Перед тем как дать Фельдману зеленый свет, Пол устроил в репетиционном зале последний совет, на котором присутствовали вся группа, я и его новый юрист Дамьен Вейс.
– А Йоко что здесь делает? – спросил Анджело, увидев меня.
Это была просто шутка, и я засмеялась, но Пол мрачно уставился на него и смотрел очень долго, пока Анджело не сказал:
– Господи, что ты завелся! Я же пошутил, чтобы разрядить обстановку.
Я ненавидела этот репетиционный зал. Это была темная конура с бетонными стенами без окон и убийственно душная. Обстановка состояла из ветхого дивана, жалких остатков ковролина и нагромождения инструментов, проводов и усилителей, занимавших все остальное пространство. Для группы почти не оставалось места, не говоря уже о гостях, и мне пришлось стоять, прижимаясь спиной к двери.
Как и следовало ожидать, вопрос был единогласно решен в пользу Винкла. И к моменту появления Дамьена Вейса с его мудрыми предостережениями, сомнения оставались только у Пола.
Дамьен Вейс меня насторожил. У него были накрахмаленная рубашка, глубокий снисходительный голос и такое большое адамово яблоко, будто он проглотил мячик для гольфа. Еще могу прибавить, что в детстве несколько раз смотрела «Предзнаменование». Помните? Дамьеном звали сына дьявола.
В руках он держал контракт Пола на восьмидесяти семи страницах. Он спросил Пола, читал ли тот этот документ.
– Ну, не каждое слово. Там некоторые предложения длиной в три абзаца.
Пол заверил Дамьена, что Фельдман очень подробно ему все объяснил, после чего юрист положил контракт на стол так, чтобы все могли его видеть, и заговорил как учитель с первоклассниками:
– Вы когда-нибудь слышала слова «возмещение затрат»?
Пол заправил волосы за уши и кивнул:
– Это деньги, которые звукозаписывающая компания должна вернуть себе до того, как мне начнут выплачивать авторские.
Дамьен согласился.
– А мистер Фельдман объяснил вам, какой цифрой будет выражаться возмещение затрат, если вы это подпитаете? – Он раскрыл страницу, обозначенную желтым маркером, и указал на цифры, написанные на полях. – Я подсчитал общую сумму затрат компании – ваш аванс, расходы на запись, зарплата группы и реклама. Теперь взгляните сюда. – Он перелистал еще несколько страниц. – Вот это процент, который вы получите с продажи записей, – без налогов.
Он опять открыл желтую страницу. На ее обороте были еще несколько уравнений и семизначная цифра, помеченная звездочкой.
– Что это? – спросил Под.
– Это приблизительное количество записей, которые придется продать, прежде чем вы увидите хотя бы один цент ваших авторских.
Сначала осунулось лицо Пола. Потом лица всех Майклов.
Этот Дамьен достал меня. Я подбоченилась, выставила вперед грудь и двинулась на него.
– А кто вам сказал, что они их не продадут?
– Послушайте, – сказал человек-дьявол, – я не говорю, что они их не продадут. Но давайте просто предположим, что не продадут. Что тогда?
Быть артистом в шоу-бизнесе все равно что быть «голубым» в армии. Тысяча шансов против одного, что ты не дождешься теплого приема. Конечно, можно проскочить незамеченным и с помощью удачи и определенного самоконтроля сделать долгую и успешную карьеру. Но уж если генерал Винкл застанет рядового Хадсона с откляченным задом, можете мне поверить, мало ему не покажется.
Дело не в том, что я не понимаю механизмов этой индустрии. Просто весь процесс похож на ампутацию… Нет, погоди… о чем же я собирался рассказать? Ну да. Возмещение затрат. Перед тем как принять окончательное решение, мы с Элизой пришли в офис к Фельдману, чтобы последний раз обсудить этот вопрос.
– Что бы тебе ни говорили, – сказал Фельдман, – возмещение затрат – это никакая не проблема.
Элиза согласно кивнула. Было что-то очень странное в том, что Элиза и Фельдман объединились против меня.
Фельдман поделил свою аргументацию на две части – вариант со знаком «плюс» и вариант со знаком «минус». При хорошем варианте мы продаем достаточное количество записей и компания компенсирует понесенные затраты.
– Я уверен, что так в конце концов и будет, и тогда ты начнешь получать очень хорошие деньги.
В скобках должен заметить, что Фельдман получает семнадцать центов с каждого заработанного мной доллара.
При худшем варианте сценария, то есть если мы не продаем ни одной записи, «Бананафиш» загибается, и я попадаю на бабки. Но надо иметь в виду, что звукозаписывающая компания попадает гораздо серьезнее, потому что она не компенсирует свои затраты, а у меня при этом остается аванс, который в любом случае составляет очень неслабую сумму – гораздо большую, чем я когда-либо в жизни надеялся заработать, это уж точно. И на нее вполне можно жить, если Винкл решит спустить наш проект в унитаз.
– Ну, видишь? Нет же никакой проблемы, – сказала Элиза.
Фельдман объявил, что моя девушка – умница и что я должен ее слушаться. Он даже назвал ее Элизой. Похоже, он решил временно зарыть топор войны. Более того, мне показалось, что он не прочь очутиться у нее между ног.
Последняя загвоздка возникла, когда обсуждался вопрос о сроках. Компания, которой я присвоил имя «Винкл рекорде», хотела, чтобы мы немедленно начали работать в студии. Они давали нам шесть недель на то, чтобы сделать первую запись из пяти, причитающихся с меня по контракту. Винкл надеялся, что первый компакт-диск появится в магазинах уже в начале весны.
Элиза и Фельдман умоляли меня не начинать очередную разборку с продюсером, но тут я решил твердо стоять на своем. Я уже давно пишу музыку. Я не собираюсь хвастаться своей плодовитостью, но у меня есть около шестидесяти песен, из которых можно выбирать. И мне нужен достаточный период для этого и для того, чтобы только репетировать и заниматься аранжировками. И я не хочу, чтобы нам показывали на часы, когда мы будем записывать.
Я сам больше всех удивился, когда компания согласилась на мои требования. И все же я еще держался, пока они не поманили меня последней морковкой – «Дроунс». Примерно через год у них намечалось большое турне по всей Америке. Винкл сказал, что их аудитория – это моя аудитория в будущем, и пообещал, что сделает все, что может, чтобы «Бананафиш» пригласили играть у них «на разогреве».
Вот чертовы умники! Они хорошо изучили правила этой игры. Они насилуют тебя и при этом заставляют верить, что ты отдаешься им добровольно.
Поджелудочная и все кишки кричали мне: «Андердог!» Мы с Джеком понимаем друг друга, и я ему доверяю. Но все не так просто. Еще год назад было бы просто, а сейчас – нет. Рядом со мной люди, о которых я должен думать. И первый раз в жизни я вижу впереди что-то, о чем раньше никогда не думал. Будущее.
Я ни в коем случае не хочу становиться одним из этих уродов, для которых все решают деньги, но при этом я и не полный дурак. Смотри, мне двадцать восемь лет, и я все еще должен складывать рубашки, чтобы было чем платить за жилье. У меня на счете никогда не было больше двухсот долларов зараз, и, честно говоря, я никогда не задумывался о том, что будет послезавтра, не говоря уже о следующих днях.
Я хочу большего. Я хочу, чтобы в моей жизни было что-нибудь лучше, чем дешевые распродажи, засранные квартиры и паршивый кофе. И я уверен, что от этого я делаюсь не хуже, а просто честнее, чем раньше. И еще я уверен, что мое, черт подери, будущее окажется гораздо привлекательнее, если я позволю Винклу трахнуть себя в зад.
Что я и сделал. Ясным декабрьским утром, таким морозным, что казалось, снег проникает прямо в легкие, я, как солдат, заставил себя дошагать до сверкающего небоскреба рядом с Рокфеллерским центром и после недель переговоров, раздумий и сомнений подписал контракт с одной из самых крупных и мощных мультимедийных корпораций в мире.
Знаешь, что я сделал, глядя прямо в гусеничные брови? Я схватил ручку, быстро нацарапал свое имя и подмигнул мистеру Винклу – я давно об этом мечтал.
Выйдя из его офиса с жирным чеком в руках и с ноющей болью в сердце и в поджелудочной, я немедленно повернул на Шестую авеню, прошел по ней сорок с лишним кварталов до «Гэп» и уволился. Потом я зашел в банк. Ясное дело, день получался не самым обычным, к тому же он еще не кончился. Я готовился к следующему важному шагу. Только сначала мне хотелось найти какое-нибудь подходящее для медитации место и все обдумать.
Я находился в Виллидже, как раз напротив церкви Святого Иосифа. Нельзя сказать, что я религиозен, но я решил, что это не самый плохой вариант. Я вошел как раз посредине дневной службы, о которой, конечно, не подозревал. Я быстро нашел место в предпоследнем ряду и сел, чувствуя себя самозванцем. Мне казалось, что все присутствующие тоже понимают это.
Когда священник попросил паству опуститься на колени, я сделал то же самое. Я опустил голову и попробовал думать о том, какой во всем этом смысл – в контракте, в нашей группе, в деньгах, в моей, черт подери, карьере. Я ненавижу слово «карьера». Мне кажется, оно совсем не о том, чем я занимаюсь в жизни. Оно – прямая противоположность всем моим «как» и «почему», и самое главное – оно как бы подразумевает, что есть выбор, а я всегда знал, что у меня выбора нет. Я делаю то, что я делаю, потому что не могу не делать этого и потому что это единственная вещь, которую умею делать хорошо. Это не средство достичь чего-нибудь и даже не способ заработать денег или известность, а единственный для меня способ элементарного выживания.
Не то чтобы я не обрадуюсь, если все это у меня появится. Могу сказать, что открывать в банке счет на семьсот тысяч баксов было совсем не тухло.
– Мир с вами, – произнес священник.
– Мир с вами, – ответили все.
Потом он предложил, чтобы все помирились друг с другом, и люди вокруг начали пожимать все руки, до которых могли дотянуться. Во время этой сцены куда-то ушла боль из сердца. Мне тоже захотелось пожимать руки всем присутствующим, но я был один в своем ряду, и мне не к кому было прикоснуться, поэтому я опять опустился на колени и продолжил с того места, где остановился.
Получается вот что: сейчас на меня невыносимо давит тяжелый груз, который я сам же на себя и взвалил. С другой стороны, я чувствую, что, если не расслабляться, можно найти удовольствие в предстоящем процессе. И в заключение: я хочу, чтобы в это время Элиза была рядом со мной.
У меня есть теория, что все наши трансцендентальные связи, все привязанности – к человеку, к песне, к картине, висящей на стене, – имеют магнитную природу. Искусство – это, так сказать, сплав. А наши души снабжены каким-то свойством, которое этот сплав может притягивать. Я не ученый и не знаю, что это за свойство, но я хочу сказать, что нас притягивают к себе те вещи, с которыми у нас уже есть внутренняя связь. Они отчасти уже у нас внутри.
Это я и называю судьбой. Судьба – это магнитное притяжение души к людям, местам и вещам, которые нужны именно ей.
После церкви я опять пошел по Шестой, свернул на Гранд и зашел в магазин, в котором был уже раз десять за последние две недели. Там я долго говорил с Гарри – человеком за прилавком. Гарри называл меня мистером Хадсоном, хотя я сто раз говорил ему, чтобы он звал меня просто Полом.
– Хорошо, – сказал я, – беру.
Сейчас я уже вернулся домой и жду. Я убил некоторое время, складывая и убирая в шкаф всю свою одежду, которая валялась на полу. Закончив с этим, я немного пожевал резинку и приклеил ею записку на дверь: «Я НА КРЫШЕ». Потом, захватив с собой ручку и конверт с библиотечными карточками, я полез по пожарной лестнице.
Я жду ее здесь уже почти час. Я замерз и дико нервничаю.
Все.