– Неправда, – сказал сын. – Никому не нравится, но е действительно привыкли. Люди привыкают к ошейнику, если нет сил освободиться. Но теперь с этим покончено. Теперь вы уже на свободе.

Светлана молчала, сраженная не словами, а непререкаемой властностью тона. Я слушал их с удовольствием, но пора было вставить свое веское отцовское слово, а то как-то они легко обходятся без меня.

– Наша свобода там, где ты, – возразил я. – Другой нам с матерью не надо.

– Так я же здесь.

– Не уверен. Мы не можем к тебе прикоснуться, и у меня ноги одеревенели. А у тебя, мать?

– Еще как! – пожаловалась Света. – Он просто издевается над нами.

– Мы как будто умерли, а собирались еще пожить, – добавил я. – Ведь нам бывало так весело иногда всем вместе.

– Здесь чудесная рыбалка, отец. И разве тебе не пришлось по вкусу пиво в зеленой бутылке?

– Откуда я знаю, вдруг завтра и это все отберут?

Он не ответил, ответ пришел сам собой, словно выткался из вечернего воздуха. Нет, это никто уже не отберет. Река, печной дым, покосившиеся заборы, поселение Малые Юрки – это невозможно отобрать. Это уже вечность.

– Вот видишь, отец, сам все понимаешь. И мамочка скоро поймет. Не о чем больше печалиться. Вы у причала.

– Ой! – пискнула Света и вцепилась в мою ладонь, потому что Вишенка начал вставать – и на мгновение вытянулся выше стрехи. Но это тоже нормально: он большой, мы маленькие. Потом повернулся спиной и вошел в дверь нашего общего дома.

– Финиш, дорогая, – сказал я, – все сказано и сделано. Узнать бы еще, кто такая Глафира?

Света прижалась ко мне.

– Хочешь, приготовлю на ужин твои любимые оладьи?

– Со сметанкой и с малиновым джемом?

– Конечно, родной.

– Я счастлив, – сказал я. – Под водочку самое оно.

Федор Каплунов субботним вечером вернулся домой необычно рано, около шести, и трезвый как стеклышко. Даже пивом от него не пахло. Карина насторожилась, но виду не подала. Только спросила:

– Рак на горе, что ли, свистнул, Федушечка?

Каплун уселся на диван и некоторое время молча наблюдал за происходящим на экране. Там в очередной серии мексиканского сериала некий блистательный Хуан объяснялся в любви простушке-миллионерше Сюзанне, тая в душе подлый замысел переспать с ее лучшей подругой Кар-литой.

– Все-таки не пойму, – произнес наконец Каплун, – как ты можешь день за днем глотать эту чушь?

Карина нажала кнопку пульта и выключила телевизор.

– Докладывай, что случилось, дорогой? Погнали с работы?

– С чего ты взяла? Напротив, Бобрик предложил возглавить филиал в Питере.

– Что?

– Ничего, надо подумать. Конечно, жить в Питере я не собираюсь, но мотаться придется часто.

– Миленький, у тебя плохо с головкой?

– В каком смысле? Имеешь в виду, что не похмелился?

Карина фыркнула и умчалась на кухню. Там загремела посудой. Она, разумеется, была в курсе всех дел на фирме «Народное счастье», где работал ее суженый. Фирма занималась торговлей иномарками, в последнее время замахивалась и на квартиры в элитных домах, расширялась, но постоянно, как водится в россиянском бизнесе, была на грани банкротства и уголовного преследования. Новость о каком-то таинственном филиале в Питере была для нее полной неожиданностью, как, впрочем, и для самого Каплуна. Закурив, он вышел за Кариной на кухню. Его тянуло к ней по-прежнему, как шмеля на цветок.

– Чего тебя так разобрало, малышка?

Она стояла у плиты, готовила омлет – в пестром, коротком халатике, с чуть полноватыми икрами, с туго схваченным пучком черных волос на затылке, смешно задравшимся, с поникшими плечами. Немного располневшая после родов. Но как все же произошло, что каждая черточка в ней, включая халатик, ощущалась им как что-то родное, до слез необходимое. И так уже больше четырех лет. А ведь он был ходок, да еще какой. Когда-то с Володькой Шуваловым… Кстати, куда он подевался? Не появляется, считай, пятый день.

Карина обернулась, вспыхнули бездонные, черные очи.

– Ты с ума сошел? Какой Питер? Он же тебя опять подставляет. И на сей раз, кажется, по-крупному. Приди в себя, Федька! Выпей глоток. Вон бутылка в холодильнике. Без водки у тебя мозги сразу ржавеют.

Подставлял ли его Борис Николаевич Бобров – это важный вопрос. Бывало, да, подставлял. Бобрик трусоват, хотя смекалист. В критических ситуациях предпочитал прятаться за чужие спины. Со студенческих лет Каплун знал его как облупленного. Мог подставить, но по-крупному – вряд ли. Какой ему резон? На основной капитал Каплун никогда не претендовал, довольствовался мизерными процентами, именно в этом вся суть. Он Бобрику не опасен, а польза от него большая. Во всяком случае Каплун сам так думал. И у него были основания так думать. За десять лет он поднаторел в бизнесе, умел просчитывать перспективу, отлично ладил с клиентами, не паниковал, когда приходилось туго, и не раз выручал тугодумного босса из запутанных положений. Единственным его недостатком можно было считать склонность к излишнему риску, особенно по пьяни, но при этом ему редко изменяла осмотрительность, и если он впаривал какому-нибудь лоху абсолютную туфту, то делал это весело, с понтом, готовый немедленно отступить. Даже те, кого кидал, впоследствии нередко становились его друганами, как молодой банкирчик Шлиерзон, которому он загнал оптом партию «мерсов» с перебитыми номерами. Он обнял Карину и потянул к себе на колени.

– Мы сегодня не в настроении, да, кроха?

– Отпусти… Омлет сгорит.

Под халатиком ухватил покрепче ее литые, упругие груди, и Карина привычно обмякла.

– Дурачок, он же тебя сдаст.

– Зачем?

– Да ни за чем. Кого-то надо сдавать время от времени. Такие правила. А то сам не знаешь?

– При чем тут Питер?

– Как при чем? Он тебя отправляет, чтобы подготовить почву. Чтобы ты тут пока глаза не мозолил. Он подонок, твой Бобрик. У тебя совершенно нет самолюбия. Если будешь такой размазней, уйду от тебя, вот увидишь.

После этого ему ничего не оставалось, как повалить ее на кушетку, и омлет, конечно, сгорел. Вечная у них накладка с ужином, но в конце концов любовь важнее яичницы. Оба это понимали. Жратва никуда не денется, а вот потенция у мужчины, как прочитала в журнале Карина, после девяноста лет ослабевает. Надо пользоваться, пока есть время.

– Дай сигарету, негодяй! – Карина запахнула халатик – опять выглядела строгой и неприступной. Каплун умиленно улыбался. Надо же! Только что вопила, как раненая, и снова перед ним прокурор и учитель жизни.

Курили, обнявшись, на кухне сытно пахло горелым.

– Ладно, – вздохнула Карина. – Сейчас нажарю картошки. Только больше не приставай. Всему есть мера.

– Точно, – согласился Каплун глубокомысленно. – Я пока в ванной полежу, чтобы не сорваться.

– Хочешь, поговорю с папочкой?

– О чем, маленькая?

– Пусть проверит по своим каналам, какие там дела у Бобрика. На чьем поводке ходит.

– А он сможет, твой папочка?

– Ему как два пальца… Ой, извини.

– Нет, это заподло, – подумав, ответил Каплун.

– Федька, проснись. Какой филиал в Питере? Нет у него в Питере филиала. И быть не может. Он тебе в уши… Ой, извини.

– Сам разберусь, не лезь.

– Хорошо, не буду, только поклянись.

– В чем?

– Что не поедешь ни в какой Питер.

– Если Бобрик затеял подлянку, я ему нос откушу. Ты меня знаешь с хорошей стороны, но еще не знаешь с плохой.

– Да?

Ответить Каплун не успел, зазвонили в дверь.

– Может, Володька, – обрадовался Каплун – и побежал открывать. Но это был не Володька. Второпях он не глянул в «глазок», и сразу об этом пожалел. Двое мужчин – один благообразный, блондинистый, в модных очочках, второй – устрашающей внешности, янычар. Глыба с усами, с черной шевелюрой, с выражением лица, как у скалы. Убедительный тандем.

– Что вам угодно? – поинтересовался Каплун, попытавшись прикрыть дверь, но поздно. Янычар просунул в щель каменную ногу.