В молчании ехали с полчаса.

      И ещё столько же.

      А потом Шип заметил на тропе нечто утопленное в грязи, и кабы не заострённый кончик, предательски блеснувший в траве, конструкцию из перекрученных врастопырку гвоздей невозможно было бы разглядеть. Вот копытом почувствовать - очень даже.

      - Это же "чеснок"! - ахнул ратник. - На кой ляд он няшам, если здесь конница и так не пройдёт!

      - А двое конников прошли, - Шип замахнулся выбросить находку, но передумал и положил в сумку. Наверное, решил потом избавиться от него менее травмоопасным для чьих-нибудь лап путём. - Какая подлость! Приручить благородное животное, чтобы потом выдумывать способы его убийства один хуже другого! Сольдэн, стой здесь.

      Бахмут с вытаращенными глазами смотрел, как этот ненормальный пробует колючую тропу слегой и собственными ногами. Первопроходец продвинулся уже саженей на десять, но нашёл только одну ещё "чесночину".

      - Я думал, их сеют горстями.

      - Может, сами мешок прорвали и выпали? - предположил ратник.

      - Здесь тоже нет, - эльф поворошил слегой багульник в поисках "грядки" на обочине. - Хм... Зато ветки поломаны, и явно что-то тащили, - Шип без раздумий ввалился в кусты, заставив усомниться в рассудке того, кто постоянно обзывает людей идиотами. Запоздало Бахмут вспомнил, что по какой-то причине эльфы в болоте не тонут, конечно, если сами в бочаг не прыгнут, и выругался. - Лапоть, я нашёл труп!

      Судя по неподдельной радости в голосе, труп был орочий...

      Но ратник ошибся.

      Он подозревал, что в косматой шевелюре Брыни водится кое-кто, а теперь с ними заодно копошилось и звенело мушиное облако, лепились жирные пиявки, даже бабочек и стрекоз что-то привлекло. Шип ткнул слегой, и Бахмут вслепую замахал руками, отгоняя стрельнувших в лицо падальщиков. Эльф тоже понёс наказание за бесцеремонность к усопшему, судя по ругани, ещё на ранней стадии перешедшей в сплошное харканье. Когда отплевались-отмахались, насекомые уже снова лепились на труп, но основное разглядеть было можно, а подробности - не хотелось.

      Мертвец лежал на спине, нелепо вывернув изломанные конечности, в которых, казалось, прибавились лишние суставы. Лицо перекосила гримаса, в вытаращенных глазах копошились мошки, но самым жутким были рытвины укусов по всему телу: куски плоти вырвали вместе с одеждой, а не выгрызли. В разлапистом корневище ракиты валялся сломанный лук. Не няшенский - орочий.

      Впрочем, как раз это Бахмута и не удивило, а эльфа подавно. Наверное, и остальные вещички степняка где-то припрятаны или поделены с Додоней.

      - Его погрыз не вурдалак и не волк.

      - Ты сказал "погрыз", а не "загрыз", - сглотнув, уточнил ратник. Тварь, изуродовавшая тело, не кормилась, а вымещала на Брыне злость.

      - Потому что его убили, а она искусала уже после смерти, - Шип вспорол рубаху убитого, обнажив торс, покрытый ранами и кровоподтёками весьма характерной формы. - И отпинала тоже. Надо вернуться в Опадки.

      - Анята не одна, - Бахмут поспешил за напарником, уже не глядя под ноги. Там чавкало, но ратник целиком положился на эльфийское чутьё. Перед глазами как наяву стояла девушка-няша: бледная даже сильнее обычного, нервно покусывающая губы.

      - Вот это меня и беспокоит. Вряд ли трое старцев окажут серьёзное сопротивление.

      ***

      На первый взгляд, деревня будто вымерла. И немудрено, все няши разбрелись по болотам в поисках пропавшего, оставив убийцам беззащитную девушку и полную свободу действий. Шип прижал палец к губам, намереваясь сперва подкрасться с угла и через окно разведать, что там в хижине, но Лапоть уже заорал дурниной:

      - Анята-а! Ты цела?!

      - Да! - раздался ответный всхлип.

      Пока ратник соображал, в какую сторону дверь открывать, Шип запрыгнул в окно. И опустил меч: убийцы получили, что хотели, и ушли, оставив в хижине раненых и полный разгром. Старцы сидели на чудом уцелевшей лавке, причём, Чуня прижимал к голове окровавленную тряпицу, а у Мони зрел под глазом синяк. Анята подняла на эльфа жалобный взгляд, и оказалось, что у неё разбит нос и губа. Девушка стояла на коленях перед выпотрошенным тюфяком, на котором врастяжку лежал Балуня, тяжело вывалив язык, и Шип подсел к ним. Псу досталось больше всех. Под мордой скопилась тёмная лужица, из груди торчало крапчатое оперение. Глубоко засела, зараза.

      - Животину-то за что?! - вознегодовал подоспевший Лапоть.

      - Мгы-ы! - выматерился Моня.

      - Додоня вместе со всеми ушёл, а ему нас от вурдалака охранять велел, - шмурыгнув, Анята вытерла из-под носа юшку. - Да вурдалак-то и не тронул никого, а эти!.. Балуня нас загородил, но и броситься не посмел - свои всё-таки. Они его подстрелили сразу, а уж когда кулаками махать начали, я им ларчик со скопленным отдала.

      "И награбленным", - мрачно подумал эльф, ощупывая рану. Пёс не скулил то ли в силу природной терпеливости, то ли чувствовал, что ему помогут. Сильная зверюга.

      - Ты его вылечишь, Шип?

      - Вылечу, не бойся. Но сначала убийц догоню. Ты им сказала, где Брыня прячет коня и шкуру?

      - Анята не знала, - подал голос Пиня, единственный невредимый из всех. - Я через Моню попросил Чуню сказать им, где шкура прячется.

      ***

      Шкура действительно была на месте. Правда, старики забыли упомянуть, что к ней прилагаются два ряда ощеренных клыков и четыре острейших копыта, причём, переднее предупреждающе колупало дно пещеры, высекая искры из камня.

      - Вот мухоморы болотные, обманули! - Феня попятился, даже с луком в руках чувствуя себя не шибко уверенно перед чёрной тварью, которой по природе положено быть пугливой травоядной. - Говорил же, надо было Чуню с собой тащить, глядишь, здесь иначе бы запел!

      - Йа-йа... д-думал, они выложат всё, когда псину подстрелим, - Полуне было ещё хреновей: его лук висел за спиной.

      "Вурдалак" зарычал, в тёмном чреве пещеры фосфорная зелень глаз казалась особенно яркой и какой-то потусторонней, словно тварь имела сродство с болотными духами, а с ними, как всем няшам известно, шутки плохи.

      Парни шутить не стали и дали дёру. "Вурдалак" устало лизнул покрытый испариной свод пересохшим языком. Он не напал бы первым, ведь за камнями лежал чёрный, ещё не обсохший комочек, а его мать сама едва держалась на ногах. Но люди об этом не знали.

      "Плевать на коня и на шкуру! Того, что в ларце, надолго хватит, а до города и на своих двоих доберёмся!" - лихорадочно думал Феня, через трясину вслед за другом прыгая с кочки на кочку.

      Одна предательски осела под ногой.

      Затем на ней вылупились буркалы с горизонтальным росчерком зрачка, покрутились туда-сюда, чётко фокусируясь на добыче. Из разлома беззубой пасти вылетела длинная струя, неядовитая лишь для самого трясинного змеежаба.

      ***

      - Моня давно заприметил, где у него гнездо, Чуне сказал, а тот уж мне передал, - Пиня прикрыл глаза. - И втроём мы порешили, что никому больше об том говорить не надобно. Пущай себе живёт, хоть какая-то скотинка у нас завелась, окромя слизняков.

      - Я как-то Додоне кулебяку с курятиной несла, - Анята вполне сноровисто ассистировала Шипу, а пёс не мешал обоим, только поскуливал иногда. Стрелу уже вытащили, осталось прочистить рану и зашить. - А вурдалак прямо передо мной на тропку вышел. Я их страховидлами представляла, а он хорошенький такой оказался! Шейка и ножки тоненькие, головка махонькая, ушки лопушками, глазищи огромные и жа-алобные. Стоит, скулит, а живот огроменный, ровно кочку проглотил. Ну, я вурдалаку кусок пирога-то дала, думаю, авось-либо печёной курятиной не побрезгует, а меня не тронет. Так он чуть с рукой не оттяпал, враз проглотил и скулит, мол, ещё давай. Я и отдала всё, уж тогда вурдалак меня пропустил. С тех пор стала его курятиной угощать.