Все это выбивало его из колеи.

По ночам он маялся в тоскливом одиночестве, вспоминал ее губы, ее руки. Тоску нагнетал женский голос из соседнего подъезда, негромкий, но въедливый, какой-то исступленный:

Женщина пела о чем-то очень важном, позабытом всеми. Позабыто и значение слов. Звучат они непривычно, непонятно. А ведь когда-то люди свободно изъяснялись на таком образном языке. Да и теперь, наверное, кое-где изъясняются. Он остается своим, родным:

Горели крупные звезды над крышами панельных домов. И почему-то не верилось, что там, в черном небе, к Аэлите в гости летит межпланетная станция.

Песня из соседнего подъезда пробуждала в Алтунине желание быть рядом с Кирой, смотреть ей в глаза, притушенные тьмой, касаться ее плеч. Ему казалось, что странная женщина, которая так тоскливо поет в ночи, знает что-то такое, чего не знает он, Алтунин, с его тремя курсами высшего образования.

...Совершенно измученный, стоял Сергей у дома Киры и смотрел на ее окно. Там горел еще свет. Горел долго. Уже перестали ходить трамваи и автобусы, а свет горел, и Сергей все стоял. Куда ему было деться от нее?..

Но вот свет погас, и он подумал, что нужно все-таки уходить.

И в тот же миг в подъезде мелькнула ее фигура в белом платье. Она тихо позвала Сергея. Он бросился к ней, схватил за руки, осыпал лицо поцелуями. Так и стояли они почти до рассвета.

Подъехала легковая машина, из нее вышел Самарин. Наверное, он был очень уставшим: прошел мимо, едва не задев их плечом, и не узнал родной дочери.

Они сидели в заводском скверике. Букреев щурил от яркого солнца слегка вздернутые к вискам глаза с толстыми верхними веками и был похож на бурята или монгола. Во всяком случае, чернота его жестких волос и бровей была откровенно восточная. Алтунина остро интересовал этот человек. Они уже были на «ты».

— Ты где служил срочную? — спросил Сергей.

— В военно-строительном отряде Северо-Кавказского округа. А ты?

— Я — в Забайкалье. На учениях выявлял и прогнозировал «радиационную обстановку». Знаешь, что это такое?

— Слыхал, но не соприкасался. Выходит, не случайно ты в помощниках у Карзанова?.. Радиация... Прогнозирование... Да, брат, армия в каждом след свой оставляет... У нас в строительном тоже свои прогнозы были. Теперь, как я понимаю, без них жить нельзя. Вся жизнь наша, если вдуматься, требует прогноза.

Сергей слушал его с некоторым удивлением: не думал он, что молчаливый Букреев склонен к таким обобщениям.

— Мы только и делаем, что составляем прогнозы, — продолжал Букреев, — дома, на заводе, и даже хоккей смотрим и то прогнозируем: пытаемся угадать, какая команда выиграет.

Он закурил, пустил вверх синюю струйку дыма, зажал сигаретку между толстыми пальцами — так она и дымила сама по себе.

— Сегодня вот выковали еще один вал. А прогноз какой? — неожиданно спросил Букреев. — Неужели так и не докопаемся до сути?

— Быть того не может, Олег Иннокентьевич. Все-таки проделали большую работу. В лабораториях обязаны докопаться, — успокоил Сергей.

— Надоедает такая работа.

— А что делать?

— Ковать.

Оба рассмеялись.

— Мы сперва тебя винили, — признался Букреев, — а потом расчухали: ковать ты умеешь.

— Не хвали, а то зазнаюсь.

Букреев никак не откликнулся на это и продолжал свое:

— А ты небось думал, что мы все какие-то шелапутные?

Алтунин замотал головой:

— Нет, не думал так. Я просто долго не мог понять, почему в бригаде у вас все шиворот-навыворот: раздоры, своевольничание, Клёникова оскорбили. И уж если на то пошло, особенно меня поразило, когда ты побежал к Белых защищать Панкратова.

— Ну, это немного не так. Белых меня сам вызвал... А пойти-то к нему я должен был, да смалодушничал. Или, может, хотелось все своими силами в норму ввести. Мы ведь пытались помочь бригадиру, да он ни в какую. Стал натирать каждого силовыми мазями, а мази те из протухшего сальца. Ну, у некоторых и закружилась голова... Он хитер, этот твой Скатерщиков. Не успели мы с Пчеляковым опомниться, как он каждого противопоставил всем, расчленил бригаду на любимчиков и нелюбимчиков. Многие полагают, что сплоченным коллективом управлять легче. А Скатерщиков решил по-своему: нужно сеять в бригаде раздоры, чтобы мы не объединились против него.

— А зачем? Какие у него могли быть замыслы?

— Ну, замыслы у него широкие. Он живет по долгосрочным прогнозам. Уже сейчас думает, что будет через три года, когда институт с отличием окончит. А он окончит с отличием. Хват.

— Ну и что?

— А то!.. Знаешь, как высказался Скатерщиков, когда они с Клёниковым повздорили? Нет? А я сам слыхал. «Вам, говорит, плохо Самарин мозги вправляет. Будь я на его месте, такого мастера в цеху и дня не потерпел бы!» Он спит и видит себя начальником цеха, Самарина старым сычом называет. Пора, мол, ему на пенсию... В общем, человек этот никого не уважает, никого не любит, кроме себя.

— Да не преувеличиваешь ли ты, Олег Иннокентьевич? Чудно все как-то.

— Ничуть! Пословица есть: чем горшок накипит, тем и смердит. Вот и со Скатерщиковым так. Он нам между делом целый курс лекций прочитал, как вверх выбираться надо. Цель, говорит, оправдывает средства.

— И главный козырь — программное управление?

— В общем-то да. Перед ним живой пример — Лядов. Тоже ведь кузнецом-рационализатором был, а к тридцати шести годам стал главным инженером завода. Скатерщиков и на него пальцем показывает. И опять с тем же присловьем: «Карабкаться надо, подсаживать друг друга!» Видишь, в каком направлении, воображение у него работает? Мы с Пчеляковым при случае высмеяли эту его установку, так он нас сразу определил в подлипалы Клёникова, которые будто схарчить его хотят.

— Ну и ну!.. А Носиков что из себя представляет?

— .Он в общем-то парень неплохой, правда, самолюбив не в меру. Все ему кажется, что недооценивают его.

— Скажи ты мне, Олег Иннокентьевич, — попросил Алтунин, — почему это Петя Скатерщиков с его индивидуалистическими заскоками оказался сильнее вас всех — людей опытных, знающих жизнь, умеющих хорошо работать?

Букреев швырнул в урну погасшую сигарету. Видно было, что этот вопрос неприятен ему.

— Бьешь ты, Сергей Павлович, по самому больному месту, — сознался он. — Я тоже над этим голову ломал. И пришел к выводу: в случившемся роль Скатерщикова ничтожная. Если бы мы между собой сразу общий язык нашли, то Скатерщиков бы свои теории про себя держал. Пикнуть бы не посмел. Но, видно, кое в ком из нас сидел тот же бес. Только он стыдливо прятался, а Скатерщиков выпустил его наружу, как бы снял запрет. Оправдываться этим нельзя, а понять людей можно. При нынешнем прогрессе да в нашей стране — каждому сам черт не брат — только успевай проявлять себя. А тут тоже граница есть.

— В чем?

— А вот в этом самопроявлении. Проявляйся себе на здоровье, но не за счет других. По-армейски сказать — держи локтевую связь с соседом. Или, как на политзанятиях учили, понимай себя частицей целого.

— Это ты, Олег Иннокентьевич, свою брошюру мне цитируешь, — улыбнулся Алтунин.

— Да? — удивился и смутился Букреев. — Все может быть...

— А ты не смущайся, — сказал Алтунин. — Брошюра хорошая, и рассуждаешь ты, по-моему, правильно. К слову сказать, в брошюре твоей мне очень понравились соображения насчет бригады как основной ячейки производства. Некоторые такой ячейкой считают цех, участок, а ты взглянул на все по-своему и назвал бригаду.