Селмер ответил не сразу. Он встал с бокалом в руке, направился к окну и выглянул на улицу, отодвинув штору, не то коричневую, не то бежевую. Впрочем, в комнате все цвета были не то коричневыми, не то бежевыми. Зато снаружи они колебались между коричневым и серым, хотя и этот последний тоже был близок к бежевому. С минуту он разглядывал пустырь вокруг дома, где проходила какая-то женщина и играл ребенок, таскавший за собой игрушку.

— Я мог бы отказаться, — мягко сказал он, следя за неровными зигзагами игрушки.

И обернулся. Карье молчал, уставившись в пространство.

— Вы, кажется, не на того напали, — продолжал Селмер. — Когда человеку не дают определенной программы, это значит, что он уже подчиняется своей собственной программе. То есть этот человек отличается стабильными, устойчивыми реакциями.

— И что тогда?

— Да ничего, — ответил Селмер.

Но в этот миг поле его памяти пересек розовый автобус Кито—Богота, промчавшийся слева направо, на скорости девяносто километров в час.

— У меня бывают и резкие реакции, — продолжал он так, будто излагал симптомы болезни врачу на осмотре. — Такие приступы злобы, когда я плохо контролирую себя, что-то вроде внезапных импульсов. Да, именно импульсов.

— И что тогда? — повторил Карье. — Какое это имеет значение?

— Вам нужен кто-нибудь более спокойный. У меня слишком неустойчивая психика.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, — сказал Селмер.

— Да нет, — возразил Карье, — вы имеете в виду нечто определенное. Вы думаете о трех американцах.

Миг назад Селмер улыбался, и эта улыбка не сошла с его лица. Она даже стала чуточку шире, но тут он отвернулся к окну, и Карье так и не узнал, каким образом это лицо изменяет свою мимику. Прошло несколько секунд, потом Селмер вернулся к своему креслу; теперь его черты были бесстрастны, но на них лежала тень усталости. Он вынул из кармана сигарету. Карье взял бутылку Suze и наполнил бокалы на две трети. «Может, я просто пьян», — быстро подумал Селмер.

— Вы неплохо справились с американцами, — говорил тем временем Карье. — Конечно, вы шли на риск, не покончив разом со всеми тремя. Вайсроя можно было бы устранить сразу же, но вы не могли знать, что он самый крутой из них. И потом, это придало делу некий эстетический оттенок, что само по себе неплохо. Оно весьма нуждалось в эстетике, — со смехом добавил он.

— Послушайте, — начал Селмер довольно спокойно, — вы не могли об этом знать.

Странно, ему вдруг показалось, что он сможет убедить Карье в том, что он не знал этого; нужно просто разъяснить ему все причины — бесчисленные, неопровержимые, по которым Карье не мог о нем знать, и тот согласится и скажет, что он и вправду ничего не знает и никогда не знал. Для этого требуется только одно — изложить свои доводы ясно, методично и уверенно. И в то же время в глубине души он уже понял, что это бесполезно. Но все-таки сделал безнадежную попытку.

— Вы не могли об этом знать, — повторил он. — Постарайтесь же понять.

Карье снова издал зловещий смешок; этот звук напоминал свист воздуха, выходящего из спущенной шины.

— Я ни с кем там не был знаком, — сказал Селмер. — Я очутился там чисто случайно. И со мной никто не знакомился. Я ни с кем не разговаривал, ни с кем не завязывал никаких дел. Вы не могли этого знать.

«Нет, это безнадежно», — подумал он. Ему стало трудно дышать. Карье все еще посмеивался. Селмеру пришел в голову последний аргумент:

— Я ведь даже ни на кого не работал, — сказал он. — Ведь не работал же я на вас?

— Конечно, работали, и именно на нас, — ответил Карье.

За окном раздался шум. Карье встал и подошел взглянуть, в чем дело.

Два старика бегали по пустырю, швыряя друг в друга камнями. Он вернулся к креслу.

— Конечно, работали, — повторил он. — Мы ведь вас давненько знаем через Берковица. Мы заинтересовались вами еще со времени инцидента в ООН — помните тот фокус с бумажным пакетом?

Да, Тео помнил, он молча кивнул. «Ну и что же с нами будет? » — подумал он о себе, почему-то в первом лице множественного числа.

— Так вот, — сказал Карье с легкой натугой, словно пытался объяснить теорему дебилу. — Так вот, это же элементарно. С того самого момента мы за вами наблюдали какое-то время. А когда убедились, что вы среагируете именно так, как нам желательно, мы и устроили, чтобы американцы сели в один автобус с вами.

— Кажется, я начинаю понимать, — медленно сказал Селмер. — Насколько это вообще возможно.

— Ну разумеется, возможно, — бросил Карье.

Последовало молчание, порою прерываемое обрывистыми репликами.

— Меня немного смущает усложненность вашего замысла, — сказал Селмер. — Если вам так уж необходимо было устранить этих американцев, почему бы не нанять надежного профессионального киллера? Он сделал бы это ничуть не хуже меня.

— Дело было крайне деликатное. В этой истории никто, ни при каких обстоятельствах не должен был добраться до нас. Случись облом, вас взяли бы, но никто не заподозрил бы, что это наша затея, даже вы сами. И вы ведь действительно ни о чем не догадались, верно? Но вы справились великолепно. Представьте себе, они до сих пор ищут убийцу.

И он снова издал свой шипящий смешок.

— А вы нарушили свое обещание, — заметил Селмер. — Вы меня отнюдь не успокоили.

— Ничего, все уляжется, — ответил Карье. — Когда-то вам нужно было через это пройти.

— А что если я сейчас встану и уйду? — полюбопытствовал Селмер, без особой, впрочем, уверенности в голосе. — Я ведь могу просто встать и уйти. Вот, смотрите, я уже встал, я ухожу, мы все забыли, мы ни о чем не беседовали, и конец делу. Или... нет?

— Не будьте идиотом, — сказал Карье с хорошо разыгранным равнодушием. — У нас имеется целая куча доказательств, что американцев убили именно вы. Кажется, есть даже фотографии.

— Ага... Теперь все ясно, — ответил Селмер.

— Ну, слава богу, — заключил Карье, и лопнувшая шина испустила дух.

Поскольку им больше нечего было сказать друг другу, раздался звонок в дверь. Карье встал.

— Это Лафон, — сказал он.

Но это был Альбен.

— А что, Блеза еще нет? — удивленно спросил он.

12

Прадон вошел в здание, пересек просторный холл и поднялся на лифте в свой кабинет. Бухнувшись в кресло, он нажал на кнопку интерфона, соединявшего его с Брижит, и спросил, какие встречи назначены на сегодня. «Всего одна, — ответила та, — с мадам Кейн, на три часа дня». Он взглянул на часы и констатировал, что время у него еще есть.

Он работал на Хааса уже два года. Носил очень элегантные костюмы-тройки и, застегнув их на все пуговицы с самого утра, так и не расстегивал до вечера, держась напряженно и прямо, как будто этот наряд служил ему одновременно и панцирем, и подпоркой. Но сейчас он слегка обмяк в своем кресле, расстегнул нижние пуговицы жилета и отпер ящик письменного стола, откуда вынул деревянную коробочку, где лежали бритвенное лезвие и листок белой бумаги, сложенный в восемь раз, что превращало его в плоский пакетик.

В развернутом пакетике обнаружилась щепотка белого порошка. Прадон осторожно выложил крохотную кучку на краешек лезвия, еще раз удостоверился, что его никто не видит, громко прочистил правую ноздрю, зажал пальцем левую, поднес лезвие к носу и коротким, но энергичным вдохом втянул в себя порошок.

Затем глубоко и удовлетворенно вздохнул и повторил ту же операцию с левой ноздрей. По эту сторону процедура была менее удобной, и все жесты, соответственно, — чуть более неловкими. Вдыхая порошок, он неловко дернул рукой, и лезвие, пройдя дальше, чем нужно, глубоко вонзилось в кожу. Кровь обильно брызнула на Прадона и вокруг него. Он вскрикнул, лихорадочно нажал на кнопку интерфона. Примчалась Брижит. Час спустя, заклеив кожу под носом пластырем, он впустил к себе в кабинет Кэтлин Кейн.

Ей было чуть за сорок. Высокая стройная блондинка с мягкими, слегка растрепанными волосами. Мысли Прадона были заняты только его дурацким пластырем.