Г. Г. никогда не дерзнул бы, конечно, сравнивать свой талант с цицероновским, но ему доставляло огромное удовольствие находить у себя отдельные черточки характера своего кумира. Мы все считали, что он чем-то действительно на него похож. Башмаков был человеком удивительной доброты и деликатности. Но была у него одна слабость. Из-за сущих пустяков он падал духом и отчаивался, как великий оратор Рима. Лучшим способом приободрить его в такие минуты было напомнить какой-нибудь случай из жизни Цицерона, какое-нибудь обрушившееся на него бедствие, например изгнание, которое он сумел превозмочь.

Я помню, как Г. Г. выступал в Доме ученых с докладом «Цицерон как оратор». Башмаков показывал, как он разгадывал преступления и как глубоко проник в психологию преступника. Закончил он словами:

— Неужели никто не напишет — не об этом Антонии, у которого не было мыслей! — а о нем, о Цицероне?!

Моя книга ни в коем случае не является ответом на этот призыв. Г. Г. думал, конечно, не об очередном научном труде, а о трагедии великого писателя, о новом Шекспире. Но это верно — любовь и интерес к Цицерону пробудил во мне именно Григорий Георгиевич Башмаков.

Глава I

МОЛОДОСТЬ

Марк Туллий Цицерон родился 3 января 106 года[2] в загородном доме своего отца близ маленького италийского городка Аргшнума. Он сам подробно описал это место. По его словам, то был прелестный уголок. Совсем рядом с домом катила свои воды река Лирис. Берега ее все заросли тенистой ольхой. Кругом царила полная тишина. Только весной и летом в кустах стоял немолчный гомон птиц, смешивающийся с шумом волн. В Лирис впадала маленькая речушка — Фибрен. Даже летом вода в ней была ледяная, как в горных потоках. У самого устья Фибрена был крохотный островок — не больше палестры, говорит Цицерон. На этом островке среди густых зарослей Цицерон любил сидеть с книгой в знойную полуденную пору (Leg., II, 3–4; 6; 1, 14; 21; Macrob. Sat., VI, 4, 8).

Усадьба на берегу реки была самая простая, вроде той, где жил легендарный Маний Курий, который сам варил себе репу в глиняном горшке. Однажды, когда Цицерон уже достиг зенита славы, он повел своего лучшего друга Аттика взглянуть на те места, где прошло его детство. Было лето. И Аттик был просто очарован открывшейся картиной. Ему понравились и река, и роща с древними дубами, и скромный деревенский домик, так гармонировавший с окружающей природой. Он тут же сказал, что теперь от души презирает великолепные виллы богачей с мраморными полами, искусственными реками и проливами с громкими названиями вроде «Нил» или «Еврип» (Leg., II, 6).

Семья Цицерона была родом из Арпинума. Жители его еще во II веке получили римское гражданство. Отец происходил из старинного уважаемого местного рода. Он был человеком очень начитанным, образованным, но отличался столь слабым здоровьем, что не смог заниматься общественной жизнью ни в Риме, ни в родном муниципии. В конце концов он оставил город и перебрался в свою сельскую усадьбу, где окружил себя любимыми книгами и с головой ушел в изучение наук (Leg., II, 3). Здесь и родились оба его сына — старший Марк и младший Квинт. Жена его Гельвия славилась как «женщина хорошего происхождения и безупречной жизни» (Plut. Cic., I). Очень домовитая, она все силы отдавала хозяйству, которым, видимо, пренебрегал погруженный в науки отец. Но умерла она очень рано, когда наш герой был совсем ребенком.

Жила семья просто и скромно, без всякой новомодной роскоши. В детстве Цицерон больше всего любил чтение. У отца была большая библиотека, и мальчик брал оттуда том за томом. Его всегда можно было видеть со свитком в руках на тенистом берегу Лириса, на острове или в дубовой роще. Он буквально бредил героями любимых книг и в своем воображении совершал вместе с ними необыкновенные подвиги. Он признавался впоследствии, что именно книги поселили в его душе чудесные мечты и честолюбивые стремления. С самой юности, говорит он, «книги убедили меня, что ни к чему в жизни не следует стремиться так страстно, как к славе… Все истязания, обрушивающиеся на наше тело, все опасности, грозящие нам смертью, мы должны считать пустяком рядом с этой целью… Ведь об этом говорят все книги, об этом говорят все мудрецы, об этом говорит вся древняя история… Сколько образов храбрейших героев оставили нам греческие и латинские писатели, и мы должны не просто смотреть на них, но им подражать. Я всегда имел эти образы перед глазами… и лепил свой ум и сердце, размышляя о людях прекрасных» (Arch., 14).

Особенно пленяли мальчика стихи. К поэзии он, по словам Плутарха, обнаруживал «горячее влечение» (Plut. Cic., 2). Еще в детстве он сам начал писать стихи. Мальчиком он сочинил небольшую поэму «Главк Понтийский». Герой ее, Главк, — это морское божество, чтимое моряками за свои предсказания.

Когда Цицерон подрос и стал ходить в школу, он прогремел на весь Арпинум как какое-то чудо природы. «Он так ярко заблистал своим природным даром и приобрел такую славу среди товарищей, что даже их отцы стали приходить на занятия, желая собственными глазами увидеть Цицерона». На улицах сверстники уступали ему дорогу, так что некоторые богатые и неотесанные родители обижались, видя, как их сыновья почтительно кланяются этому никому не известному мальчику (Plut. Cic., 2).

Отцу прожужжали уши рассказами о феноменальных способностях ребенка. И он решил, что грешно зарывать такой алмаз в глуши их провинциального городка. Семья стала часто приезжать в Рим и гостила там по многу месяцев. Когда же Марку исполнилось 15 лет, отец перевез обоих сыновей в Рим и поручил заботам прославленного юриста Сцеволы Авгура^{15}.

Рим всегда и на всех производил неизгладимое впечатление. Его любили, его ненавидели, им восхищались, против него негодовали, но его не могли забыть и, раз вступив в его ворота, уже не могли оставить. Несколько десятилетий спустя из другого маленького италийского города Вероны в Рим приехал молодой поэт Катулл. Он прожил короткую бурную жизнь. По его словам, он приехал беспечным юношей, но судьба бросила его в. черную пучину бедствий. Он утратил беззаботную веселость и жизнерадостность. Тогда он отправился навестить места своего детства. Его друг, обеспокоенный его долгим отсутствием, написал ему письмо, где звал его назад в столицу.

То же произошло и с Цицероном. Когда он показывал Аттику тот тихий уголок, где прошло его детство, Атгик спросил: считает ли он, что у него две родины? Да, отвечал Цицерон. У него, как у всех жителей италийских муниципиев, две родины: одна — давшая ему жизнь община, другая — Рим.

— Но любовь заставляет признать первой ту, которая дала имя всему нашему государству. За нее мы должны умирать, ей должны отдать себя целиком, все, что у нас есть, мы должны посвятить ей (Leg., II, 5).

Действительно. Хотя Арпинум оставил в его душе нежные поэтические чувства, нужно сознаться, что в дальнейшем Цицерон его почти не вспоминал. Редко говорит он об отце, никогда о школьных годах, о первых наставниках. Зато всегда, всю свою жизнь он возвращался мыслью к первым годам, проведенным в Риме, — к тому яркому безоблачному счастью, которое его сперва ослепило, и к той страшной трагедии, которой все завершилось. Эти воспоминания буквально врезаны были в его душу.