В целом, думается, верна оценка А. Л. Хорошкевич договора 1518 года как крупной дипломатической победы Руси[207]. Василий III утвердил его в Москве 1 мая 1519 года. Формуляр договора лег в основу всех последующих русско-крымских соглашений в XVI веке. Другое дело, что и этот альянс остался только на бумаге. Василий III так и не пошел на Астрахань, а Мухаммед-Гирей время от времени воевал земли Литвы исключительно в собственных интересах, поскольку нападать на них было легче и прибыльнее, чем на Московскую Русь.

Тем временем в Поволжье происходили серьезные перемены. В 1519 году к низовьям Волги с востока вышли кочевники нового политического образования — Казацкой Орды. Они потеснили ногаев, и те перед лицом новой опасности предпочли объединиться с Астраханским ханством. Этот шаг убрал Ногайскую Орду из числа потенциальных участников нападения на Астрахань. Но не просто убрал — благодаря союзу с ногаями военный потенциал Астраханского ханства вырос в несколько раз и оно превратилось в более серьезного противника.

В 1519 году умер казанский хан Мухаммед-Эмин, что резко обострило русско-крымские отношения: обе стороны пытались посадить на казанский трон своего марионеточного хана и рассорились именно на этой почве.

Наконец, в 1520 году претензии на территориальный передел региона неожиданно заявила Турция (где в конце 1520 года также сменилась власть — умер султан Селим и на престол вступил Сулейман Великолепный). Летом три турецких военных корабля вошли в устье реки Дон. Командующий отрядом Синан-ага начал переговоры о разграничении зон ответственности России и Турции по обеспечению безопасности плывущих по Дону русских и турецких послов. Москва была готова отвечать за участок бассейна Дона до места впадения в него Хопра или Медведицы. Турция же получила зону ответственности до Переволоки — места, где Дон ближе всего подходит к Волге (сегодня здесь прорыт Волго-Донской канал). Тем самым она получила возможность переброски своего флота не только по Дону, но и в бассейн Волги.

На фоне этих перемен проблема участия России в завоевании Астрахани поблекла, точнее, рассматривалась уже немного по-другому. Узел восточных противоречий потихоньку затягивался, и оставалось все меньше надежд, что его удастся развязать мирным путем.

«Ты великий гамаюн»: турецкие комплименты для Василия III

Несмотря на все попытки втянуть его в антитурецкую лигу, Василий III старался сохранить хорошие отношения с Турцией. Причин тому имелось несколько. Во-первых, у России с Турцией не было таких противоречий, как с Великим княжеством Литовским и Крымским ханством. Делить было особо нечего. А воевать за абстрактные принципы, да еще и в чужих интересах, Василий III совершенно не хотел. Хватало других проблем.

Во-вторых, на территории Османской империи располагались святыни Православного Востока, целый ряд монастырей. Русский государь был их покровителем и защитником. Для этого лучше жить в мире с султаном, который не препятствовал контактам православных обителей и иерархов с далекой Москвой.

В-третьих, вассалом Турции был Крым. Сохранялась надежда, что если дружить с султаном, то он сможет в критической ситуации одернуть хана. Если не прямо заступиться за Русь, то по крайней мере повлиять на ситуацию и смирить амбиции Бахчисарая. В случае же конфронтации султан как раз через крымского хана мог доставить России массу неприятностей. Дружба с Турцией просто была выгоднее.

В-четвертых, политическая культура Османской империи очень сильно отличалась от российской, но именно это обстоятельство и делало ее удобным партнером. Султан полагал себя вознесенным на неизмеримую высоту. Любое обращение к его двору иноземного правителя расценивалось как автоматическое попадание его в зависимость: кто первым обращается, тот и просит одолжения, милостей султана, а значит, заведомо стоит ниже на политической лестнице. Поэтому Турция сквозь пальцы смотрела на болезненный для Василия III вопрос о титуле. Туркам было попросту все равно, как себя называет правитель далекой Московии. Россию это тоже устраивало, так как позволяло избегать таких неприятных и унизительных ситуаций, которые имели место в отношениях с Литвой и Крымом.

Турецкие дипломаты и сами не жалели высоких титулов и определений, обращаясь к Василию III. В грамоте, привезенной от султана в ноябре 1532 года гонцом Ахматом, он назывался «государем государь», «великий государь начал ной», «царь царем», «светлость кралевства» и даже «великий гамаюн»^{6}[208]. Подобная пышность присутствует и в грамоте от султана от апреля 1544 года, где сын Василия III Иван IV назван «над цари царь» и «над короли король», «великий царь Московский» (хотя венчания на царство еще не было)[209].

Царский титул в начале XVI века вовсю использовался иерархами Православного Востока, выпрашивающими у Москвы милостыню и содержание. Они надеялись добиться щедрости Москвы пышностью и высоким стилем обращения: «Господину и цару и въсой Белой Руси и иным многим землям» (1508)[210], «Благовернеиши и наияснеиши, и о Христе Боже царю крепчаишии всеа земли Русскиа, и иже о окиане множества язык» (1516)[211]. Несомненно, что эти высокие определения влияли на язык турецких дипломатов. Подобная легкость утверждения царской титулатуры придавала приятный оттенок русско-турецким отношениям и вызывала у Василия III явную симпатию по отношению к Османской империи.

Европейцы болезненно воспринимали дружественные отношения России и Турции, видя в родстве этих стран — как потенциальных агрессоров и антихристианских варваров — угрозу Европе. Сигизмунд Герберштейн поместил в своем сочинении особый рисунок, поясняющий европейцам, как выглядят грамоты правителей Московии: «Свои титулы они издавна писали в трех кругах, заключенных в треугольник. Первый из них, верхний, содержал следующие слова: „Наш Бог — Троица, пребывавшая прежде всех век, — Отец, Сын и Дух Святый, но не три бога, а один Бог по существу“. Во втором был титул императора турок с прибавлением: „Нашему любезному брату“. В третьем — титул великого князя московского, где он объявлял себя царем, наследником и господином всей восточной и южной Руссии»[212].

В данном отрывке наглядно видно, как Герберштейн (автор идеи отождествления для Европы «турецкой» и «русской опасности»), видимо, державший в руках какую-то грамоту Василия III в Турцию, акцентировал внимание на братстве султана и московского государя и даже на включении правителем России в написание своего титула титулатуры властелина Османской империи. Тем самым для европейского читателя должен был быть сделан совершенно однозначный вывод о политическом родстве России и Турции, в чем заключалась одна из главных идей труда Герберштейна. Причем Герберштейн одним из первых также предложил трактовку императорского титула русского правителя как указание на его агрессивные планы, как свидетельство того, что он хочет расширить свою державу за счет завоевания соседних стран и сравняться по величию и могуществу с турецким султаном и императором Священной Римской империи[213].

Россия и Турция при Василии III поддерживали регулярные дипломатические отношения. В 1512 году в Турцию поехал великокняжеский посол М. Ивашков поздравлять султана Селима со вступлением на престол. При дворе его приняли благосклонно. В мае 1514 года Василий III принимал ответный визит в Москву посла Кемаль-бека. Отношения между двумя державами стали налаживаться исключительно в приятной сфере: Кемаль-бек провел переговоры о торговле и просил выпустить из заточения мусульманина Абдул-Латифа. Василий III охотно поддержал разговор о торговле, но от освободительной акции отказался. Что, впрочем, у турецкого посла не вызвало особого раздражения. С ответным визитом в Стамбул отправился В. А. Коробов. Он вез ответную просьбу Василия III: пусть султан «удержит» крымского хана от нападения на Русь. Коробов сумел добиться запрета работорговли русскими людьми в Азове (если выяснялось, что невольник — подданный Московского государства, его должны были отпустить). Это правило не распространялось на донских и азовских казаков, которые не являлись подданными Москвы — напротив, их разрешалось «вешать» как разбойников. Были урегулированы торговые вопросы. Благожелательный тон турецких дипломатов, рассыпавшихся в цветистых восточных комплиментах в адрес Василия III, позволил русской посольской службе объявить, что по результатам миссии Коробова султан к Василию III «в дружбе и братстве учинился»[214].