готовило его на "ординарца". Раз даже Достоевский, будучи ординарцем, представлялся великому князю Михаилу Павловичу, подходя к которому и сделав

71

на караул, он оробел и вместо следующей фразы: "К вашему императорскому

высочеству" - громко сказал: "К вашему превосходительству". Этого было

довольно, чтобы за это досталось и начальству, и самому ординарцу. Возмущало

Федора Михайловича на службе многое, и когда он был инженерным офицером в

Кронштадте, и те домашние и судебные расправы. Он не мог видеть крепостных

арестантов в кандалах на работах его дистанции, ни расправы, которые

происходили в войсках, содержавших караулы в Кронштадте. Разрушали в

чувствах Федора Михайловича и расположение к техническим работам. Нередко

его чертежи (планы и фасады зданий, караульни с их платформами и пр.), составленные им неправильно, без масштаба, возвращались обратно в

инженерную команду с выговором или с саркастической заметкой... их автору.

Все это тревожило молодого инженера и охлаждало его к военной службе, и как

ни старались я и товарищи его успокоить, помирить с испытываемыми им

неудачами, а тут еще и удручающая его болезнь окончательно его свалили. Федор

Михайлович подал в отставку.

К. А. ТРУТОВСКИЙ

Константин Александрович Трутовский (1826-1893), живописец-жанрист

и иллюстратор. Поступил в 1839 году в Главное инженерное училище в

Петербурге, там и познакомился с Ф. М. Достоевским. По окончании, в 1845 году

был оставлен репетитором в классе живописи и архитектуры. В том же году

поступил в Академию художеств. По-прежнему встречался с Достоевским;

написал его портрет. В 1849 году ушел из Академии и уехал в родительское

имение, где украинская природа и народный быт произвели на него столь сильное

впечатление, что сделались главным источником его произведений. Проникнутые

любовью к народу, они правдиво рассказывают о жизни и быте украинского и

русского крестьянства ("Хоровод в Курской губернии", 1860; "Сорочинская

ярмарка", 1872 и др.). Следует еще отметить его иллюстрации к произведениям

русских и украинских писателей: Крылова, Пушкина, Гоголя, Лермонтова,

Шевченко и др.

ВОСПОМИНАНИЯ О ФЕДОРЕ МИХАЙЛОВИЧЕ ДОСТОЕВСКОМ

В 1839 году я поступил в Главное инженерное училище (ныне

Николаевское) в четвертый, младший, класс, тринадцати лет. Федор Михайлович

в это время был во II классе. Мы, воспитанники низшего класса, не имели ничего

общего в то время с воспитанниками (как тогда называли, "кондукторами") высших классов, так как первый год поступления в училище был для новичка

годом полного бесправия и подчинения старшим воспитанникам. Существовал

обычай, что все старшие воспитанники имели полное право приказывать

новичкам, а те должны были беспрекословно исполнять их приказания. Всякое

72

сопротивление их приказанию или проявление самостоятельности было

наказываемо ими подчас очень жестоко. Обычай дикий, который, слава богу

теперь вывелся.

Я лично находился в этом случае в исключительном положении: так как я

рисовал лучше других, то мне часто приходилось, по просьбе, а большею частью

по приказанию, рисовать для старших воспитанников. Рисовал я или орнаменты

для архитектурных проектов, или вырисовывал самые архитектурные проекты, или наконец делал просто рисунки. Офицеры "офицерских" классов (ныне

академических) иногда также приносили мне свои архитектурные проекты, на

которых я должен был вычерчивать капители и орнаменты на зданиях.

Как-то раз и Федор Михайлович попросил меня исполнить для него

подобного рода работу, - и когда я сделал то, что он просил, то Федор

Михайлович заинтересовался моими способностями и стал моим защитником

против грубых наших повелителей из старших классов,

В то время Федор Михайлович был очень худощав; цвет лица был у него

какой-то бледный, серый, волосы светлые и редкие, глаза впалые, но взгляд

проницательный и глубокий.

Во всем училище не было воспитанника, который бы так мало подходил к

военной выправке, как Ф. М. Достоевский. Движения его были какие-то

угловатые и {вместе с тем порывистые. Мундир сидел неловко, а ранец, кивер, ружье - все это на нем казалось какими-то веригами, которые временно он обязан

был носить и которые его тяготили.

Нравственно он также резко отличался от всех своих - более или менее

легкомысленных - товарищей. Всегда сосредоточенный в себе, он в свободное

время постоянно задумчиво ходил взад и вперед где-нибудь в стороне, не видя и

не слыша, что происходило вокруг него.

Добр и мягок он был всегда, но мало с кем сходился из товарищей. Было

только два лица, с которыми он подолгу беседовал и вел длинные разговоры о

разных вопросах. Эти лица были Бережецкий и, кажется, А. Н. Бекетов. Такое

изолированное положение Федора Михайловича вызывало со стороны товарищей

добродушные насмешки, и почему-то ему присвоили название "Фотия" {1}. Но

Федор Михайлович мало обращав внимания на такое отношение товарищей.

Несмотря на насмешки, к Федору Михайловичу вообще товарищи относились с

некоторым уважением. Молодость всегда чувствует умственное и нравственное

превосходство товарища - только не удержится, чтоб иногда не подсмеяться над

ним.

Когда Федор Михайлович окончил курс в академических классах, то он

поступил на службу в С.-Петербурге при инженерном департаменте. Жил он

тогда на углу Владимирской улицы и Графского переулка.

Как-то, встретив меня на улице, Федор Михайлович стал расспрашивать

меня, занимаюсь ли я рисованием, что я читаю? Потом советовал мне серьезно

заниматься искусством, находя во мне талант, и в то же время заниматься и

чтением произведений великих авторов, - при этом пригласил меня навестить его

когда-нибудь в праздничное время. Я поспешил воспользоваться любезным

приглашением и в первое же воскресенье отправился к Федору Михайловичу.

73

Квартира его была во втором этаже и состояла из четырех комнат: просторной

прихожей, зальца и еще двух комнат; из них одну занимал Федор Михайлович, а

остальные были совсем без мебели. В узенькой комнате, в которой помещался, работал и спал Федор Михайлович, был письменный стол, диван, служивший ему

постелью, и несколько стульев. На столе, стульях и на полу лежали книги и

исписанные листы бумаги.

Встретил меня Федор Михайлович очень ласково участливо стал

расспрашивать о моих занятиях. Доли говорил со мною об искусстве и

литературе, указывал на сочинения, которые советовал прочесть, и снабдил меня

некоторыми книгами. Яснее всего сохранилось у меня в памяти то, что он говорил

о произведениях Гоголя. Он просто открывал мне глаза и объяснял глубину и

значение произведений Гоголя. Мы, воспитанники училища, были очень мало

подготовлены к пониманию Гоголя, да и не мудрено: преподаватель русской

словесности, профессор Плаксин, изображал нам Гоголя как полную бездарность, а его произведения называл бессмысленно-грубыми и грязными. Но значение

Гоголя было в то время уже так велико, а юность так восприимчива к новым

великим талантам, что никакие профессора старого закала не могли затмить для

нас образ великого Гоголя. Мы зачитывались его "Вечерами на хуторе близ

Диканьки". Конечно, на нас, юношей, действовала больше внешняя сторона его

произведений - его юмор и лиризм.

Затем Федор Михайлович советовал мне читать и других русских и

иностранных писателей, и Шекспира в особенности. По его совету, я усиленно