Манфред А. 3.

Великая французская буржуазная революция. M., 1956.

К. Н. Беркова

Суд над королем Франции Людовиком XVI

На пороге деятельности Национального Конвента его ожидал знаменитый процесс, который вскоре приковал к себе внимание всего цивилизованного мира: это был процесс Людовика XVI.

Законодательное собрание завещало Конвенту две задачи: решение судьбы монархии и решение участи монарха. Декретом 21 сентября Конвент покончил с первой. Была ли разрешена вторая низложением короля? Разумеется, нет. Изображая тогдашнее положение Франции, Карлейль говорит: «В 1792 году французская нация, повергнув отчаянным усилием страшного Голиафа, который рос и развивался в продолжение десяти веков, невольно смотрела на подобную победу отчасти как на чудесный сон, и, хотя скованный гигант лежал распростертый на земле, покрывая своим телом огромное пространство, она не могла удержаться от страха, как бы он не поднялся вдруг и не стал пожирать людей». Тысячелетний Голиаф — монархия — был низвергнут и побежден; но его дух, казалось, поселился в Тампле, чтобы из глубины своей темницы грозить Франции новыми бедствиями. Дух этот воплотился в недалеком, слабохарактерном человеке, который во времена своего блеска чуть не всецело был поглощен охотой и слесарным мастерством, а в заключении — молитвой и семейными делами. Одно слово «ничего» (то есть ничего не добыл на охоте), которым он отметил в своем дневнике 14 июля 1789 года, характеризует его больше, чем целые тома красноречивых рассуждений. Но при всей своей ограниченности и природном добродушии этот человек был королем, а следовательно, — олицетворением всех сил прошлого, поднимавшихся против революционной Франции: во имя его интриговали эмигранты при иностранных дворах; во имя его вело свою подпольную деятельность непокорное духовенство; во имя его надвигались со всех сторон несметные полчища врагов. Если представить себе тот огненный круг, в котором вращалась новорожденная республика, то эпитеты «тиран» и «кровопийца», обращенные к Людовику лучшими людьми эпохи, перестают казаться преувеличенными и смешными. Воспитанный на идеях абсолютизма и лишенный и тени политического чутья, Людовик не мог ни добровольно отказаться от трона, ни стать конституционным монархом, подчинившись требованиям момента; с тех пор как корона «божьей милостью» покачнулась на его голове, он слепо стремился удержать ее. Уже бегство в Варенн обнаружило сношения короля с иностранными правительствами и эмигрантами; это, конечно, не могло не отозваться на отношении к нему народа — ему перестали доверять. Это недоверие постепенно переходило в озлобление. При каждой новой попытке контрреволюционеров Людовик, как центр и естественная опора реакции, навлекал на себя все больше подозрений. Еще никому не было известно, что в то самое время, как французский король перед лицом всего мира объявлял войну Австрии, его тайный агент, Малле дю Цан, спешил с секретными инструкциями к австрийскому и прусскому дворам; но многие уже были уверены в том, что ни пильницкий, ни кобленцский, ни брауншвейгский манифесты не обошлись без участия Людовика. Злополучный брауншвейгский манифест особенно обострил положение дел; после революции 10 августа чувство неприязни к узнику Тампля начало выливаться во враждебных манифестациях. Его уже называли не иначе как Капетом — по имени его предков; на улицах и площадях порой раздавались зловещие крики: «На гильотину Капета!» Депутации от секций, являвшиеся к парижской Коммуне, выражали то же настроение. Измена и казнь Людовика были предметом драматических сцен, которые разыгрывались бродячими актерами. Якобинский клуб энергично требовал суда над низложенным королем. «Вопрос о суде без конца откладывается в Конвенте, — воскликнул один якобинец на заседании клуба. — Я требую, чтобы мы самым решительным образом выдвигали на очередь этот вопрос, пока не будет казнена вся семья бывшего короля. Когда эти головы слетят с плеч, всякие беспорядки прекратятся!» Таким образом, суд над Людовиком XVI становился общенародным лозунгом.

Для членов Национального Конвента, как и для всех французов, уже не могло оставаться сомнения, что король вероломно нарушил ту самую конституцию, на верность которой он не раз торжественно присягал. Однако Конвент все еще не решался возбудить обвинения против Людовика.

1 октября в Конвент явилась депутация от Комитета надзора Коммуны и представила весьма важные документы, найденные при обыске в бюро цивильного листа. Эти документы неопровержимо доказывали сношения короля с эмигрантами и иностранными кабинетами; целая сеть интриг и подкупов всплыла наружу; открылось, что двор израсходовал около полутора миллиона ливров на подкуп депутатов Законодательного собрания. Сообщение Коммуны вызвало в Конвенте взрыв негодования. Дальнейшие колебания теперь являлись преступными. Конвент решил выяснить, на основании найденных документов, степень виновности короля, а также вопрос о его подсудности, то есть подлежит ли король суду, и если да, то каков должен быть состав этого суда. Разработка первого вопроса была поручена экстраординарной Комиссии Двадцати четырех, второго — Комитету законодательства. 6 ноября Дюфриш-Валазе представил доклад от имени Комиссии Двадцати четырех.

Доклад Валазе развертывал картину измен и подкупов двора, направленных на восстановление абсолютизма. Среди документов, представленных Коммуной, находились точные отчеты Булье, которые раскрывали до мельчайших подробностей организацию бегства в Варенн и военные приготовления в лагере Монмеди[8]. Из них видно было, что эта неудачная экспедиция обошлась цивильному листу в 6 миллионов 66 тысяч 800 ливров. Заметка в одном из этих отчетов: «Передано Monsiere, брату короля, по его приказанию, шестьсот семьдесят тысяч ливров» — заставляла подозревать, что король содействовал бегству графа Прованского. Мало того, тот же отчет, помеченный 15 декабря 1791 года, изобличал Людовика XVI в тайных сношениях с прусским двором; оказывалось, что король, прежде чем громко высказаться за войну во Франции, под сурдинку подготовлял к ней иностранные кабинеты. В то же время он организовывал военную силу, на которую мог бы опереться в случае открытия военных действий. Конституция 1791 года назначала королю сверх его швейцарской гвардии лейб-гвардию в тысячу восемьсот человек. Он увеличил ее до шести тысяч и поставил во главе ее ярого абсолютиста, герцога де Бриссака. Узнав об этом, Законодательное собрание немедленно распустило лейб-гвардию и отдало де Бриссака под суд. Но король снова создал ее в Кобленце и продолжал содержать на жалованье. В самой Франции, вопреки конституции, производился набор рекрутов, тайком от Законодательного собрания. Так, квитанции некоего Жилля свидетельствовали о получении им весной 1792 года крупной суммы на содержание отряда рекрутов, по одной тысячи двести ливров в год на каждого. Вообще король не стеснялся в расходах для достижения своих целей: он щедро сыпал золотом на контрреволюционную агитацию, на подкуп депутатов Национального собрания и субсидии роялистской прессе, на поддержку эмигрантов и отвергавших присягу священников; он выдавал значительную пенсию вдове маркиза Фавра, казненного в 1790 году по обвинению в контрреволюционном заговоре, выражая, таким образом, свое сочувствие врагам революции. Чтобы добыть средства на эти огромные издержки, двор старался сбросить с цивильного листа другие, с его точки зрения излишние. Некоторые документы обнаруживали тщетные попытки провести декрет, которым многие расходы цивильного листа переносились на общественный счет. На эти попытки было израсходовано около полутора миллиона ливров.

Доказав с документами в руках виновность Людовика XVI, докладчик Комиссии Двадцати четырех перешел к принципиальной стороне дела. Подлежит ли король наказанию за свои преступления? Не противоречит ли это королевской неприкосновенности, установленной конституцией? Валазе отвечал на первый вопрос утвердительно, на второй — отрицательно. Королевская неприкосновенность, говорил он, вовсе не есть абсолютное понятие. Она имеет целью гарантировать монарху полную свободу в области исполнительной власти, а потому простирается лишь на его административную деятельность; король не несет ответственности за те акты, за которые ответственны министры. Но из этого отнюдь не следует, что он стоит выше закона и пользуется привилегией безнаказанно нарушать его. Если король совершает беззаконные действия, за которые не ответственны его министры, то он не имеет никакого права уклоняться от наказания под предлогом неприкосновенности. Правда, продолжал докладчик, некоторые статьи конституции истолковываются в том смысле, что монарх не может подвергаться другому наказанию, кроме низложения. Но это возражение основано на простом недоразумении. Во-первых, низложение неприменимо к Людовику XVI, так как монархия фактически уже перестала существовать. Во-вторых, те преступления, которые, согласно конституции, караются низложением, как-то: отказ короля присягнуть на верность конституции или нарушение данной присяги, бегство и контрреволюционная деятельность за границей, бездействие в случае ведения войны против Франции от его имени — подобные преступления не составляют главной вины Людовика. Его вина не исчерпывается нарушением присяги, попыткой бегства и т. п. Он призвал неприятеля против Франции, содержал на жалованье внешних врагов и всячески старался увеличить число внутренних, — а эти преступления не предусмотрены конституцией. Король должен судиться за них, как простой гражданин, и понести другое наказание помимо низложения. Какого рода должно быть это наказание — этого вопроса докладчик не касается.