– Это самый центр бури? Глаз тайфуна – это почему-то связано у меня с Конрадом, Эдгаром По…

– Ветер в снастях, сломана грот-мачта, во втором трюме помпы не справляются с течью…

– Правильно. А можно с вами выйти наружу?

– Я буду рад. Только позвольте мне самому проверить ваши баллоны.

– Вы злопамятный.

– Я осторожный.

Они сидели на большом плоском камне у входа в пост. Было очень тихо, лишь над низинами висела, никак не могла улечься сизая в вечернем воздухе пыль. Блики заходящего солнца скользили по округлому забралу шлема и, попадая в серые глаза Станислава, превращали зрачки в маленькие круглые прозрачные озера.

Он сказал:

– Когда я получил известие с базы, что вы потерялись в моем районе, то сначала рассердился. Извините, но именно так: рассердился. Ну как же можно: взять легкий флаер и отправиться в Пустыню, когда в любой момент может начаться буря? А буря такая, что по доброй воле я бы и на сто метров от поста не отошел… Нет, я рассказываю не затем, чтобы вызвать в вас раскаяние. Наоборот, я виноват в том, что был груб. А потом вы пришли ко мне, и я обрадовался тому, что вы здесь.

Солнце исчезло за краем стены пыли, стало темно. Порыв ветра подхватил горсть песка и кинул его в лицо Регине. Песчинки взвизгнули, царапая забрало шлема.

– Пора прятаться, – окликнул ее Станислав и протянул руку.

Регина поняла, что ждала этого. Чтобы он протянул ей руку. Она не могла почувствовать теплоту его ладони, но это не так важно…

В тамбуре, ставя на полку шлем, Регина спросила:

– Вы любите свою работу?

– Вряд ли это вопрос любви или нелюбви, – ответил Станислав. – Но, очевидно, я получаю удовлетворение от процесса исследования.

– И от результатов?

Его лицо было совсем близко. В полутьме тамбура глаза были светлее кожи. Регина непроизвольно подняла руку и дотронулась кончиками пальцев до щеки Станислава.

Его глаза расширились удивленно.

– Простите, – растерялась Регина. – Я нечаянно.

– Нечаянно?

Он улыбнулся. И добавил:

– Я думал, что испачкал щеку. Или вы соринку сняли…

– Считайте, что соринку.

Регина бросила на полку перчатки.

– Ужином занимаюсь я, – предложила она. – Могу я за вами поухаживать?

– Вряд ли, – сказал Станислав, открывая внутреннюю дверь. – Это неразумно. Мне легче самому сделать ужин, чем рассказывать, где что лежит.

И конечно, он настоял на своем.

Ночью Регина долго не могла заснуть.

Маленькая каютка – спальный отсек, – казалось, плыла по бурному морю. Если приложить к стене ладонь, то ощутишь, как бьются о стену волны песка и ветра. С верхней койки виден освещенный прямоугольник двери и угол стола, за которым работает Станислав. Вот он откинул голову, переворачивает страницу, поднялась рука, поправила лампу. Вот он взглянул в сторону Регины – он не видит ее, не знает, что встретился с ней глазами. Прислушивается, спит ли она. Окликнуть его? Зачем? А может быть, он догадается, придет, скажет ей «спокойной ночи», можно будет опустить руку и найти в темноте его пальцы… Он снова отвернулся, подвинул к себе спектрограф. Он не придет пожелать ей спокойной ночи, разве это принято, когда у тебя случайный гость, заблудший чечако, который исчезнет вместе с бурей? Последняя мысль вдруг разозлила Регину неравноправием чувств. Не думай глупостей, приказала она себе и отвернулась к стене. Но пока не заснула, старалась представить себе, что сейчас делает Станислав.

Проснулась она поздно. Станислав не стал ее будить.

– Выспались? – спросил он, услышав, что она соскочила с койки.

За иллюминаторами несется желтая мгла. Круглые часы над рабочим столом показывают 11.34. Регина задержалась в жилом отсеке, вспоминая, где щетка для волос: меньше всего на свете ей хотелось появляться перед Станиславом взъерошенной, как щенок после драки. Но щетка лежит у мойки, в том отсеке…

Широкая ладонь Станислава возникла в дверном проеме. На ладони лежала щетка.

Станислав сказал из-за двери:

– Я пойду приберу в тамбуре. Вернусь через десять минут. Чтобы к этому времени вы были в полном порядке и готовы завтракать. Вы едите манную кашу?

– Ем! Обожаю! – сказала Регина, принимая щетку и со сладкой безнадежностью понимая, что безумно, безнадежно влюблена в этого вежливого сухаря…

– …А потом что? – Стас закурил, и Станислав, не любивший табачного дыма, кашлянул, разгоняя дым перед лицом.

– Она прожила у меня в курятнике еще два дня. Вернее, два с половиной дня.

– Кончилась буря?

– Нет. Мимо шел большой вездеход. Они завернули к нам и взяли Регину.

– И что она сказала на прощание?

– Ничего. Она вежливо попрощалась. Как и принято. Поблагодарила меня за гостеприимство.

– И все?

– Она была сердита на меня.

– Почему?

– Мне кажется, в глубине души она полагала, что я нарочно вызвал вездеход, чтобы отделаться от нее.

– А ты вызывал вездеход?

– Нет, я тут совершенно ни при чем. Но если бы я мог вызвать его, я бы это сделал. Так что ее догадки были недалеки от истины.

– Ты испугался?

– Мне было жалко девочку.

– Она не девочка. Она взрослый человек. Ей подошло время полюбить. И тут попался ты. Не очень красивый, но вполне самостоятельный мужчина, притом спаситель. Ты же не проявлял никакой инициативы: безотказный капкан.

– Не старайся показаться циником.

– Я не стараюсь. Это не цинизм, брат. Это констатация факта. Вполне вероятно, что, увидь она тебя здесь, на Ваяле, прошла бы мимо, не обратив внимания. Таких мужчин, как мы, здесь тысячи.

– Она бывала на Ваяле, она выросла на Земле. Но полюбила меня.

– Она о тебе уже забыла.

– Нет.

Станислав достал письмо, протянул его брату.

Стас развернул его и заметил:

– Банальный почерк.

– Не в почерке дело, – терпеливо сказал Станислав.

Стас небрежно пробежал глазами строчки, перевернул лист на другую сторону – не написано ли там чего-нибудь.

– Что ж, – произнес он наконец, – очень трогательно.

– И все?

– Что же я еще могу сказать? Не я внушал ей эти чувства.

– Ты шутишь?

– Нет, я серьезен.

– Порой я не знаю, когда ты шутишь, а когда серьезен. Я видел ее глаза, когда мы прощались. Она писала искренне.

– Ни на минуту в этом не сомневаюсь. Да и не мои сомнения тебя тревожат.

– Нет, не они. Но, клянусь тебе, я не предпринял никаких шагов для того, чтобы…

– Соблазнить ее?

– На этот раз ты шутишь.

– Шучу.

Станислав поднялся с кресла и подошел к окну. Станислав приблизил лицо к стеклу, глядя вниз, в пропасть улицы.

– Послушай, брат, – сказал Стас. – Ты бессилен ей помочь. И клянусь тебе: пройдет неделя, месяц, она утешится, она молода и обо всем забудет. Пусть же тебя не мучают угрызения совести. Я повторяю: ей пришло время полюбить, и ты вовремя попался ей на пути.

– Ты не видел ее, – возразил Станислав. – Она очень милая и умная. Она искренняя. Мне очень жаль ее.

– Иному на твоем месте я предложил бы на ней жениться.

– Опять шутишь?

Станислав резко обернулся. Густые черные брови сошлись к переносице одной изломанной черной линией.

– Ты сердишься, Цезарь, – сказал Стас. – Значит, ты не прав.

– Ты должен увидеть ее, – сказал Станислав.

– Я ждал этой просьбы.

Брови Стаса сошлись в такую же черную изломанную линию. Те же серые глаза с секунду выдерживали взгляд андроида, метнулись в сторону, рука с длинными плоскими пальцами отыскала на столе пачку сигарет.

– Не кури, – попросил Станислав. – Я не люблю этого. Мне вредно.

– Ты унаследовал мои достоинства, но знаешь, чего тебе не хватает, чтобы стать человеком?

– Знаю. Слышал. Недостатков.

– Я повторяюсь.

– Да. Порой я задумываюсь о жестокости людей. Нет, не отдельных индивидуумов, а людей в целом. Я понимаю, что, создавая андроида, вы идете по пути наименьшего сопротивления – максимальное дублирование оригинала. Замечательного, выдающегося оригинала. И забываете о недостатках. Забываете о том, что я не только неполноценен, но и настолько совершенен, что сознаю свою неполноценность. Мне претит тщеславие биоконструкторов. Я должен быть примитивнее. Биоробот, и все тут. Робот, от слова «работать».