, ценился табак. Трубка, выдававшаяся по воскресеньям, растягивалась надолго. Сначала курили табак, потом пепел и дерево трубки. Однако этого не хватало на целую неделю, потому в трубку запихивали просмоленную веревку. Вместо жевательного табака тоже употребляли просмоленную веревку. Даже стойкий Нансен однажды не удержался и попробовал ее пожевать, но тотчас выплюнул. Зато он нашел, что во время ходьбы хорошо жевать древесные щепки, которые сохраняли влажность во рту и как будто утоляли жажду. Вкуснее всего показались ему щепки из канадских лыж, сделанных из дерева черемухи. Нансен и Свердруп сжевали свои канадские лыжи почти целиком.

Нансен сам занимался определением курса экспедиции. По утрам он измерял высоту солнца над горизонтом для установления долготы, а в полдень — широты места. Производить эти измерения, подкручивая винты теодолита голыми пальцами на морозе и в метель, было не легко. Однако измерения делались всегда вполне точно.

Начальник экспедиции проявлял необычайное упорство в достижении поставленной цели. Ничто не могло сломить его стальной воли. И притом он отнюдь не был педантичным в выполнении своих намерений. Убедительное доказательство тому, что, находясь уже много дней в пути, Нансен резко изменил маршрут всей экспедиции. Почему так получилось?

По первоначальному плану конечной точкой маршрута был Кристиансхоб, находящийся на расстоянии шестисот километров от восточного берега.

На пути туда навстречу дул сильнейший ветер. Он не только затруднял движение людей, но, дуя прямо в лоб, не позволял пользоваться парусами. Да, парусами, которые изобретательные путешественники соорудили из имевшихся под рукой материалов и установили на своих санях. Так, используя силу природы, они заметно облегчили свой изнурительный труд.

По расчетам Нансена встречный ветер мог продержаться долго, что не позволило бы добраться до Кристиансхоба к половине сентября, когда уходили последние суда в Данию. В таком случае пришлось бы зимовать в Гренландии.

Несколько южнее Кристиансхоба находится датская колония Готхоб, расстояние до которой значительно короче — на целых сто тридцать километров! И, повернув туда, можно надеяться на попутный ветер. Правда, большой участок этого пути занимает обнаженная земля, где саням не пройти. Кроме того, на протяжении ста километров перед Готхобом надо одолевать высокие горы, огибая глубоко врезающиеся в них фиорды.

И все же, тщательно взвесив все «за» и «против», Нансен решил изменить первоначальный маршрут экспедиции. Сильнейшим аргументом в пользу такого решения послужило и то, что материковый лед в направлении Готхоба еще никем не был обследован, и потому сведения о нем представляли большой научный интерес. А район Кристиансхоба уже дважды посетил и описал Норденшельд.

Действительно, с помощью попутного ветра сани довольно быстро продвигались к Готхобу. Но иногда ветер свежел, переходил в бурю с метелью. Буря неистовствовала подолгу, заставляла укрываться в палатке и зарываться поглубже в спальных мешках. Едва непогода стихала, путешественники откапывали палатку, погребенную в сугробах, и продолжали идти к западному берегу.

Семнадцатого сентября исполнилось ровно два месяца с тех пор, как экспедиция покинула «Язон». Случилось так, что в этот день в рационе было масло — событие, всегда подымавшее общее настроение. И то был первый день, когда внутри палатки на стенах не свисал густой иней. Во время завтрака вдруг все услышали щебетание птиц. А вскоре, когда начался обычный санный поход, показалась летящая пуночка. Если пуночка на восточном берегу слала последний привет земли, то эта как будто радостно говорила: «Добро пожаловать на западный берег!»

Хорошие предвестия оправдались. Через несколько переходов путешественники заметили на горизонте какую-то темную точку. Лопарь Балто, обладавший очень острым зрением, закричал первый: «Земля впереди!» То оказалась гора, за ней показалась другая, пониже.

Всех охватил бурный восторг: наконец-то перед ними земля, для достижения которой потрачено столько сил. Налетевшая пурга скрыла вершины гор, однако не могла погасить радости. Несмотря на буйные порывы метели, путники быстро устремились навстречу земле.

Падая на высоких застругах, проваливаясь и выкарабкиваясь из трещин, не делая остановок для отдыха, двигались они к западу. Спустилась ночь, а они шли и шли. Нансен вел всех, ощупывая путь палкой. Узкие трещины он словно не замечал. Все же темная пасть провала во льду заставила его остановиться. Только тогда он приказал сделать привал, чтобы опасное место обойти на рассвете.

День прошел в таком радостном возбуждении, что, лишь ложась спать, Нансен ощутил сильнейшую боль в обеих руках: они были отморожены. А на следующее утро обнаружилась и другая беда: накануне он забыл завести часы. И Свердруп тоже забыл, экая досада! Точное определение долготы места стало невозможным.

Жизнерадостного Нансена, казалось, ничто не могло привести в уныние. Вот как он описывает то утро: «Когда мы выглянули из дверей палатки, перед нами простиралась земля в виде высоких горных вершин — какое чудесное зрелище!.. Вершины гор покрывал свежий снег, а между ними темнели глубокие пропасти. Мы чувствовали, что в глубине их лежат фиорды, которых пока не видно.