Степь зеленела, сбрасывала свою бурую шубу из выжженного янтака и полыни. По открытым солнцу и ветру холмам бродили многочисленные отары.

Когда-то, до освоения Каршинской целины, на месте совхоза «Прогресс» была бригада громадного по территории, раскинувшегося на сорок пять тысяч гектаров степи, овцеводческого колхоза. Тонким ручейком доходила сюда вода из реки Кашкадарьи. Ее хватало лишь для питья да разве еще для чинары, под которой с незапамятных времен стояла чайхана и на айванах с утра до ночи сидели за чаем старики, хранители преданий Каратепе. Здесь Якуб-бобо поведывал неустанно о больших и малых войнах за воду, их вели каратепинцы с соседними кишлаками, расположенными выше по каналу-ручью. Якуб-бобо с ухмылкой рассказывал, как его дедушка, каратепинский мираб, собирал конский навоз, тайно в мешках возил его в верховья канала и, прячась от людей, понемногу бросал в воду. Конский навоз уплывал и постепенно забивал щели щитов, закрывавших отводы от канала; уменьшалась фильтрация воды и чуточку больше доходило ее до Каратепе. Молодежь смеялась над хитростью мираба, а старики знали, что за эту сбереженную для кишлака воду мираб мог поплатиться жизнью.

Помнили старики веселые истории. Особенно много их накопилось за годы освоения Каршинской целины. Усман-бобо часто вспоминал, как ездил на магистральный канал за сбежавшим туда внуком. Подъехал на ослике и увидел, что мальчуган, его шустрый Раим, забрался в кабину рукастой машины, взялся за рычаги и начал копать землю. Долго смотрел Усман-бобо на работу внука, а когда увозил его домой, посадил на своего ослика, сам всю дорогу шел пешком, выказывая тем самым свое уважение. Ехал-то с намерением отхлестать внука как следует за его проделки — не получилось.

На айване под чинарой часто поминали имена прославленных людей Каршинской целины: Алешу Бабийчука, работавшего на шагающем экскаваторе, бульдозериста Фархада Ирисова, превращавшего холмистые пастбища в ровные поля, Шакира Сайфутдинова, пустившего на эти поля воду по каменным лоткам, и самого Шагазатова, возглавлявшего строительство канала и преобразившего всю их жизнь. Даже с айвана под старой чинарой видна новь. Закрой глаза — и вот они, глиняные мазанки прошлой жизни. Открой — перед тобой улица новых домов со смешным названием «коттеджи». В каждом дворе виноград, персики, груши, а под ними важно похаживают, все еще удивительные взглядам старых степняков, надменные индюки, мельтешат куры и утки.

Здесь же на айване сидит с ними, попивая чай, Шакир-бобо — «куриный генерал», прозванный так за то, что первым в Каратепе развел цыплят. Привез он их из Карши, покормил, а когда собрался по другим делам, то увидел, что все его щебечущее желтое стадо, как живое пушистое одеяло, двинулось за ним. При этом они так жалобно пищали, теснились к нему, взбирались на ноги, доверчиво лезли в подставленные руки, что Шакир-бобо не смог их бросить, провозился с ними весь день. И совсем не обиделся на своих седобородых друзей, когда они назвали его цыплячьей матерью. А когда он организовал в совхозе первую птицеферму, за ним прочно закрепилось прозвище «куриный генерал», которого Шакир-бобо не стыдился, а расценивал как признание своих особых заслуг. И когда подсмеивались над ним, он тоже смеялся и говорил, что Советская власть дала им воду, а он — птицу, оттого они и разбогатели так. А как же? Захотелось мяса — не надо резать целого барана, курицы как раз хватит, чтобы сварить шурпу, а из индюка еще и плов можно приготовить. И вроде бы шутка, а подумать — получалось всерьез.

Много было обговорено на айване за пиалой чая. А теперь пошли разговоры о девятнадцатой бригаде. Первые дни после ее создания старики решили, что ничего у Назара не получится, если даже опытный и знающий механизатор, всеми уважаемый Шалдаев, не смог организовать такую бригаду.

— Не доросли наши люди до безнарядки, — сказал Якуб-бобо. Кутаясь в халат, он отхлебывал из пиалушки чай, неторопливо поднимал густые седые брови, устремив взор за голый и белесый, как человеческое тело, ствол чинары, отогревающейся на солнце, за крыши домов целинной улицы, составленной из двухэтажных коттеджей. С сожалением покачав головой, словно увидев там, в неопределенной дали, подтверждение своим словам, заключил убежденно: — Нет, не доросли!

— Это почему же? — с веселым лукавством поглядывал на него «куриный генерал» Шакир-бобо и теребил хвостик своей узкой и длинной бородки.

— Потому что при безнарядке надо сознательно работать, как мы, бывало, в молодости. Помнишь?

— Нашел о чем вспомнить, — проворчал Усман-бобо. — Ты еще прошлый век вспомни.

— А ты вспомни, вспомни… Как работали, когда землю получили? Чуть светает, а мы уже в поле. Потому что зарплату нам не давали, с урожая кормились. Вот и растили тот урожай, каждый росток нянчили.

— Безграмотные были и без нарядов обходились, — не унимался Шакир-бобо. — А они ученые — и не доросли? Как же так?

— Избаловались. Привыкли, чтоб криком их подгоняли, — ответил Якуб-бобо и обвел стариков, сидевших на курпаче, грустным взглядом. Кивнул Кабиру-бобо, привалившемуся к бортику айвана. — Ты бригадиром сколько лет был?

— Сорок четыре… — отозвался Кабир-бобо, шевельнув седенькими усами. — Утром сядешь на коня и ездишь по улице, в окна стучишь, чтоб на работу шли.

Якуб-бобо покачал головой: мол, так-то вот! В прежние годы он был председателем колхоза, а после преобразования его в совхоз долго возглавлял отделение; пользовался у односельчан большим уважением и авторитетом, говорил не много, только по главным вопросам, но так убедительно, что сказанное им становилось мнением большинства села.

— Мы с вами, — сказал Якуб-бобо, — единоличниками были.

— Как же? Все время в колхозе работали, — встрепенулся «куриный генерал» и с мольбой посмотрел на друзей, призывая их возмутиться и поправить друга. — Ты же сам правил нами! Забыл, что ли? Совсем память отбило.

— Мы были единоличниками, — гнул свое Якуб-бобо. — Росли, как единоличники. А единоличник такое свойство имеет: сам все делает, самоуправляется. Работает плохо — разорится. Так что, милый друг, не управлял я вами, вы сами все делали, что надо и как надо. Са-ми!

— Это правильно, — согласились Кабир-бобо и Карим-бобо, и только «куриный генерал» Шакир-бобо молчал, дожидаясь окончания речи Якуба-бобо, чтобы высказать свое мнение.

— А сейчас не разорится никто, — говорил Якуб-бобо, — как бы плохо ни работал. Оклад все равно дадут. Вот и получается, что не доросли до безнарядки. Не получится из этого ничего.

С такими доводами согласился и «куриный генерал», но все же высказался:

— А может, безнарядка эта и научит работать? Внучки мои раньше восьми часов не поднимались, а теперь чуть светает, их уже дома нет. Где? В бригаду уехали. И возвращаются, когда темно уж. А радуются так, словно с концерта вернулись. И все рассказывают, смеются. Интересно им там.

— О чем рассказывают? — поинтересовался Кабир-бобо, и все зашевелились, готовясь услышать новости от «куриного генерала», вызнанные от внучек-двойняшек Шарафат и Ойдин.

Скандал разразился неожиданно на районном совещании по заготовке и вывозке на поля удобрений.

Сидя в последних рядах райкомовского конференц-зала среди приглашенных бригадиров, вытягивая шею, чтобы получше разглядеть докладчика, Назар обрадовался, когда в числе передовых хозяйств назвали их совхоз, и смутился, услышав свою фамилию. Сидевшие с ним рядом совхозные бригадиры дружески улыбались ему: держись, мол! Назар отмахнулся, но было приятно.

Докладчик отвлекся, стал рассказывать вдруг про их бригаду, о том, как они, не дожидаясь создания совхозного «отряда плодородия», сами завезли на свои поля органики столько, сколько остальные бригады вместе взятые.

— Это как же понимать? Одна бригада завезла больше восемнадцати других? — спросил у докладчика председательствующий, первый секретарь райкома партии Рузметов. Он приподнялся, чтобы лучше слышать ответ, и, повернув голову, смотрел на директора совхоза Турсунова, сидевшего во втором ряду президиума.