– Увы, сударыня, – воскликнула мать, – после великолепия, к которому вы привыкли, наша лачуга покажется вам слишком убогой! Дочь моя Софья и я не сумеем принять подобающим образом особу, которая привыкла вращаться в высшем свете. Да, мисс Ливви, нам с твоим бедным отцом много чего пришлось выстрадать; ну, да простит тебя небо!

С бледным лицом и дрожа всем телом, не в силах ни плакать, ни вымолвить слова в ответ, стояла моя бедняжка во время этой приветственной речи; но я не мог оставаться немым свидетелем ее муки, и поэтому, вложив в свой голос и манеру ту суровость, которая всякий раз вызывала беспрекословное повиновение, я сказал:

– Слушай, женщина, и запомни мои слова раз и навсегда: я привел бедную заблудшую скиталицу, и для того, чтобы она возвратилась на стезю долга, нужно, чтобы и мы возвратили ей свою любовь; для нас наступила пора суровых житейских испытаний, так не станем умножать свои невзгоды раздорами. Если мы будем жить друг с другом в ладу, если мир и согласие поселятся между нами, мы будем жить хорошо, ибо наш семейный круг достаточно обширен, и мы можем не обращать внимания на злоречие, находя нравственную опору друг в друге. Всем кающимся обещано небесное милосердие, будем же и мы следовать высокому примеру. Мы ведь знаем, что не столь угодны небу девяносто девять праведников, сколь один раскаявшийся грешник; и это справедливо: легче сотворить сотню добрых дел, чем остановиться тому, кто уже устремился вниз и почти уже обрек свою душу на гибель.

ГЛАВА XXIII

Немало прилежания потребовалось для того, чтобы нынешнюю нашу обитель сделать пригодной для жилья, но вот мы вновь узнали душевный покой. Из-за боли в руке я не мог помогать сыну в его работе и поэтому читал вслух своему семейству, стараясь выбирать из немногих уцелевших книг такие, что, давая пищу воображению, одновременно успокаивали душу. Добрые наши соседи тоже не забывали нас и наведывались каждый день, выражая свое сердечное сочувствие; они сами избрали определенное время для того, чтобы сообща помогать нам в восстановлении сгоревшего дома.

Честный фермер Уильямс не отставал от других, выказывая нам самую горячую дружбу. Он даже был готов возобновить свои ухаживания за моей дочерью; решительность, с какой она их отвергла, раз и навсегда положила им конец. Владевшая ею печаль была, видимо, не из тех, что проходят скоро, и, когда через какую-то неделю ко всем остальным в нашем маленьком кружке вернулась обычная веселость, она одна ее не разделяла. Не было уже той безмятежной невинности, благодаря которой прежде в ней жило уважение к себе и простодушное желание нравиться другим. Тоска всецело поглотила ее; силы были подточены, красота стала увядать тем приметнее, чем небрежнее она относилась к своей наружности. Всякое ласковое слово, обращенное к ее сестре, уязвляло ее в самое сердце и вызывало слезы на глаза; когда человек, вылечивается от одного какого-нибудь недостатка, на его месте неизбежно появляются, другие, – так и здесь; прежний грех, уже искупленный раскаянием, оставил по себе зависть и ревнивую мнительность. Тысячи способов изыскивал я, чтобы уменьшить ее тоску; стремясь облегчить ее страдания, я забывал собственную боль; я приводил ей бесчисленное множество всяческих историй, которые благодаря начитанности хранил я в своей крепкой памяти.

– Наше счастье, мой друг, – говорил я ей, – в руке того, кто с помощью тысячи сокрытых от нас путей может доставить его нам; и перед этим вся наша прозорливость – ничто. Если хочешь, дитя мое, я поведаю тебе одну историю, которая может служить тому доказательством; вот что рассказывает один весьма серьезный, хоть и наделенный романтическим воображением, историк.

"Совсем юной вышла Матильда замуж за вельможу, принадлежавшего к одному из знатнейших семейств Неаполя; в пятнадцать лет она оказалась матерью и вдовой. И вот однажды стояла она у раскрытого окна над самой рекой Вольтурно, лаская своего младенца, как вдруг резким движением вырвался он у нее из объятий, упал в поток и через мгновение исчез в нем. Мать, желая спасти его, в ту же минуту бросилась вслед за ним в реку; но не только не удалось ей помочь своему дитяти, но и сама она едва выбралась на противоположный берег, на котором в ту пору лютовали французские солдаты. Они тотчас взяли ее в плен.

Война, которая тогда шла между французами и итальянцами, велась с крайней бесчеловечностью, и солдаты намеревались совершить над нею те два противоположные действия, которые диктуют похоть и злоба. Подлым их намерениям, однако, помешал молодой офицер, который, несмотря на поспешность отступления, посадил ее позади себя на коня и доставил в свой родной город целой и невредимой. Одна красота ее первоначально бросилась ему в глаза, но вскоре сердце его было покорено душевными ее достоинствами. Они повенчались; он достиг высших чинов.

Долгую и счастливую жизнь прожили они вместе. Но переменчиво счастье солдата. Прошли годы, и вверенное ему войско было обращено в бегство, и ему пришлось искать убежище в том самом городе, где проживал он с женой. После длительной осады город был наконец взят неприятелем. Французы и итальянцы в ту пору проявляли беспримерную в истории жестокость по отношению друг к другу. В нашем случае победители решили всех пленных французов предать смерти, и в первую очередь мужа злополучной Матильды, ибо он и был главный виновником того, что город сопротивлялся так долго. Обычно подобные приговоры приводились в исполнение тут же. Пленного воина уже повели на место казни, палач уже занес свой меч, и зрители в мрачном молчании ожидали рокового удара, который должен был последовать по мановению руки генерала, взявшего на себя роль верховного судьи.

В эту-то минуту, полную муки ожидания, Матильда бросилась к супругу, чтобы проститься с ним в последний раз; она громко сетовала на свое бедственное положение и жестокую судьбу, которая спасла ее от преждевременной смерти в волнах Вольтурно для того лишь, чтобы сделать ее жертвой еще более страшных бедствий. Генерал был молод, его поразила красота женщины и тронула ее участь; когда же он услышал из ее уст рассказ об опасности, которой она некогда подверглась, чувства его пришли в совершенное смятение. Ибо это был ее родной сын, тот самый младенец, ради которого она подвергла свою жизнь столь великому риску! Он тут же признал в ней свою мать и пал к ее ногам. Остальное нетрудно себе представить: пленник был тотчас освобожден, и эти люди познали все то счастье, которое может проистекать от любви, дружбы и сознания исполненного долга, когда они действуют согласно".

Подобным образом пытался я развлекать свою дочь. Но она слушала меня рассеянно, ибо собственные горести лишили ее дара сочувствия, которым она некогда обладала, и душа ее не знала ни минуты покоя. Она избегала бывать на людях, ей чудилось, что все ее презирают, в одиночестве же ее терзала тоска. Печаль всецело овладела моей дочерью, как вдруг до нас дошел слух, будто мистер Торнхилл собирается вступить в брак с мисс Уилмот; я сам давно уже подозревал, что он питает к ней страсть, как ни стремился он при всяком случае выражать презрение и к наружности ее, и к приданому.

Эта весть лишь усугубила страдания бедной Оливии. Ибо такое наглое надругательство над чувством было свыше ее сил. Я, однако, решился добыть более определенные сведения и, если слухи подтвердятся, помешать мистеру Торнхиллу осуществить его намерение; я послал сына к старому мистеру Уилмоту, с тем чтобы узнать от него, сколь достоверен этот слух, а дочери его, мисс Уилмот, вручить письмо, в котором сообщалось, как мистер Торнхилл вел себя по отношению к нашей семье.

Сын отправился выполнять мое поручение и через три дня вернулся; слух, по его словам, оказался справедливым, письма же ему не удалось вручить мисс Уилмот, и он был вынужден его оставить, ибо мистер Торнхилл со своей невестой в это время разъезжали с визитами. Венчание, сообщал далее сын, должно состояться через несколько дней, ибо они уже в прошлое воскресенье, перед его приездом, появились вместе в церкви в великолепных нарядах; шестеро подружек сопровождало невесту и столько же дружков – жениха.