С тех пор Маникен, не по годам развитой и сообразительный, стал пристально присматриваться к своим наставникам-миссионерам. Все, что они делали, резко расходилось с тем, чему они учили. Он видел, как миссионеры не приняли в госпиталь больную голодную старуху только потому, что ей нечем было заплатить за лекарство. В механической мастерской хозяин заставлял работать учеников по многу часов, а платил им мало. Дородный патер из церкви, куда он ходил по воскресеньям, проповедовал воздержание и необходимость делиться последним куском с ближним. Но от порога патеровского дома гнали нищих, когда "отец" сидел за столом, уставленным обильной и вкусной едой. Маникен удивлялся, почему миссионеры берут медные монетки у своих полуголодных прихожан, оставляя их семьи без дневной порции риса. Каждый раз, сталкиваясь со всем этим, он думал, что тода так бы не поступили. Однажды он отправился к патеру за разъяснениями. Тот долго моргал белесыми ресницами и никак не мог прожевать большой кусок мяса, который отправил в рот перед тем, как Маникен без разрешения вошел в столовую его дома.

— Сын мой, — сказал патер, — тебя искушает дьявол. Молись, и все будет хорошо. А теперь иди и не мешай мне.

Маникен сглотнул голодную слюну и ушел. У тода дьяволов не было, их никто не искушал, и они видели все так, как оно было на самом деле. Видел так и Маникен.

Он все чаще стал задумываться о христианском боге. Бог послал своего сына на смерть. Никто из богов тода так не поступал. Да и сами тода этого бы не допустили. Христиане говорили, что праведная жизнь вознаграждается. Маникен был праведником, ни смертных, ни простых грехов за ним не числилось. Чем же он был вознагражден за это? Горстью риса и двумя бананами? Розгами? Усталостью от работы в механической мастерской? Утомительным стоянием на коленях во время долгих молитв? Маникен много думал, гораздо больше, чем Сирмах-Соломон. И однажды душной тропической ночью тринадцатилетний Маникен понял, что его обманули. Обманули люди, которые были хуже честных язычников тода. В ту ночь он остро почувствовал, что он — тода, сын своего племени. Он усмехнулся в темноте, вспоминая рассказы мисс Линг о европейской одежде, легкой жизни и автомобилях. Маникен поднялся и нащупал рядом с циновкой твердый переплет библии. Он снял с шеи простой медный крест, данный ему во время крещения. Тихо скользнув из спальни, он добрался до коттеджа, где жил учитель-христианин. Осторожно положил на окно библию и крест. Эти вещи больше не принадлежали ему, и он не хотел чужого. Рассвет застал его в дороге. Он упрямо шел на северо-запад, туда, где за плоской и безлесной равниной лежали Голубые горы…

Путь продолжался много дней. Совсем обессиленный, он добрался до Коимбатура, оттуда до Метапалаяма. Там он упросил кондуктора "экспресса Нилгири" посадить его на поезд. Маникен сбивчиво изложил ему свою историю. Кондуктор слушал и сочувственно качал головой. Когда прозвенел последний звонок, кондуктор посадил его в вагон. Маникену показалось, что все несчастья позади. Но когда он ступил на станционную платформу Утакаманда, предчувствие пока еще не известной опасности сжало его сердце. Чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо. Он вздрогнул и поднял глаза. Перед ним стоял парень-тамил, которого он однажды видел у мисс Линг. Парень приходил к ней с запиской от своей хозяйки плантаторши Хейн. Хейн всегда помогала миссионерам.

Маникен рванулся в сторону, но парень сжал его плечо и насмешливо сказал:

— С приездом. Долго же ты заставил себя ждать. Пойдем.

У Маникена не хватило сил вырваться и убежать. Слуга миссис Хейн привел его в плантаторское бунгало.

Сама миссис встретила Маникена любезной улыбкой и, ласково потрепав по голове испуганного мальчишку, сказала:

— А, наш маленький беглец! Тебе не понравилось в Тинневели?

Маникен молчал. Потрясенный и голодный, он не мог произнести ни слова.

— Ну, ну, — успокоила его миссис Хейн, — сейчас мы не будем об этом говорить. Вечером к нам придет мисс Линг и мы все обсудим.

При упоминании имени белой женщины Маникен затрясся и заплакал.

— Не будем, не будем звать мисс Линг, — заворковала плантаторша. — Ты останешься у меня. Тебе здесь будет хорошо.

— Я хочу домой! — из последних сил крикнул Маникен.

— Успеешь, — жестко отрезала миссис Хейн и выплыла из комнаты. Она и так долго возилась с этим маленьким отступником, и ей это начало надоедать.

Потекли похожие один на другой дни в плантаторском бунгало. Маникена заставляли чистить дорожки в саду, стирать пыль с полированной мебели, выбивать ковры и помогать на кухне. Библия и молитвы снова вторглись в его жизнь. Если он отлынивал от них, его не кормили. Миссис Хейн вела с ним длинные вечерние беседы, наставляя на путь истинный. Маникен, крепко стиснув зубы, смотрел исподлобья на проповедницу. Он видел, как миссис Хейн бьет слуг, жадно пересчитывает деньги и не доплачивает кули, работавшим на ее плантациях, и оставался глух к ее проповедям.

Маникен несколько раз пытался бежать, но бунгало Хейнов было обнесено высокой каменной изгородью, а у ворот стоял маленький коренастый гуркх с большим изогнутым ножом на поясе. Каждый раз, когда Маникен появлялся у ворот, гуркх делал отрицательный жест рукой и загораживал выход. Маникен плелся обратно без всякой надежды выбраться отсюда. Он часто плакал ночами от бессилия и тоски.

Старик садовник долго присматривался к этому исхудавшему, с печальными глазами подростку. Однажды он прямо спросил его:

— Чем я могу тебе помочь?

— Ты знаешь, где рынок? — заволновался Маникен.

— Конечно.

— Пойди туда, найди кого-нибудь из тода и скажи, что Маникен из рода Норш пришел в Голубые горы, но миссис Хейн не пускает его домой.

Вечером он внимательно слушал плантаторшу и та решила, что наконец сломила упрямство неисправимого язычника. Через два дня высокий тода в путукхули остановился у ворот бунгало. Маленький гуркх, сверкая раскосыми глазами, стал на его пути. Тода молча отодвинул его в сторону и вошел в сад.

— Маникен! — громко позвал он. — Маникен!

Гуркх подскочил к тода и схватил его за путукхули. Тот снова отодвинул его в сторону. На шум вышла миссис Хейн.

— Здравствуй, амма, — вежливо поздоровался с ней пришедший. — Я пришел за Маникеном. Отдай его мне.

— Кто тебе разрешил войти сюда?! — закричала плантаторша. — Убирайся! Здесь нет никакого Маникена! Здесь бунгало европейского плантатора, а не грязная деревня тода!

В это время появился Маникен. Тода укоризненно посмотрел на остолбеневшую миссис Хейн и протянул руки к мальчику…

— Маникен, — голос хозяйки бунгало прозвучал неожиданно ласково. Она поняла, что проигрывает. — Хочешь много денег и новый пиджак?

— Нет, нет, — прошептал упрямо Маникен. Никакие силы на свете теперь не могли оторвать его от путукхули отца. И, собравшись с силами, он крикнул: — Не надо мне нового пиджака! Не надо мне автомобиля! Вы все обманщики и ваш бог тоже обманщик!

— Вон! — прохрипела респектабельная английская леди.

…Маникен лежал вытянувшись на пригорке около манда. Он смотрел в высокое синее небо, вдыхал чистый горный воздух, и прошлое казалось ему страшным сном…

Никто в манде не напомнил ему о его отступничестве. Весь род собрался приветствовать блудного сына. В храме состоялась церемония. Ему прижгли язык. Тот самый язык, который отрекся шесть лет назад от собственного племени и собственных богов. И это справедливо. Церемония была многолюдной и закончилась веселым пиром. Маникен сидел среди родных, тода среди тода.

Страх, который он испытал в годы скитаний, не сразу покинул его. Он знал, что мисс Линг уехала из Нилгири, что миссионеры махнули на него рукой, примирившись со своим поражением. В течение двенадцати лет он боялся приблизиться к Утакаманду. При виде европейца у него начинало учащенно биться сердце, а звук автомобильного мотора вызывал тошноту. Теперь Маникену сорок лет. Недавно его жена родила ему второго сына.