Высокая фигура Николая куда-то исчезла, словно растаяла в темноте. Не сразу разглядела Турсынгуль, что он сидит на земле, откинувшись на заведенные за спину руки. Не веря, что у нее хватило сил сбить его с ног, присела на корточки.

— Ты чего?

— Здесь бугор какой-то!..

Никак не удавалось Турсынгуль предугадать, как он поступит в следующую минуту: отерев пальцы о брюки, Николай легонько погладил ее по щеке, будто не он, а она упала, споткнувшись о невидимую кочку.

— Перепугалась?

— Ты руки не распускай, рассержусь.

— Несправедливо, начальник! Я искал, где карман, там платок у меня, сама проверь.

— Ах, плато-ок! — вставая, протянула она. Поплотнее запахнула на себе куртку. — Тогда ищи дальше.

Он вскочил на ноги, взял было Турсынгуль за плечи, но тут же отпустил:

— Ну нет, еще врежешь, не дай бог!..

Турсынгуль молча потянула его за рукав, заставила повернуться к себе спиной и размашисто, почти ударяя, отряхнула рубашку.

— Ниже сам почистишь.

Он вытянулся в струнку, переводя все в шутку, чтобы не обнаружить перед Турсынгуль неведомо отчего возникшую робость.

— Слушаюсь, начальник!..

На улицу вышел Сергей, за ним — остальные гости, и оказалось, что все уж почаевничали и собрались расходиться.

Когда прощались, Турсынгуль с шутливой торжественностью вручила ему куртку и как бы невзначай задержала пальцы на его локте. От этой мимолетной ласки Николай встрепенулся, но, выдерживая взятый прежде тон, бойко выпалил:

— Спокойной ночи, начальник! Продолжим завтра наши поиски?

— А ты прыткий, — поджала Турсынгуль губы.

— Виноват!..

Ушла она, ушли гости, а Николай с Сергеем еще долго ходили по ночному поселку. Спать не хотелось. В воздухе пахло свежестью, даже сыростью, что здесь, в пустыне, случалось только ранней весной, когда выпадали короткие дожди. Это значило, что скоро будет тепло, небо перечертят летящие на север птичьи стаи, и барханы разукрасят строчки следов всяких ящериц, варанов, сусликов. Все оживет и будет спешить хоть как-то приготовиться к зною, к тому, чтобы выжить предстоящим летом.

— Весной хорошо! — рассуждал Николай. — А ты заметил, как в эту пору преображаются женщины? Каждая — прямо красавица! А почему?

Почему, Сергей не знал. Он вообще пока не мог ничего сказать о женщинах, и потому жадно слушал, как Николай объяснял, что солнце, дескать, их как бы раздевает. Они снимают свои пальто, шубы и телогрейки, которые уродуют любую фигуру, и тогда любуйся женской красотой сколько хочешь. Сергей почему-то вспоминал Турсынгуль в расстегнутой телогрейке, с поднятыми к платку руками, смущался и вздыхал.

— Ничего, Серега, я тебя научу с девками обращаться, — пообещал Николай.

— Я и сам умею, — краснея в темноте, ответил Сергей. — Лучше научи на гитаре играть.

— Заметано! Слушай, переселяйся в мою комнату. Вдвоем веселей, ей-богу. — И, услышав обрадованное «конечно», вдруг спросил: — А какой такой Равшан у бригадирши, с которым она возится?

— Сын! Пацан лет шести или пяти… Гуля — разведенка, второй год без мужа. Отдубасила сковородкой и выгнала.

— Смелая.

3

В то утро ветер дул с ленцой, не замутненный ни песком, ни пылью, и чистый солнечный свет сверкал даже в лужицах гудрона, слепя глаза. Дышалось легко, и оттого, что день обещал быть по-настоящему весенним, было радостно.

Михаил и тот повеселел, хотя и жаждал опохмелиться. Поймав Шуру в воротах склада, он попытался шутки ради обнять толстушку. Она вывернулась и с наслаждением шлепнула охальника промеж лопаток.

Вихлястое тело Михаила выгнулось от удара, и под хохот бригады пошел он прочь на подгибающихся ногах, то ли дурачась, то ли в самом деле испытывая затруднения в дыхании.

— А ну, бригада, — весело выкрикнула Турсынгуль, — добьем сегодня крышу? Начальство торопит!..

Совсем уж по-девчоночьи расшалившись, женщины хором ответили, что «добьем», хватит с ней возиться.

Котел для разогрева гудрона задымил нехотя. Но, поколдовав с соляркой у топки, Назырбай быстро заставил пламя биться неукротимыми желто-красными языками с толстыми жгутами копоти.

Попробовал барахлить и подъемник, с помощью которого поднимали рубероид на крышу, где уже уложенные полосы напоминали дорожки, расстеленные для какой-то торжественной встречи. В иное время пришлось бы искать электрика, а тут выручил Николай. Вырубив рубильник на щите, он поковырялся в рычагах, что-то там скрутил, что-то прижал, и подъемник ожил.

Ровным слоем растекался гудрон, выпуская за край крыши черные сосульки. Полосы рубероида ложились без перекоса, без щелочки между краями, внахлест.

Турсынгуль, поглядывая на товарищей, замечала капли пота на висках, открытые в напряжении рты, слышала частое дыхание. Рулоны ложились на плечи, как штанги, ведра с гудроном оттягивали руки не хуже свинца, а люди еще и шутили, и посмеивались друг над другом. Будь это возможным, Турсынгуль расцеловала бы их, родных и таких понятных в святом увлечении делом.

Она поймала на себе взгляд Николая. Разгоряченная, чувствовала, как горят щеки, и по лицу Николая, слегка растерянному, видела, что красива сейчас и что он любуется ею.

Что-то завязывалось между ними, что-то такое, чего Турсынгуль и желала, и боялась. Ей нравился Николай, от одного его голоса, басовитого и мягкого, становилось так тепло на сердце. Но стоило подумать, а какой же он все-таки, чем живет, ведь мало что известно о нем, — и начинались разные страхи, мерещились разочарования, и уж не надо было Турсынгуль встреч с ним, разговоров по вечерам. Бог с ними, встречами, жила она до сих пор без них, проживет и дальше.

В горячке работы никто как-то не обратил внимания, что почти все утро не было Сергея. Собственно, они осознали это лишь после того, как он, наконец, появился хмурый, с торчащими жесткими волосами и припухшими веками.

Отвлекаться от дела не стали. Но в обед Турсынгуль, ополоснув лицо и утираясь головным платком, взглянула на Сергея с прищуром:

— Где гулял?

— В общежитии был. Проспал, — пробормотал он.

Женщины переглянулись: соврал бездельник. Вот уже с месяц он живет в одной комнате с Николаем, и быть того не может, чтобы тот поутру не растормошил его или не сказал бы потом бригаде, что парень еще спит. Назырбай спросил Николая с иронией:

— Что же друга не разбудил?

Всем на удивление тот ответил беспечно:

— Пожалел Серегу! Сладко парень сопел.

— Значит, ты знал, что он прогуливает?

— Ну! — словно бы обрадовался Николай.

— И нам не сказал?

— Думал, проснется — прибежит.

Раскладывая на столе свертки с едой, женщины с интересом посматривали то на одного, то на другого. Перепалка получалась занятной. Назырбай обличал Николая, а тот вместо того, чтобы защищаться, только поддакивал, хотя, скорее всего, и представления не имел, где это Сергей пропадал. В поддавки играл, заслоняя собой дружка.

— Заступничек, — с едва уловимым одобрением кивнула на него Катерина.

— Прямо герой, — поддержал жену дядя Костя. — Что скажешь, бригадир?

Турсынгуль глянула на него осуждающе. Не нравилось ей добродушие бригады. Прощать Сергею прогул никак нельзя, потому что в последнее время он никого не слушается. Выдать бы ему за все сразу! Очень подходящий момент.

— Ладно, Серега отработает, — важно сказал Михаил, успевший где-то разжиться винцом и ставший совсем уж благодушным.

— Но держать ответ все равно придется, — ответила Турсынгуль непримиримо.

— Да не сию же минуту, — слегка огорчился дядя Костя. — Есть охота… — И цыкнул на Сергея, ставя точку: — Руки вымой, шалапут!

Нет, еще не прошло у людей утреннее настроение. И Турсынгуль лишь сверкнула на Сергея глазами, решив про себя, что разгон ему все-таки устроит, и сегодня же, но — без Николая и прочих легкомысленных мужчин. Они ничего не смыслят в воспитании.

А Сергей бросился из вагончика к трубе, подававшей воду с компрессорной на стройплощадку, и суетливо подставил руки под теплую струю. Ему чудилось: Николай вот-вот проговорится невзначай, и тогда все узнают, что он, Сергей, ночевал вовсе не в общежитии.