— Необходимо! — поправил его Юлдаш. — Когда появится новая цель, то будет другой подход к хозяйствованию. Тогда все будут заинтересованы не просто в получении планового урожая, а в достижении сверхурожая. Само собой разумеется, что план тогда выполнится.

Назар впервые говорил о таких больших государственных проблемах, так вот запросто обсуждал их с человеком, который будет писать свои соображения в ЦК. Осторожно приглядывался к нему. С виду в нем не было ничего особенного, встретил бы такого на улице, подумал бы, что просто пижон. А сейчас Назар радовался, что судьба свела его с этим человеком. Еще он думал, что мало просто хорошо работать, а надо еще думать по-государственному, и тогда откроется истина, тогда только можно найти настоящие резервы.

— Не знаю, как у вас в совхозе, — продолжал рассуждать Юлдаш, — а у нас все самое эффективное пришло сверху. Вот считай, — поднял он руку и стал по очереди загибать пальцы, — химия, сортосмена, севообороты, точный сев, новые сорта, стимуляторы роста. По каждому вопросу десятки семинаров, совещаний, накачек, выговоров. А сколько невнедренного остается, такого, что сразу дало бы отдачу.

— Мы «вторую целину» вспахали…

— Слышал. Обязательно приеду посмотреть. А кто предложил?

— Звеньевой наш, Шалдаев.

— Но не агроном — вот в чем суть! Вы предложили и внедрили сами, потому что заинтересованы в дополнительных тоннах урожая. Видишь, вам не план нужен, а сверхурожай. А агроном и без «второй целины» получит свои премиальные — за выполнение плана.

Разговаривая, не заметили, как доехали до юлдашевского совхоза. Дом его был высок и просторен, с широкой террасой, по одну сторону которой был привычный айван с расстеленным паласом ручной работы, а по другую стояли стол и легкие, дачного типа, стулья, в углу — качалка. Двор был небольшой, но утопал в цветах. По периметру дворовой площади росли фиолетовые ирисы, лозы винограда тянулись на забор и стену дома, отчего двор напоминал корзину, наполненную цветами.

Пока Назар огляделся, Юлдаш достал из багажника свертки с покупками, понес их на террасу. Из дома вышли три женщины. Пожилая, видимо, мать, осталась стоять на пороге с грудным ребенком на руках, а молодые обрадованно бросились к Юлдашу, целовали его и, смеясь, что-то быстро говорили.

— У нас гость, — сказал Юлдаш и представил подходившего к террасе Назара. — Бригадир из совхоза «Прогресс» Назар Санаев. Будем с ним соревноваться… А это — моя жена Рано, сестренка Умида, мама Салвар-апа и первая моя наследница. Женское царство, как видишь. Утром зацелуют — умываться не надо.

Рассерженная сестренка шлепнула его ладошкой.

— А это массаж, — смеялся Юлдаш.

— Не обращайте на него внимания, — подала руку Рано. — Добро пожаловать.

— Вы тот самый Назар, который «вторую целину» пашет? — спросила Умида.

— Тот, тот, — подтвердил Юлдаш. — Ужин будет? Мы голодны, как…

— Можешь не продолжать. Умывайтесь — и за стол, — скомандовала Рано.

Умывались за домом в пристройке, оборудованной самодельным душем. Потом осматривали хозяйство Юлдаша. Больше всего Назару понравилась его мастерская. Большая комната была заполнена всевозможными станочками и механическими приспособлениями. Самодельные и заводские, купленные в магазине и подобранные на свалках утиля, они лоснились от масла. На стенах в держателях висели столярные и слесарные инструменты, под потолком на полках хранились химреактивы, батареи, какие-то детали и приборы.

— Вот это да-а! — восхитился Назар.

— А ты как думал?!

— У нас в совхозной мастерской такого нет.

— У нас тоже.

— Тебя раскулачивать надо.

— Пытались… С тринадцати лет собираю: хотел сделать гоночный автомобиль. Тут у нас мастерская сложного ремонта. Кому что надо сделать — идут сюда.

Умида заглянула в мастерскую и пригласила к столу. Она была в праздничном белом платье и светилась радостью, что в доме был гость.

— А то остынет, — добавила она, оставаясь стоять в дверях.

— А ты чего так нарядилась? — подмигнул сестренке Юлдаш.

— В кино иду, — отступила Умида от двери.

— А-а… — понимающе кивнул Юлдаш.

— Бэ-э… — передразнила его Умида и первой прошла на террасу, где их ждал накрытый стол.

— Вот молодежь пошла: никакого почтения к старшим.

За столом шутливая перепалка брата с сестрой продолжалась. За Умиду вступилась Рано, а Салвар-апа, нянчившая малышку, защищала сына. Спорили о том, что люди наряжаются затем, чтобы за красивой одеждой спрятать отсутствие содержания.

— Вот зачем ты нарядилась? — приставал Юлдаш к Умиде.

— Я — понятно: чтобы нравиться. А почему ты наряжаешься всегда, как жених?

— Нет, это я — понятно! Одеваюсь без хитростей, потому что приятно.

— Почему же ты думаешь, что мне не приятно ходить в новом платье? В чем тут хитрость, не понимаю.

— Назарджан, вы не обижаете своих сестер, как Юлдаш? — спросила Рано, беря на руки расплакавшегося ребенка.

— Я младший, — ответил Назар, с удовольствием рассматривая Рано. Неброская, но очень милая, она светилась тихим счастьем материнства с сознанием чего-то такого, чего мужчинам знать не дано.

— Вы женаты? — спросила Салвар-апа.

— Нет!

— Так давай мы тебя женим — и породнимся! — обрадовался Юлдаш. — Умидка не подойдет, зеленая еще. А вот Фарида у нас есть, Раношкина сестра, — это что надо. Вот такая девчонка! Свояками будем!

— Юлдаш, принеси чаю, — попыталась остановить сына Салвар-апа, заметив смущение Назара.

— Умида, чаю маме.

— Мама тебя просила, — заметила Умида и поджала губы. Это значит, что обижена и не выйдет из-за стола. Не выдержала и кольнула его: — Чтоб ты остыл.

— Все равно ведь зеленая. — Юлдаш отправился к кипящему самовару.

Салвар-апа укоризненно посмотрела на своих расшалившихся детей и принялась расспрашивать Назара о здоровье родителей, об их делах. И сама стала рассказывать о своей жизни. Назар узнал, что муж ее умер от заражения крови, когда Юлдашу было семь лет, а Умида еще грудь сосала, что жили они бедно и никто из родственников с ними не знался, а теперь, слава аллаху, зажили они хорошо, и родственники стали их признавать, но Юлдаш остался обиженным на них. Говорит, что ему друзья по делу ближе, чем родня по крови.

Спать Назара Юлдаш отвел в угловую комнату. Перед тем как им расстаться, Назар вернулся к разговору об одежде, скрывавшей, по мысли Юлдаша, содержание. К вопросу подводил осторожно и, наверное, долго, потому что Юлдаш рассмеялся и заявил прямо:

— О моем пижонстве хочешь спросить? Не обижусь. Но и ты не обижайся на ответ. Договорились?

— Договорились. Я действительно не пойму тебя… У тебя ведь другое содержание, а одежда какая-то… Обычно наоборот все бывает. Зачем ты так одеваешься!

— Специально — чтоб отделиться.

— Выделиться, — поправил Назар.

— Нет, именно отделиться! Не понял?

Назар улыбнулся: что же тут не понять? Но эта его улыбка не поправилась Юлдашу.

— Нет, не торопись. Вопрос глубже, чем кажется на первый взгляд. Вот скажи мне, зачем ты носишь тюбетейку?

— А что? Национальный головной убор. Все носят — и я.

— Хочешь быть, как все?

— А что тут плохого?

— Ничего… до определенного времени. Одеваешься, как все; работаешь, как все; думаешь, как все, — и сам ты, как все. Ты — свой, всем понятный, и с тобой обращаются, как привыкли обращаться со всеми. Но вот дали тебе бригаду, но не обычную, не как у всех, а особенную. И работать в ней надо по-особенному, а не как все. И что получается, вспомни?

Назар понял ход мыслей Юлдаша, снял тюбетейку и принялся ее рассматривать. Казалось бы, простая тюбетейка, а несет в себе скрытый смысл.

— Да-а, так-то вот, — усмехнулся Юлдаш. — Символ похожести: я такой, как все. И ждут от меня привычного поведения: уважения к старшему, даже если он мерзавец: почтения к начальнику, даже если он неправ; молчания, почитания, лести, преклонения… А у меня нагрузка двадцать гектаров, каждая минута на счету. Мне некогда почитать и преклоняться, мне надо дело обеспечить! В общем, пошли конфликты, обиды… А переоделся — словно отделился от всех. Теперь говорят: что с него взять?! Видите, он не как все.