противоположно правде, и фразу г. Маркевича надо
переделать так, что Лермонтов был представитель
направления, противного тогдашнему поколению вели
косветской молодежи,что он отделился от него при
самом своем появлении на поприще своей будущей
славы известными стихами «А вы, надменные потомки»,
что с того дня он стал в некоторые, если не неприязнен
ные, то холодные отношения к товарищам Дантеса,
473
убийцы Пушкина, и что даже в том полку, где он служил,
его любили немногие.
В статье моей о смерти Лермонтова, напечатанной
в «Русском архиве» 2, я позволил себе сделать легкий
очерк тогдашнего настроения высшего петербургского
общества: парады и разводы для военных, придворные
балы и выходы для кавалеров и дам, награды в торже
ственные сроки праздников 6 декабря, в Новый год
и в пасху, производство в гвардейских полках и пожа
лование девиц во фрейлины, а молодых людей в камер-
юнкеры — вот и все, решительно все, чем интересова
лось это общество, представителями которого были
не Лермонтов и Пушкин, а молодцеватые Скалозубы
и всепокорные Молчалины. Лермонтов и те немногие
из его сверстников и единомышленников, которых
рождение обрекло на прозябание в этой холодной среде,
сознавали глубоко ее пустоту и, не зная куда деться,
не находя пищи ни для дела, ни для ума, предава
лись буйному р а з г у л у , — разгулу, погубившему многих
из них; лучшие из офицеров старались вырваться
из Михайловского манежа и Красносельского лагеря на
Кавказ, а молодые люди, привязанные родственными
связями к гвардии и к придворному обществу, состав
ляли группу самых бездарных и бесцветных парадеров
и танцоров.
Эта-то пустота окружающей его светской среды,
эта ничтожность людей, с которыми ему пришлось
жить и знаться, и наложили на всю поэзию и прозу
Лермонтова печальный оттенок тоски бессознательной
и бесплодной: он печально глядел «на толпу этой
угрюмой» молодежи, которая действительно прошла
бесследно, как и предсказывал поэт, и ныне, достигнув
зрелого возраста, дала отечеству так мало полезных
деятелей; «ему некому было руку подать в минуту
душевной невзгоды», и, когда в невольных странство
ваниях и ссылках удавалось ему встречать людей друго
го закала, вроде Одоевского 3, он изливал свою совре
менную грусть в души людей другого поколения, других
времен. С ними он действительно мгновенно сходился,
их глубоко уважал, и один из них, еще ныне живущий,
М. А. Назимов мог бы засвидетельствовать, с каким
потрясающим юмором он описывал ему, выходцу из
Сибири, ничтожество того поколения, к коему принад
лежал 4.
474
К сожалению, Лермонтов прожил весь свой корот
кий век в одном очень тесном кружке и прочие слои
нашего русского общества знал очень мало 5. Поэтому
его описания и относятся почти исключительно к выс
шему кругу великосветского общества, в коем он вра
щался и который изучил верно и глубоко. Но он не был
представитель этого общества, а, напротив, его обли
читель и противник, и он очень бы оскорбился, а может
быть, и посмеялся, если б кто-нибудь «мимоходом
назвал его представителем гвардейской молодежи
тогдашнего поколения».
M. A. НАЗИМОВ
ПИСЬМО РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ «ГОЛОС»
Милостивый государь, по слабости зрения моего,
я, к крайнему моему сожалению, только на днях узнал,
что в фельетоне № 15-го «Голоса» помещена статья
князя А. И. Васильчикова, озаглавленная: «Несколько
слов в оправдание Лермонтова против г. Маркевича» 1.
Статья эта была вызвана следующим выражением, по
мещенным в повести последнего «Две маски» 2
(«Русский вестник»). «Лермонтов — скажу мимохо
дом— был, прежде всего,представителем тогдашнего
поколения гвардейской молодежи». Читавшие статью,
вероятно, еще помнят силу, с которою уважаемый автор
ее опровергает вышеприведенный отзыв нашего бел
летриста. Чтоб показать всю его несостоятельность,
князь Васильчиков представляет в ярком и истинном
свете коротко известное ему направление своего друга-
поэта, его серьезное отношение к жизни вообще и к со
временной русской жизни в особенности. Вместе с тем,
в подтверждение сказанного им, он ссылается на
небольшой кружок тех, которым поэт открывал свою
душу, и в числе их на меня, как могущего засвиде
тельствовать, с каким потрясающим юмором Лермонтов
описывает ничтожество того поколения, к которому
принадлежал. Спешу подтвердить истину этого показа
ния. Действительно, так не раз высказывался Лермонтов
мне самому и другим, ему близким, в моем присутствии.
В сарказмах его слышалась скорбь души, возмущенной
пошлостью современной ему великосветской жизни
и страхом неизбежного влияния этой пошлости на
прочие слои общества. Это чувство души его отразилось
на многих его стихотворениях, которые останутся
живыми памятниками приниженности нравственного
476
уровня той эпохи. При таком критически-серьезном
отношении к светской молодежи его общественной среды
может ли быть сколько-нибудь применим к нему отзыв
г. Маркевича и особенно выдающиеся в нем слова:
прежде всегобыл представителем... и проч. Можно
ли говорить о такой личности, как Лермонтов, мимо
ходом,и чем объяснить появление в нашей беллетри
стике, особенно в таком видном журнале, как «Русский
вестник», такого легкомысленно-бесцеремонного и ли
шенного всякого основания отзыва о нашем знаменитом
поэте, успевшем еще в молодых летах проявить столько
пытливого, наблюдательного ума, оставить столько
драгоценных произведений своего поэтического твор
чества и память которого дорога всем, умеющим ценить
сокровища родного языка, а особенно тем, которые
близко знали и любили Лермонтова? 3
M. A. ЛОПУХИНА
ИЗ ПИСЕМ К А. М. ВЕРЕЩАГИНОЙ-ХЮГЕЛЬ
28 октября 1839 г.
И наконец, я получила письмо от Мишеля 1, который
наговорил мне сто и одну глупость и объявил, что
прилагает большие усилия, чтобы уговорить бабушку
разрешить ему оставить с л у ж б у , — что она и обещает,
если его не назначат адъютантом, поскольку сейчас
именно это — пункт ее помешательства.
18 сентября 1841 г.
Последние известия о моей сестре Бахметевой
поистине печальны. Она вновь больна, ее нервы так
расстроены, что она вынуждена была провести около
двух недель в постели, настолько была слаба. Муж
предлагал ей ехать в Москву — она отказалась,
за границу — отказалась и заявила, что решительно не
желает больше лечиться. Быть может, я ошибаюсь, но
я отношу это расстройство к смерти Мишеля, поскольку
эти обстоятельства так близко сходятся, что это не
может не возбудить известных подозрений. Какое
несчастие эта смерть; бедная бабушка самая несчастная
женщина, какую я знаю. Она была в Москве, но до
моего приезда; я очень огорчена, что не видала ее.
Говорят, у нее отнялись ноги и она не может двигаться.
Никогда не произносит она имени Мишеля, и никто
не решается произнести в ее присутствии имя какого
бы то ни было поэта. Впрочем, я полагаю, что мне нет
надобности описывать все подробности, поскольку
ваша тетка, которая ее видала, вам, конечно, об этом
расскажет. В течение нескольких недель я не могу