Улицы были еще пустыми, когда я шла брать интервью у Лоринга Блэкмана. Несколько продавцов поливали из шлангов тротуары перед своими магазинами, пара человек с хмурыми лицами выгуливали собак, но в поезде метро, кроме меня, не было ни одного человека.

Город всегда бывал пустынным по утрам в воскресенья, и обычно мне это нравилось, но сейчас я еще не чувствовала себя в безопасности на улицах. Единственное место, где я чувствовала себя в безопасности, – это в своей квартире рядом с Полом. Тишина в городе была еще сумрачной, воздух пах погребальным костром, и каждый звук заставлял вздрагивать.

Последние две недели я ходила только на работу и домой, редко выходя за пределы Людлоу-стрит. О том, чтобы пойти в центр, не могло быть и речи. Нулевой уровень находился всего в двух милях к югу от нашего дома.

Сегодняшний день должен был стать большим событием. Заглавная статья. Я почти год ждала задания, которое даст мне шанс почувствовать себя настоящим журналистом и, возможно, доказать наконец что-то Люси Энфилд. А сейчас все это не имело никакого значения. Как бы сильно мне не хотелось, чтобы все было по-прежнему.

Неповторимые черты Нью-Йорка – небоскребы, метро, люди, круговорот культуры и искусства – все обратилось в memento mori. Вместо радостного волнения пришел страх. Вместо уверенности – сомнения. Вместо желаний и надежд – основной инстинкт выживания.

Проходя мимо парка, я вглядывалась в лица редких прохожих. Они были испуганными и изможденными. Как лица сирот. И все в городе, и мы с Полом тоже были сиротами.

Лоринг жил на Семьдесят седьмой улице, между Центральным парком и авеню Колумба, на верхнем этаже красивого довоенного здания, прямо напротив Музея естественной истории. Лысый швейцар с усталыми глазами ждал меня. Он назвал меня по имени, как только я вошла, и проводил до лифта, который доставил нас прямо в гостиную Лоринга. Две стены в ней были стеклянными и выходили на парк и на музей.

– Мистер Блэкман придет через несколько минут, – сказал швейцар, очень напоминавший дядюшку Фестера из «Семейки Адамсов». – Он просил, чтобы вы чувствовали себя как дома.

Первое, что я заметила, был кондиционер. После прогулки под теплым солнцем квартира Лоринга напомнила мне Кливленд в декабре.

Дядюшка Фестер ушел, а я начала изучать квартиру. Хотя основными цветами стен и мебели были различные оттенки синего и серого, она была наполнена естественным светом. И казалась удобной и обжитой, отчасти потому, что в ней было заметно присутствие детей. У Лоринга было два сына-близнеца поэтому повсюду валялись игрушки и еще пара восхитительных детских кроссовок.

Войдя в спальню, я убедилась, что у Лоринга есть домработница: кровать была застелена в безупречном стиле пятизвездочных отелей – соблазнительном и недоступном одновременно.

Потом я поиграла в детектива в ванной: серый кафель на полу, бежевая мраморная раковина, бежевые полотенца и душ с тремя головками. Из лекарств я обнаружила только аспирин и детские жевательные витамины. Лоринг пользовался одеколоном с манящим перечным запахом, вощеной зубной нитью, станком «Жилетт», обычным дешевым шампунем, а рядом с унитазом лежал сборник «Налегке» Марка Твена.

Через холл, напротив спальни Лоринга, находилась просторная гостевая комната, которая к тому же служила хранилищем для платиновых дисков, инструментов и прочего музыкального хозяйства. В другой комнате были две детские кроватки, два маленьких столика, два навороченных компьютера и светящаяся в темноте модель Солнечной системы на потолке.

Большую часть гостиной занимал диван, состоящий из нескольких секций, а на нем валялись разобранная палатка, подушки и большая коробка «Лего». Когда наконец появился Лоринг, судя по одежде с пробежки, он вместо приветствия сразу начал извиняться за все одновременно: за то, что опоздал, за то, что еще не готов завтрак, и за то, что мне пришлось работать в воскресенье, и за беспорядок на полу. Мне показалось, что он чувствует себя неловко, будто он пришел ко мне в гости, а не в собственную квартиру, и я тоже занервничала.

Я обняла его, потому что мне это казалось простой вежливостью, раз мы были знакомы, и потому что после одиннадцатого сентября в городе появилось настроение какого-то всеобщего братства, но это не разрядило обстановку. Он неловко обнял меня в ответ, и я подумала, что, если эта напряженность не пройдет во время интервью, ничего хорошего у меня не получится.

– Мальчики спали здесь этой ночью, – сказал он, кивнув на диван. – Они хотели пойти в поход, но мы нашли компромисс.

Под мышкой он держал пакет с бубликами и пончиками.

– Тебе не кажется, что это глупо? Это интервью? Я имею в виду… когда в мире такое творится…

– Я сама об этом думала, пока шла к тебе. Но ведь Руби хочет, чтобы мы все как можно быстрей вернулись к нормальной жизни, так? Давай сделаем это ради мэра.

Я постаралась улыбнуться, и он улыбнулся в ответ. Мы как будто заключили соглашение.

– Ради мэра… – согласился Лоринг.

Я прошла за ним в кухню, похожую на камбуз, где все было из нержавеющей стали. Напротив холодильника стоял небольшой стол в виде барной стойки с четырьмя высокими стульями. Лоринг, пока наливал в чайник воду, объяснял причины своего опоздания: сначала он отвел двойняшек поесть блинчиков, потом сделал «короткую пробежку», как оказалось, в восемь миль, а потом зашел купить чего-нибудь к завтраку.

– Я понимаю, что у тебя есть занятия поинтересней, чем ждать меня все утро, но можно я очень быстро приму душ?

Интересно, он использует все три головки?

Пока он не ушел, я попросила одолжить мне свитер.

– Тебе холодно?

– Я близка к точке замерзания.

Он засмеялся, покрутил термостат в холле и ушел. Пока он изводил городской запас воды, я достала из шкафчика тарелку, разложила на ней бублики и пончики и заварила чай.

Лоринг вернулся меньше чем через пять минут и принес с собой запах одеколона, который показался мне еще лучше, чем был во флаконе, – он напоминал о сексе на свежескошенной траве после летнего дождя. Он протянул мне серый кашемировый пуловер, который я сразу же надела. Рукава оказались на несколько сантиметров длиннее моих рук.

Он пришел босиком, в футболке шоколадного цвета и темно-синих штанах в тонкую полоску. Кожа была еще влажной после душа, а загара было ровно столько, сколько требовалось, чтобы эффектней оттенить мягкие карие глаза.

Он был невозможно хорош. Я решила, что никакой беды не случится, если я признаюсь в этом хотя бы себе и потом, разумеется, Вере. У него были такие безукоризненные черты, что я чувствовала неловкость, находясь с ним в одной комнате, будто стыдясь за собственное несовершенство.

– Это твои сыновья? – Я кивнула на многочисленные фотографии на холодильнике.

– Да. – Он встал сзади и стал показывать из-за моего плеча: – Это – Шин, я вот это – Уолкер. Им недавно исполнилось пять лет.

У абсолютно одинаковых мальчишек были заразительные хулиганские улыбки и длинные волосы до плеч, как раз такие, какие были у Рекса и Спайка в моей мечте.

– А это жена? – На одной из фотографий с близнецами была женщина.

– Бывшая жена, – поправил Лоринг.

У нее было открытое и милое лицо.

– Красивая.

В кивке, которым ответил Лоринг, не было ни сожаления, ни обиды. Он рассказал, что она живет в этом же доме на третьем этаже. Раньше там была их общая квартира, а когда они развелись, он купил себе этот пентхаус, чтобы быть поближе к мальчикам.

– А неловких ситуаций не случается? Например, ты приглашаешь к себе девушку, вы едете в лифте, на третьем этаже он останавливается, и входит твоя бывшая?

Он усмехнулся.

– К сожалению, последнее время у меня таких проблем не возникает. Но в любом случае мы с Джастин друзья. И хорошо друг друга понимаем.

Он взял поднос с нашим завтраком и пошел в гостиную. Я шла следом, вдыхая его одеколон.

– Ладно, если вы так хорошо понимаете друг друга, почему вы развелись?