Вот дорога уперлась в широкую крутую лестницу, навес над которой поддерживали позолоченные резные колонны, каждая в два обхвата. В тени на лестнице уже раскладывали свои товары торговцы священными реликвиями, а то и всякими пустяками – колокольчиками, статуэтками святых, лаковой посудой и праздничными юбками для мужчин и для женщин – мало ли что захочет купить паломник на память о своем путешествии?
Разувшись и неся сандалии в руке, Дороти поднялась со всеми по лестнице. Ближе к пагоде колонны были обклеены кусочками зеркал, и Дороти вгляделась в одно из зеркальцев и расстроилась, поняв, какой неряхой и оборвашкой она выглядит.
Но ей было некуда деваться, и у нее не было денег, чтобы привести себя в порядок. Главное, что она от арабов ушла, и от Регины ушла, и даже от старого Лю ушла. И, что бы ни ждало ее, она была убеждена, что в конце концов все хорошо кончится – может быть, это чувство возникло у нее именно от яркого солнечного дня, от бурной красоты Шведагона и умиротворенного состояния людей вокруг.
Сама пагода стояла на широкой мраморной платформе. На этой платформе оказалось достаточно места и для других небольших храмов и пагод, для навесов, чтобы паломники могли спрятаться от солнца и отдохнуть, для статуй львов и злодейского вида стражей Неба. Гигантский змей, сложенный из покрытых штукатуркой кирпичей, вился вокруг одного из храмов.
Дороти спросила о монастыре Священного зуба Будды у одного из многочисленных монахов, которые бродили по платформе, обмахиваясь круглыми плетеными опахалами или прикрываясь от поднявшегося солнца красными, на бамбуковых спицах зонтами.
Монах был сытый, томный, он долго размышлял, разглядывая странную девушку склонными к земным соблазнам глазами, потом вздохнул и показал через плечо назад и вниз.
По дороге к монастырю, который, как оказалось, раскинулся на дальнем склоне холма, Дороти пришлось несколько раз останавливаться и спрашивать дорогу у прохожих, так что добралась она до монастыря лишь через час.
Монастырь Священного зуба Будды был основан давным-давно. Каменные столбы, на которых когда-то крепились ворота, покосились, а памятью о воротах остались лишь ржавые петли. Ограда, тянувшаяся от ворот и поднимавшаяся по склону холма, во многих местах обвалилась, и через нее можно было перешагнуть, дорожки внутри монастыря заросли травой и даже кустами, которые взломали каменные плитки. Лишь центральная аллея, ведущая к главному зданию монастыря, поддерживалась в порядке. И по ней перед Дороти шествовала вереница монахов, которые возвращались в монастырь, собрав подаяние себе на завтрак.
Здание монастыря было грандиозно. Все три этажа его, все веранды и многоэтажная крыша, составленная из уменьшающихся шатров, колонны, перила, наличники больших, без стекол, окон – все было покрыто резьбой и некогда раскрашено. Теперь же краска осыпалась, но резьба, посеребренная от старости, осталась.
Сняв сандалии, Дороти поднялась на веранду, и тут навстречу ей из темноты выдвинулся монах, худой и мрачный.
– Нельзя, женщина, – сказал он. – Тебе не место в монашеской обители.
– Мне нужно видеть достопочтимого У Дхаммападу, – сказала Дороти.
Мальчики-послушники, путаясь в длинных тогах, пробежали стайкой мимо, но под взглядом худого монаха стушевались и пошли дальше с нарочитым смирением и неспешностью, хотя им, конечно же, хотелось бежать и прыгать.
– Настоятель размышляет, – сообщил худой монах. И это звучало окончательно, словно «он умер».
Дороти понимала, что встретилась с человеком, которому приятно запрещать и поучать. И на его помощь рассчитывать не приходится.
– У меня к У Дхаммападе важное дело, – все же произнесла Дороти. – Я приехала к нему издалека.
– Я вижу, что издалека, – согласился монах. – Но все равно тебе не нужно разговаривать с сая-до. Ты можешь все сказать мне, и я передам У Дхаммападе.
– Я могу передать послание только лично, – возразила Дороти, – я подожду.
– Подожди за пределами обители, – сказал худой монах.
Дороти сошла с веранды, чтобы не спорить с монахом, и отошла под тень гигантского мангового дерева, с ветвей которого свисали зеленые маленькие плоды. Она уселась на корточки, как бирманка, которая намерена ждать. В Англии ей не приходило в голову сидеть на корточках, когда есть стулья или кровать, но здесь это получилось так естественно…
Монах постоял у резных перил веранды, глядя на упрямую нищенку в рваной полосатой юбке, потом ушел.
Наступила тишина. Она была наполнена пением множества птиц, звуками насекомых, шуршанием ветра в листве, в нее вплетались далекие голоса и хоровой речитатив, доносившийся изнутри здания, – видно, маленькие послушники зубрили наизусть мудрые сутры.
Потом на веранде появился другой монах, помоложе первого, с круглым туповатым лицом.
Он вынес плетенное из тростника низкое кресло. Поставил его на веранду.
Затем удалился и вскоре вернулся, поддерживая под руку очень старого монаха. Годы согнули его настолько, что лицо смотрело на землю, и монаху приходилось далеко откидывать его назад, чтобы увидеть путь перед собой или собеседника.
Молодой монах помог старику опуститься в кресло.
Глубокий, зычный голос, которому, казалось, негде было уместиться в немощном теле старого монаха, прозвучал над монастырем и запутался отдаленным громом в листве манговых деревьев:
– Девушка, которая хотела меня видеть и пришла издалека, пусть она поднимется ко мне.
Молодой монах подошел к перилам и поманил Дороти подняться на веранду, словно не был уверен, услышала ли она громоподобный голос старика.
Дороти, оробев, поднялась по скрипучим ступенькам на веранду. Она особенно чувствовала сейчас, что дурно выглядит и не вызывает у людей доверия.
Старик откинул голову назад. Темное лицо было изрезано тысячью морщин и морщинок. Глаза были спрятаны в паутине складок и шрамиков. Старик был так похож на черепаху, выглядывающую из-под панциря.
– Мне сказали, – продолжал старик, – что ко мне пришла нищенка, для которой бирманский язык не родной. Она сказала, что пришла ко мне издалека. Откуда же ты пришла?
– Из Англии, – ответила Дороти. – Я приплыла на корабле, но попала в плен к пиратам, потом меня везли на арабской баггале и хотели продать в рабство. Но я убежала.
– Я не знаю о том, что происходит на море, потому что никогда не был там. Но знаю, что страна Англия находится во многих месяцах пути и англичане хотят завоевать нашу страну так же, как они завоевывают Индию. Я правильно говорю? – Последний вопрос относился не к Дороти, а к молодому монаху, который стоял рядом с низким креслом.
– Вы правы, сайя Дхаммапада, – ответил монах. – Ваша мудрость не знает пределов.
Дороти не знала, в чем заключается мудрость старика. Но по крайней мере она убедилась в том, что лицезреет именно того человека, который ей нужен.
– У меня есть письмо к вам, – сказала она. – Письмо было зашито мне в подол юбки. – Она показала, где было раньше письмо. – Но мне пришлось плыть по реке, и я боюсь, что надпись на тряпочке смыло водой.
– И тебе не повторили слова записки вслух? – спросил Дхаммапада.
– Нет.
– Значит, они боялись, что ты попадешь в руки врагов… – Старик опустил голову на грудь и как будто задремал. Дороти ждала. Молодой монах тоже ждал.
Через минуту или две старик снова запрокинул назад черепашью голову и спросил:
– А как ты попала в Англию?
– Туда приехала моя мать, – призналась Дороти. – Она вышла замуж за англичанина. А я родилась в Лондоне, в английском городе.
– Почему ты знаешь бирманский язык?
– Мать учила меня.
– Мать дала тебе письмо ко мне?
– Нет, одноглазый фокусник Фан, который тоже живет в Лондоне.
– Мы знаем такого? – спросил Дхаммапада у своего молодого спутника, но тот отрицательно покачал головой.
Подол был пришит крепко, Дороти с трудом разорвала нитку, дальше все пошло быстрее. Через минуту под внимательными взглядами монахов Дороти вытащила из шва еще влажную тряпочку. Она не ожидала увидеть на тряпочке буквы, но, видно, они были написаны чернилами, которые не смывались водой. Мелкие круглые бирманские буквы чернели на тряпочке, которая была настолько тонкой, что, когда из маленького червяка материи она превратилась в плоскую тряпку, оказалось, что она размером в две ладони и целиком исписана с одной стороны.