Видно, никакая стихия не в силах разрушить этот барак, построенный еще тогда, когда Аланга лишь начиналась. Как рассказывал Сергей, начальство не раз распоряжалось снести облезлое строение, но в последнюю минуту его что-нибудь да спасало — то новое общежитие никак не достраивали, то приезжали рабочие возводить очередную дожимную станцию и негде было их разместить. Так и дожил барак до сегодняшнего дня, и теперь остался целехоньким один на всей улице. Поскрипел стенами, роняя куски сухой штукатурки, и тем все кончилось.

Вселить в него Турсынгуль оказалось делом простым. Только Николай с Сергеем убрали со стола и кроватей штукатурное крошево и подмели пол, как пришла комендантша. Распорядилась, чтобы не забирали с собой ключи, если уйдут куда-нибудь, а то прибудут люди подселяться. Из пострадавших.

И тут Николая осенило. Он с сожалением покачал головой:

— Не получится, вы уж извините. Сюда переселится моя жена с ребенком.

— Какая жена? — не поверила комендантша.

Не поверил ему поначалу и Сергей. Но тотчас и возликовал! Расплылся в улыбке, засиял, начал на месте пританцовывать от радостного облегчения. Ну, как же: раз Николай назвал Турсынгуль женой, значит, любит, значит, бригадиршу никто не собирается обманывать. Очень переживает дурачок за свою Гулю. Как он принялся доказывать комендантше, что все правильно! Прямо трогательно.

Пока они спорили, Николай отправился за Турсынгуль. И через каких-нибудь полчаса привел ее с сыном, а потом принес и три солидных узла. Вещи он собрал и увязал сам в комнате Турсынгуль, куда залез, несмотря на крики всего двора, чтобы не рисковал.

Он все рассчитал точно. Когда комендантша увидела Равшана, худенького мальчонку с оттопыренными ушами, и Турсынгуль на узлах, она ушла, даже не спросив документы у незаконной жилицы. Выставить на улицу женщину с ребенком у нее не хватило духу.

…Отвлек Николая от размышлений Хайрулла. Он показался в толпе, непроницаемо важный, медлительный. В желтоватом свете электроламп его лицо отливало тусклой медью. Ни дать ни взять ходячий монумент.

— Ты чего здесь вышагиваешь? — спросил Николай.

Хайрулла подмигнул ему, становясь на секунду хорошо знакомым хомячком.

— Ищу клиентов.

— Насчет сайги? — мгновенно догадался Николай.

— Ага. Как узнают, берут нарасхват!.. Только надо, чтоб верные люди были, не заложили милиции. — Он скупо усмехнулся, погладил себя по усам. — Сегодня мы с тобой и Ларисой — самые уважаемые люди.

— Так вот почему ты такой надутый! — не удержался Николай от издевки. — Так уж и хватают?

— Пошли к Ларисе, сам увидишь. Заодно обговорим, кому сколько достанется.

Предложение было заманчивым. Судя по всему, заседание штаба могло затянуться до глубокой ночи, ходьба вокруг палатки уже начинала надоедать. Николай — не сторож для Турсынгуль, в конце концов. Проводил до штаба, куда собрали всех бригадиров, и хватит, домой сама доберется. Что-то Николай ее балует! Нежности проявляет разные, вон грязь стирал с нее платком, как влюбленный пацан. Заносит его не туда, куда следует, податливый он человек. У Турсынгуль чувства — неподдельные, вот что с толку сбивает. Чтобы полтора месяца отбиваться от него, а потом льнуть при всех и плакать оттого, что он жив и здоров, — для этого у нее должны быть очень серьезные основания. А когда к тебе так относятся, то и сам расслабляешься.

Николай потер руки, словно озяб:

— Водка есть?

— Киснет на столе.

— Что же сразу-то не сказал?..

В доме Ларисы оказалась неповрежденной одна деревянная пристройка, боковая комнатушка с топчаном и колченогим столиком, покрытым скатеркой. Лариса с матерью опасались в нее входить, хотели поднести гостям по рюмке прямо во дворе, да Николай воспротивился:

— Что это мы как нищие? Не за подаянием пришли…

— А вдруг тряхнет?

— Выдержит пристроечка, мамаша! Слово даю…

Не успели усесться за столик, как стены вздрогнули от подземного удара, несравненно более слабого, нежели утренний, но все-таки чувствительного. И Николая поразило, что Лариса, сидевшая на топчане, в испуге своем не вскочила, не кинулась к двери, а судорожно прикрыла, руками стаканы, спасая водку от лоскутов побелки, что посыпались с потолка. Это заметил и Хайрулла. Он протянул в обычной своей манере:

— Хозяйственная ты баба.

И как всегда, было непонятно, хвалил он ее или ругал.

— Долго так будет? — спросила Лариса недовольно, будто от гостей зависело, когда прекратятся толчки.

— В Ташкенте несколько сотен насчитали, жди трясучки и здесь. — Николай обнял ее за плотные бока, обтянутые гладкой юбкой. — Выпьем, кудрявая?

— Лапы убери.

— Да я по-дружески…

— По-дружески и убери.

Слишком равнодушно разговаривала Лариса, чтобы продолжать игру в ухаживания. Николай жадно проглотил водку, желая взбодриться. Хайрулла налил ему еще, поднял свой стакан.

— Выпьем за кошару, Коля. — Обнажил в довольной улыбке редкие прокуренные зубы. — Рухнула бедная.

— Иди ты!

— Сплошные развалины. Ни одна комиссия не разберется, как возводили, что в стены клали…

За такую новость грешно было не выпить. Но, видно, так уж настроилась сегодня судьба, чтобы огорчать Николая, едва он становился веселым. В дверь заглянула дородная старуха, та самая, что жила в одном доме с Турсынгуль. Подслеповатая, она не узнала Николая, но он все же откинулся назад, к стене, заслоняясь от гостьи Хайруллой.

Старуха тщательно выговаривала слова:

— Простите, мне сказали, что здесь продают мясо. Нельзя ли купить? Очень буду благодарна.

Челюсть у нее больше не ходила ходуном, голова не дергалась, но она показалась Николаю куда более жалкой, чем утром. Должно быть, потому, что говорила заискивающе.

— Здесь не магазин, бабуля, — принялась Лариса набивать цену, — где я вам мяса наберу?

— Но я заплачу, сколько скажете.

— Много надо?

— Полкило для внучки, пустяк какой-то… Все продукты — в квартире, а туда не пускают.

— Нету мелких гирь, бабуля! Пройди в кладовку, мать отвесит два кило. Готовь десятку!

Николай со стуком поставил стакан на стол, потер ладонью глаза, лоб. Глянул на старуху с раздражением:

— Полевая кухня есть, мамаша! Пошли бы туда.

— Ну что вы? Разве можно солдатскую пищу давать трехлетнему ребенку?

Она говорила еще что-то, но Николай больше не слушал — жевал корку и сосредоточенно разглядывал бахрому скатерки. Когда же старуха ушла, проговорил вроде бы в шутку:

— Совесть имей, кудрявая. На ком деньги делаешь?

— Вместе с тобой, — напомнила Лариса.

— Ты у меня спросила, сколько за мясо брать?

— И спрашивать нечего! Чем больше, тем лучше. Наутро его за полцены не продашь, потому что оно протухнет без холодильника. И еще учти: завтра этого добра привезут навалом, завмаг шепнул по дружбе… Так что соображай.

Хайрулла со вкусом заел выпитое и мягко заметил:

— Раньше ты, Коля, мало кого жалел. Здорово изменился!

Николай вновь откинулся к стене, уперся в нее лопатками. Он подыскивал, что бы такое сказать Хайрулле в ответ на его намек. И почему-то не находил.

Хайрулла намекал на историю, происшедшую в Карши, совсем недавнюю, печальную, о которой тягостно было вспоминать. Инженер по технике безопасности назвал эту историю прискорбным фактом, предсказанным статистикой. Дескать, наука установила, что несчастные случаи, несмотря на всяческую профилактику, все же не могут не происходить, потому что никому заранее не известно, когда лопнет трос, или треснет стрела экскаватора, или рванет ветер, способный опрокинуть башенный кран.

Жуткую картину нарисовал инженер, напуганный предстоящим судом. Однако он напрасно старался, статистика Николая не интересовала. Ему ясно было одно: Марину, его Марину, бойкую, горластую, горячую и в работе, и на гулянке, изувечило упавшей плитой, и следовало думать, что ждет ее и Николая в ближайшем будущем.

Он приходил к ней в палату, пропахшую лекарствами, сидел рядом с койкой на стуле и слушал, как Марина хрипит, перебинтованная по горло. Она никого не узнавала и только беспрестанно двигала рукой, к которой красной змейкой присосалась резиновая трубка, прикрепленная другим концом к стеклянной колбе.