— Ноэль должен мне некоторую сумму, не так уж много, но он обязался вернуть ее на неделе. Если это предмет его беспокойства, скажи, чтобы он не был таким ребенком и возвращался. Мы придумаем способ, как выплатить долг: скажем, каждую неделю буду вычитать с него пять долларов.

Последнее расстроило Марджори больше всего.

Окно у Ноэля было слегка приоткрыто внизу, а жалюзи подняты — это все, что Марджори смогла разглядеть с улицы. Она позвонила. К ее удивлению, внутри сразу же послышался шум, и дверь в прихожую распахнулась. Она поднялась по слабо освещенной лестнице, полная необъяснимых предчувствий. Словно в первый раз она ступила на этот продранный голубой линолеум на ступеньках; и еще этот сладковатый запах, идущий откуда-то снизу. Каждая деталь лестницы была четко прорисована. Вдоль по стене — лепнина в старом стиле; викторианская балюстрада, довольно грязная, потухший газовый рожок вверху, а ниже — простенькая лампочка, тускло освещавшая путь. Чтобы достигнуть конца лестницы, ей потребовалось некоторое усилие, она вздрагивала при каждом шорохе. Поднявшись, Марджори оказалась перед закрытой дверью. Она позвонила.

Появилась длинная девица в голубом халатике. Выглядела она довольно мило, но стояла спиной к окну, и дать ей окончательную оценку было затруднительно.

— Ого? — удивленно протянула девица. — А я ожидала мальчика из бакалеи.

Обе девушки оценивающе посмотрели друг на друга. Из ванной доносился шум воды. Совершенно спокойным и любезным тоном Марджори спросила:

— Ноэль Эрман тут?

— А, так ты Марджори? — догадалась девица.

— Да, я Марджори.

— Ну, хорошо, заходи. Он принимает душ. Он скоро.

Комната выглядела как обычно, кровать аккуратно заправлена. И только новенький чемодан из телячьей кожи привлек внимание Марджори. Уголок был приоткрыт, и оттуда весело выглядывало нижнее белье, белое и розовое. Девица направилась к ванной. Подойдя к двери, она постучала и прокричала, перекрывая шум воды:

— Эй! Там твоя подружка Марджори пришла! — Ярко-рыжие волосы девицы были обольстительны.

Шум воды прекратился, и послышался голос Ноэля:

— Что ты говоришь?

— Пришла Марджори, — повторила девица, и наступила тишина.

Наконец Ноэль произнес:

— Угости ее кофе, я сейчас выйду, — и вода снова зашумела.

— Присаживайся, дорогая, и сними пальто. Кофе скоро сварится. Меня зовут Имоджин Норман.

Девица стояла, засунув руки в карманы, и с высоты своего роста улыбалась, глядя на Марджори, которая напряженно сидела в кресле, пальто сползло с плеч.

— Только не кидай в Ноэля чашками, когда он выйдет из ванной. Я приземлилась в Нью-Йорке, на моем счету не будет и пяти долларов, и он позволил мне припарковаться здесь. Сам он останется на пятом этаже, там у него еще приятель-художник, с бородой, какой-то там голландец, Ван с хвостиком. А в душ Ноэль спустился, потому что здесь у него все принадлежности. — Все это Имоджин произнесла с такой естественной и обескураживающей простотой, без тени смущения или вины, что тело Марджори немного расслабилось и она даже улыбнулась:

— Я рада, что ты все это рассказала мне, а то я уж собиралась на кухню за ножом. Ты замечательная!

Имоджин откинула голову и рассмеялась:

— Спасибо, но тебе нечего беспокоиться, — она окинула Марджори профессиональным взглядом, — да… У него хороший вкус. Ты очень привлекательна, Марджори.

Кофе закипел, и ответить Марджори не успела. Из-за ширмы, отделявшей маленькую кухоньку с газовой плитой, послышался голос Имоджин:

— Тебе со сливками? Сахар положить?

— Нет, черный, пожалуйста.

— А-а, ты тоже любишь настоящий кофе. — Имоджин принесла две дымящиеся чашки.

Марджори заметила, что у нее на руках колец не было.

— Ты та самая Имоджин, о которой мне рассказывал Ноэль? Та, что вышла замуж за нефтяного магната?

Губы Имоджин скривились в презрительной усмешке:

— Нефтяного магната? Отчасти. Но у нас ничего не вышло, и вот приходится искать работу.

— Извини.

— Что тут извиняться? Обычное дело. Хорошо, пока не надоест, и все такое, — весело сказала девица. Склонившись над чашкой, она сделала глоток. Глаза у нее были живые, улыбка — медленная, чарующая. «Вот одна из тех счастливиц, которые разгуливают тут и там, тело ювелирно, каждая деталька в порядке, и никаких забот, — подумала Марджори, — все равно что родиться сразу богатым». У Имоджин были восхитительные длинные ноги, бесстыдно выглядывавшие из-под халатика. Свой недостаток — большие челюсти — она умело скрывала, подвела щеки повыше, подкрасив рот чуть пониже и разметав прекрасные с золотистым отливом волосы. И все же в ее облике ощущалась какая-то шероховатость: то ли помада была чересчур уж отличного качества, то ли прическа выглядела нарочитой. Глаза Марджори остановились на чемодане с бельем.

— Завтра я покидаю этот дом, так что больше не потревожу Ноэля — не хотела связываться со всеми этими отелями, платить по счету, пока не найду работу.

— Ты, наверное, фотомодель?

— Скорее, я певица. Но как говорится: только позируй — все счета будут оплачены. Однако, черт возьми! До чего ужасный город! А я-то считала, что Рузвельт действительно победил депрессию. Такой мертвечины я еще не встречала! Извини, дорогая, но мне нужно одеться: я опаздываю.

— Конечно.

Комбинация, чулки, туфли — все у Имоджин было превосходного качества и дорогое. Ничто не выглядело таким консервативным, как ее костюм, шитый у портного, и шляпа, напоминавшая мужскую, — но как выгодно они подчеркивали всю прелесть ее фигуры! Одевалась она с некоторой небрежностью, болтая о своей карьере певицы, о том, что учителя ненадежны, цены за уроки высокие, а ночные клубы убоги. Одевшись, она постучала в дверь ванной:

— Эй! Ты не утонул? Я ушла.

Дверь открылась, показался Ноэль: небритый и бледный, мокасины на ногах, вельветовые брючки, старый черный свитер с высоким воротом.

— Как насчет завтрака? — спросил он и добавил: — Привет, Мардж.

— Я опаздываю и что-нибудь перехвачу в городе, — проговорила Имоджин. — У этого парня вечно нет ни масла, ни яиц! Надеялась, может, у Марджори найдется, но не оказалось.

— Если бы я знала, я что-нибудь принесла бы, — ответила Марджори. Она изучала их обоих с тщательностью детектива, стараясь уловить в интонации, позах и взглядах что-нибудь, что прояснило бы все, что произошло между ними в этих апартаментах. Она ослабла от напряжения, руки дрожали, пальцы были холодны как лед.

— Как-нибудь обойдемся без этих дрянных яиц, — зевнул Ноэль. — Я знаю, чего мне хочется. Виски и устриц!

Имоджин усмехнулась:

— А я считала, что ты давно бросил свои дурацкие привычки. Виски и устрицы! — Она повернулась к Марджори. — Хорошенький завтрак! Кстати, Ноэль, я уже объяснила Марджори, что вы с Ван Ренхеймом спите наверху, а я здесь, так что посудой в тебя она кидать не будет.

Ноэль ухмыльнулся и взглянул на Марджори.

— Зачем ты ей сказала об этом? Нужно было немножко помучить ее: некоторым девочкам ревность только на пользу.

— А как насчет моей репутации? Все-таки почтенная замужняя женщина, ребенок и прочее… Хотя теперь, когда я возвратилась, это кажется всего лишь сном. Ну, ладно… — Она открыла дверь — Приятно было познакомиться, Мардж. Пока. Ноэль, надеюсь, виски и устрицы не разочаруют тебя. Хоть бы побрился, поросенок, все-таки у тебя гости. Может, увидимся вечером? Постой-ка, так, ключ у меня есть, значит, пока.

Дверь закрылась. Марджори сидела в комнате, где все было так знакомо, и Ноэль был рядом, а между ними в воздухе витал аромат гиацинтовых духов Имоджин. Ноэль потянулся, стоя в дверях ванной, зевнул и улыбнулся.

— Ну, как дела? Могу предложить мацу.

— Пожалуйста, не выделывайся.

— Я не собираюсь шутить — у меня она действительно есть. — С этими словами он вытащил откуда-то из-под ширмы полную коробку мацы и потряс ее. — Я употребляю мацу в жареном виде, вместе с яйцами и сосисками, питаюсь так всю неделю. Еще у тебя дома почувствовал к ней непреодолимую тягу. Может, выпьешь еще кофе, вместе с мацой? Эта проклятая девчонка, хоть раз принесла бы масла!