Дороти об этих мыслях штурмана не догадывалась, а потому преувеличивала близость штурмана и миссис Уиттли, а следовательно, ею все больше овладевала ревность, которая, в свою очередь, подталкивала чувство любви. Пока мы ревнуем, любим. Уход ревности – верный признак того, что любовь собирает вещи.

После отплытия из Кейптауна полковник Блекберри ни разу не подошел к Дороти, но порой она ловила холодный глаз кобры, изготовившейся к прыжку, а ее колечко поспешно темнело, даже чернело, если полковник оказывался случайно поблизости. Тогда Дороти прикрывала ладонью правой руки колечко, словно боялась, что полковник увидит, как камень меняет цвет, тревожно предупреждая девушку.

Поэтому, приближаясь к фальшборту, Дороти оглядывалась, но прежде она глядела на камешек – тот никогда не уставал подсказывать ей, есть ли рядом кто-то из врагов. А их было трое: сам полковник и двое его подручных, которые были включены в состав команды. Один – помощником плотника, второй числился канониром. Но это было лишь видимостью, любой на «Глории» знал, что на самом деле это служки безопасности Компании, шакалы полковника, но трогать их не смели, да и сами служки на корабле вели себя тише воды.

– Он пришел ко мне вчера, представляешь, какая наглость! – продолжала Регина, отхлебывая чай, точно как это делают голубки, погружая в него вытянутые губки и замирая, чай поднимался из чашки по канальцу в глотку, потом, наглотавшись, Регина резко закидывала голову вверх, помогая чаю перетечь в желудок. – Он не может изжить ненависти к тебе. Он сказал, что если он увидит на горизонте вражеский парус, то первым делом выкинет тебя за борт.

– Но почему? Почему?

– Он все еще думает или хочет думать, что ты передала сведения о «Глории» французам. Ты знаешь, что Сюркуфа видели возле Мадагаскара?

– А почему он такой знаменитый? – спросила Дороти.

– Во-первых, он молод и красавец, настоящий джентльмен, – ответила Регина. – Во-вторых, он захватил столько наших кораблей, что даже большие суда с сотнями матросов на борту боятся пересекать океан в одиночку.

– А мы?

– Мы не должны бояться, – ответила Регина. – По вооружению мы равны фрегату, а матросов и солдат у нас на борту больше, чем у трех Сюркуфов.

Последние слова миссис Уиттли произнесла громче, чем требовалось, будто рассчитывала, что они донесутся до ушей Сюркуфа и испугают его. Это был вид первобытного колдовства, борьба со злым Наваждением. Так этот крик Дороти и восприняла.

Корабль шел к северу, с каждым днем становилось все теплее, ливни чередовались с днями ясной погоды, летучие рыбы залетали на сухую палубу и прыгали по ней, оставляя мокрые, быстро сохнущие лужицы. Чайки, охотясь за рыбками, смело подхватывали их с палубы, а другие неслись беспорядочной стаей за «Глорией», потому что в волнах, поднятых кораблем, крутилась рыбешка да порой кок выкидывал за борт съестное.

В вереницу окон, протянувшихся во всю ширину кормы и поделенных на мелкие квадраты, попадало солнце, и в лучах играли, медленно опускаясь, пылинки.

– Завтра, – сказала Регина, – я решила устроить небольшой чай для узкого круга. Мы пригласим капитана, первого помощника и двух штурманов. Ты возьмешься приготовить чай? – Вопрос был чистой формальностью, но Регина избегала приказывать, если в том не было необходимости. Люди и без того знали, что она – хозяйка на корабле.

– Полковник будет?

– Мне не хотелось его приглашать, но положение таково, что обойти неприлично. Зато будет твой любимый Алекс.

Регина смотрела на Дороти не отрываясь, будто ждала, что горничная чем-то выдаст себя.

На следующий день в пять часов пополудни гости собрались к миссис Уиттли. Некоторая манерность жизни на корабле при желании сохранить отношения приличных людей помогала всем видеть в «Глории» естественную часть Лондона, Компании, общества, где наносят визиты и приглашают на чай. День выдался жарким, большей частью безветренным. Неожиданными порывами бриз подталкивал «Глорию», но затем покидал паруса и прятался где-то у темных облаков, которые поднимались горной цепью на западе, поджидая опускающееся к ним солнце. Барометр упал, но шторма пока не предвиделось, зато в воздухе от безветрия господствовала влажная жара, пока еще непривычная для Дороти и тех матросов, которые впервые попали в тропики.

В каюте Регины, несмотря на ее размеры, было душно, и даже открытые окна мало помогали – ветер не хотел заглядывать внутрь. Впрочем, Регина не раз признавалась Дороти, что не выносит лондонского холода и ветров, а будь ее воля – прожила бы всю жизнь в Индии. Тут госпожа Уиттли несколько лицемерила, потому что для того, чтобы она осталась в Индии, ей потребовался бы соответствующий дворец и, главное, иной супруг – она не была уверена, что сделает Джулиана Уиттли генерал-губернатором.

Гости вместе с хозяйкой сидели вокруг тяжелого обеденного стола, Дороти и вестовой капитана Фицпатрика подавали на стол. Чай на «Глории» был куда обильнее, чем принято в Лондоне, потому что скука морского путешествия вызывает аппетит и стремление разнообразить меню. И если матросы довольствовались пищей простой и грубой, для обитателей верхних кают в Кейптауне были загружены овощи, птица, экзотические фрукты – до Индии оставалось еще несколько дней пути, и как-то следовало их скрасить.

Несмотря на жару, господам были поданы крепкие напитки, причем, раз уж тут некого было стесняться, Регина пила джин, лишь чуть разбавляя его охлажденной водой, мужчины же довольствовались портвейном, но не ограничивали себя, и потому их речи становились все громче.

С разрешения Регины верхние пуговицы мундиров были расстегнуты, и взгляды, которые кидал на Дороти штурман, были столь откровенно восторженными, что Регина, перехватившая один из них, сухо произнесла:

– Ты можешь погулять, Дороти, пойди на палубу. Мы позовем тебя, когда ты понадобишься.

Дороти рада была выйти на палубу, где было куда прохладнее. Ей было странно, что восторженные взгляды Алекса совсем не оскорбили ее, впрочем, она нашла бы оправдание любому его промаху или небрежности – она была уже влюблена в него, просто не могла себе дать в том отчета. Она же не задумывалась о том, что, постирав свое и хозяйкино белье, она выносит развешивать его на корму, где были протянуты для этой цели леера, именно в те часы, когда стоял вахту Фредро. Порой она невинно, но умело подстраивала случайные встречи с ним. Она сама искренне удивлялась этим встречам, краснела и, потупив взор, спешила проскользнуть мимо.

Солнце уже клонилось к западу, воздух был почти неподвижен, и паруса порой хлопали так громко, словно раздавался выстрел из пушки, это ветер набирал силу, как бы пробовал, что можно сделать с парусами. От этих порывов «Глория» двигалась медленно и неравномерно, то почти замирая и лишь медленно покачиваясь на пологих ленивых валах океана, то вдруг начинала набирать скорость.

И тут Дороти увидела чужой корабль.

Он дрейфовал далеко, почти у горизонта, и в это жаркое предвечернее время его никто не замечал, потому что он медленно сближался с «Глорией» со стороны солнца и был плохо виден.

Но Дороти вглядывалась именно в солнце, размышляя о том, что если на солнце живут маленькие люди, то их можно разглядеть, если закоптить стекло…

Дороти оглянулась в поисках кого-то, кому можно сообщить такую интересную новость, но увидела лишь одного из служек полковника, который словно дремал, опершись спиной о грот-мачту.

– Эй! – сказала она ему. – Поглядите! Настоящий корабль! Может, это «Дредноут»?

Служка, помощник плотника, чуть прихрамывающий худой человек с нежными руками, которым никогда не приходилось сжимать плотницкого инструмента, оторвался от мачты и быстро подошел к фальшборту, вглядываясь в даль.

– Нет, – сказал он. – Это не «Дредноут». Знать надо – у «Дредноута» три мачты, а у этого две.

– Надо дать ему сигнал, – сказала Дороти, – а то они могут нас не заметить.