— Вскрыл — и что?

— Понимаете, я даже не помню, как это случилось. Я случайно взглянул поверх голов товарищей — они все, конечно, наклонились к банке — и вижу: по склону соседнего бархана ползет, извиваясь, преогромный сизый червяк... Настоящий удав, боа-констриктор... Весь в этаких кольцах...

— Врешь! — убежденно сказал Юрковский.

— Погодите, Владимир Сергеевич! — сердито остановил его Быков.— Дайте рассказать.

— Не вру, Володя. Это был олгой-хорхой.

— Олгой... кто? — спросил Быков.

— Олгой-хорхой,— повторил Дауге,— Кажется, единственное сухопутное животное на Земле, вооруженное электричеством.

Юрковский сдвинул брови, вспоминая.

— Олгой-хорхой... Кажется, впервые описан в одном из гобийских рассказов Ивана Ефремова пол века назад. Так?

— Так,— согласился Дауге.— Потом выяснилось, что за эти полвека мы были не то третьей, не то четвертой экспедицией, которая видела его.

— И что же случилось? — не утерпел Быков.

Дауге вздохнул:

— Ничего особенного, конечно. Я заорал и вскочил на ноги. Роль-мопс вывалился в песок. Мы побежали в палатку за ружьями, а когда вернулись...— Он развел руками.— Никаких шансов. Электрический червяк скрылся.

— Досталось тебе, наверное, от ребят,— сказал Юрковский и снова потянулся к роль-мопсу.

— Ну нет! До самого конца экспедиции только и было разговоров, что об олгой-хорхое.

— Я вот ничего подобного не видел в пустыне,— заметил Быков.

Дауге объяснил, что олгой-хорхой водится, вероятно, только в самых жарких и пустынных областях монгольской Гоби.

Быков, чувствуя себя почему-то не в своей тарелке, принялся расспрашивать Ермакова о плане дальнейшего покорения Венеры. Ему хотелось заставить командира разговориться. Но тот отвечал сдержанно и скучновато. Готовился к вылету «Хиус-3», он перебросит на Голконду большую группу специалистов. Начнется оборудование промышленного комбината по переработке ядерного горючего. Одновременно, конечно, будет происходить расширенное исследование поверхности планеты.

— Да что там говорить,— легкомысленно помахивая рукой, вставил Юрковский,— с Венерой покончено. Дорога проложена, семафор открыт, как говорили наши предки в те времена, когда еще были семафоры. И новые дороги пройдут не здесь.

— Межзвездная астронавтика, конечно? — сказал Ермаков, улыбаясь одними губами.

— Именно! Перелет Земля — 61 Лебедя. Это — новая дорога!

— Это сколько же времени лететь? — с сомнением спросил Быков.

— Десять лет туда и десять обратно. Двадцать лет полета с нашими скоростями.

— Двадцать лет! — ахнул Быков,— Это ж в команду надо набирать юнцов, чтобы экипаж в дороге не вымер естественной смертью...

— Э, брат! — засмеялся именинник.— А что ты скажешь о перелете Москва — Большое Магелланово Облако? Расстояние — сорок тысяч световых лет, то бишь четыреста миллионов миллиардов километров. Со скоростью света лететь сорок тысяч лет, и это, заметь, ближайшая к нам звездная система типа Галактики. Ну как?

— Кошмар! Абсолютно нереально...

— А кто его знает! — Дауге хитро посматривал на потрясенного водителя.— Наука, как известно, умеет много гитик. А по сравнению с десятком тысяч лет двадцать кажутся мгновением!

— Все равно, и двадцать — много,— проворчал Быков.

— Совсем немного, говорю я тебе,— сказал Иоганыч.— Утром заснул на Земле, в полдень проснулся где-нибудь около 61 Лебедя. Как в трансконтинентальном самолете или чуть помедленнее. Поглядел, пощупал, набрал диковинок и — назад.

— Ну еще бы! Надо только уметь спать по десять лет сряду. Как раз по тебе, Иоганыч, перелет,— не удержался водитель.

Юрковский засмеялся.

— А ты про анабиоз слыхал? — наслаждался Дауге, нисколько не сердясь.— Анабиоз — это такое состояние организма, что-то среднее между жизнью и смертью, вроде обморока...

— Ну-ну... популяризатор, не загибай,— заметил Юрковский.

— Нет, я очень приближенно... В том смысле, что ощущения человека в анабиотическом сне такие же, как при обмороке...

— То есть вообще никаких ощущений.

— Ага... Так вот. При анабиозе все жизненные процессы протекают замедленно. Человек, так сказать, жив, но не живет: не стареет, не болеет, не растет...

— Ну, дальше,— поторопил заинтересовавшийся Быков.

— Вот и все. Поднимаешь звездолет над Землей, включаешь автоматическое управление, погружаешься в анабиотический сон и прекращаешь таким образом течение времени. Через десять лет тебя будит специальное устройство. Протираешь глаза, моешься, делаешь свое дело — исследуешь, собираешь материал — и обратно тем же манером!

— Здорово! — восхитился водитель.— Но это же фантастика все-таки!..

— Это уже не фантастика,—заметил Ермаков.— Но этот путь пока мало приемлем: у нас нет никакого опыта межзвездных полетов, риск слишком велик. Международный Конгресс никогда не даст согласие на подобную авантюру. Впрочем, есть еще одна дорога...

— Теория относительности...— торжественно начал Юрковский.

Дауге застонал.

— Помогите! СОС! Сейчас начнется — лоренцово сокращение временных интервалов... Тензор кривизны Римана-Кристоффеля!.. СОС!

— При чем здесь тензор кривизны? — возмутился Юрковский,— А лоренцово сокращение...

— Во-во! Начинается... Не надо, Володя, голубчик!

— Ну и черт с тобой! Оставайся в серости да в невинности...— Юрковский был явно задет.

— Нет, милый, ты не обижайся...

— На богом обиженного грех обижаться.

— Я имел в виду не теорию относительности,— вмешался Ермаков,— Я говорю об идее покойного Ллойда...

— А, да-да! — воскликнул Юрковский, оживляясь.— Механические астронавты!

— Это как? — спросил Быков.

— Вместо живых пилотов — кибернетические устройства. Роботы,— пояснил Ермаков.— Вы, наверное, слыхали о таких, Алексей Петрович?

— Д-да... Ну еще бы! На Каракумской стройке работала целая механическая бригада!..

— Совершенно верно. Такие же роботы поведут звездолеты. Это, конечно, не люди, но они способны совершать целый ряд вполне осмысленных — с нашей точки зрения — операций. Они могут быть пилотами, и геологами, и биологами, и физиками, и счетными машинами, и радиопередатчиками — и все это одновременно. В определенных пределах, конечно. Это будут великолепные разведчики, пролагатели новых трасс. Будущее звездоплавания в значительной мере принадлежит таким киберпилотам.

— Замечательно! — Быков в восторге крутил головой,— Просто здорово.

— То-то же! — ткнул его в бок Дауге.— А ты говоришь — нереально, фантастично...

— Нет, вы представляете,— блестя великолепными зубами, разглагольствовал Юрковский,— на какой-нибудь безвестной планетке в системе Проксимы Центавра приземляется звездолет. Восхищенные обитатели сбегаются к нему со всех концов в радостном ликовании — прибыли друзья из чужого мира! И вдруг из люков выползают этакие чудища о шести ногах, поблескивающие металлом,— перемигиваются разноцветными лампочками! Удивительно похожие на живых и в то же время мертвые, холодные, непонятные! Если на планетке идет 1901 год от Рождества Христова, то это будет фурор!..

— Чудища улетают,— подхватил Дауге,— увозя с собой пару разобранных домов и местную корову в банке со спиртом. Жители остаются в смущении и ужасе...

— Писатели сочиняют двадцать великолепных фантастических романов,— перебил восторженный Юрковский,— Двадцать ученых защищают двадцать докторских диссертаций на тему «Металлические формы жизни во Вселенной», и немедленно возникают двадцать религиозных сект, предающихся культу железных богов. А потом...

— А потом через двадцать лет прилетаем мы с Юрковским и объясняем истинное положение вещей. И начинается освоение под нашим руководством местной Венеры. Мы строим «Хиусы»...

— И все начинается снача-ала! — гнусаво пропел Юрковский.

— Да, и все начинается сначала. Захолустная Венера освоена и... вообще все сначала. Вечное движение,— глубокомысленно закончил Дауге.

Все засмеялись.