- Рукопись разборчивая, - ответил я, - наши наборщики свободно

прочитают ее.

- Ну, то-то, разборчивая... смотрите! Вы всегда говорите, что разборчивая, а как наберете, так и не разберешь, что такое вышло, - бессмыслица какая-то!..

Или наставите запятых чуть не к каждому слову, или совсем без запятых... Вы

имейте в виду, что у меня ни одной лишней запятой нет, всё необходимые только; прошу не прибавлять и не убавлять их у меня. Да, вот поймете ли вы мои знаки...

у меня тут есть один знак... Посмотрите-ка.

Я перевернул несколько листков и, не найдя ничего непонятного, не

попросил никаких разъяснений, а сказал только, что без ошибок при наборе

обойтись нельзя, особенно при спешной работе, но что для исправления ошибок у

нас в типографии предварительно читается корректура, и только по исправлении

ее оттиск с набора посылается автору.

- Вот то-то и плохо, что наборщики всегда надеются на корректора... А у

вас хороший корректор?.. Кто У вас корректор?

Я указал Федору Михайловичу на сидевшую тут же за столом и читавшую

какую-то корректуру В. Тимофееву, с честью подвизающуюся на скучном

148

корректорском поприще чуть ли не по сие время; хозяин отрекомендовал ее как

корректоршу хорошую, и Федор Михайлович, позабыв объяснить мне свои знаки, перевел свои увещания относительно исправления корректуры на нее, прося

главным образом не испещрять его статей запятыми. Затем он осведомился у меня

о составе номера "Гражданина", долженствовавшего выйти в свет уже за его

подписью, сказал, что составлять номера будет по-прежнему издатель {2}, а ему, Достоевскому, мы должны будем присылать для подписи лишь корректуры

сверстанных листов, за исключением его и некоторых статей издателя, которых, по его усмотрению, понадобится присылать предварительно корректуры в

гранках. Наконец, осведомившись о времени присылки ему корректуры его

"Дневника", Федор Михайлович ушел из типографии.

При всем желании угодить знаменитому писателю и тем зарекомендовать

себя перед ним на первых порах, мы набрали его статью совсем не так, как он

желал. Произошло это оттого, что Федор Михайлович, отвлекшись постоянно

озабочивавшим его вопросом о корректоре, забыл объяснить мне один свой

условный знак, состоявший в том, что для более отчетливого обозначения

каждого нового периода речи, начинающегося обыкновенно с новой строки,

Федор Михайлович ставил росчерк в виде глаголя, то есть буквы г, в лежачем

положении.

На основании принятых понятий о корректурных, а следовательно, и

рукописных знаках вообще, знак этот был понят всеми нами совершенно в

обратном смысле, то есть был сочтен за знак соединения периодов речи или, иначе сказать, за знак уничтожения новых строк - абзацев, по типографской

терминологии. Так как знаки эти стояли у каждого нового периода, то вся первая

глава, вследствие обратного толкования знака, очутилась в наборе состоящею из

одного длинного периода. И мне и корректорше нашей это обстоятельство

показалось несколько странным, однако ж смысл знака для всех нас был так ясен, что мы не посмели умничать над текстом столь опытного писателя и в таком виде

послали ему оттиск на корректуру.

Обратно корректуру эту Федор Михайлович привез в типографию сам.

- Вот, вы говорили мне, что у вас наборщики хорошие, - заговорил Федор

Михайлович, обращаясь ко мне, тоном, как мне показалось, более мягким, чем в

первый его приезд в типографию. - Как вы мою статью-то набрали, на что

похоже?.. Ведь совсем никуда не годится, надо все снова набирать!.. Смотрите, -

продолжал он, разложив привезенную корректуру на столе. - Там, где у меня

были поставлены знаки, что текст должен начинаться с новой строки, вы всё

слили вместе и набрали сплошь... Ну, что вы теперь с этим будете делать? Ведь

этого, я думаю, поправить нельзя, придется набирать все снова?

Я объяснил Федору Михайловичу причину недоразумения.

- Я тридцать лет пишу так, и в типографиях, где я печатал свои сочинения, всегда понимали мои знаки как надо... У вас, стало быть, совсем по-другому, так

вы скажите мне, какой у вас принято ставить знак в таких случаях, тогда я, уж

делать нечего, буду делать знаки по-вашему.

На это я возразил, что знаки у нас в типографии общепринятые, а если

данный знак понимали где-нибудь иначе, чем у нас, то это делалось условно, что

149

легко достижимо и у нас, так как с этого раза и мы будем понимать его знаки как

надо, и что поэтому ему совсем не нужно изменять своей привычки в писании

оригинала для нашей типографии.

- Вот то-то и есть! Ведь я говорил вам, что к моей рукописи примениться

надо, а вы говорили, что она разборчивая, ну, вот вам и разборчивая! Исправляйте

теперь как знаете!

Я обнадежил Федора Михайловича в том, что знаки его мы теперь

понимаем и что корректура будет исправлена тщательно. Он наконец успокоился

и уехал. Точным исполнением обещания на этот раз я внушил Федору

Михайловичу доверие к себе и на последующее время..

Позднее, когда я припомнил Федору Михайловичу рассказанный случай,

он признался мне, что и в других типографиях, на первых порах, не понимали его

знака новой строки, из-за чего корректура первого набора всегда почти бывала

огромная.

Со вступлением в редакторство "Гражданина" Федора Михайловича я

ожидал для себя, как метранпажа этого журнала, усложнений в производстве

дела, увеличивавшихся еще тем обстоятельством, что новый редактор жил далеко

от типографии {Типография А. И. Траншеля, где печатался тогда "Гражданин", находилась на углу Невского проспекта и Владимирской улицы, в помещении,

занимаемом ныне рестораном Палкина. (Прим. М. А. Александрова.)} (Федор

Михайлович жил тогда в Измайловском полку), а я предвидел, что разве лишь

немногие статьи обойдутся одною редакторскою корректурою, посылаемою для

подписи, большинство же из них, прежде чем быть подписанными,

пропутешествуют не один раз из типографии к редактору и обратно, да иной раз

завернут и к издателю, так как большинство-то статей "Гражданина"

принадлежало перу его издателя. Ожидания эти оправдались потом, но в первое

время дело шло очень гладко: на корректуру редактору набранные статьи по-

прежнему посылались в сверстанном уже виде, просматривал он эту корректуру

скоро, марал в ней очень мало и подписывал ее к печати в тот же раз, то есть

довольствовался одною корректурою, чего впоследствии редко бывало

достаточно... Затем дело скоро начало усложняться: Федор Михайлович немногое

подписывал с одной корректуры; чаще и чаще он стал бывать в типографии: то

для того, чтобы сказать мне, что и что прислать ему на предварительную

корректуру в гранках, то для того, чтобы, за неимением времени для пересылок, прочесть корректуру там же. Недели через две Федор Михайлович переехал

поближе, на угол Лиговки и Гусева переулка, в дом N 21-8, после чего экскурсии

его в типографию участились; кроме того, и я стал довольно часто бывать у него

для улаживания различных затруднений, возникавших при составлении номеров

журнала.

II

Первое впечатление, произведенное на меня Федором Михайловичем,

было похоже на те впечатления, какие он первоначально производил на

150

большинство людей, имевших с ним дело впервые, и при каких оставались те из

этих людей, которым не пришлось сойтись с Федором Михайловичем покороче...

С первого взгляда он мне показался суровым и совсем не интеллигентным

человеком всем хорошо знакомого типа, а скорее человеком простым и

грубоватым; но так как я знал, что вижу перед собой интеллигента, и притом