Можно сказать, что он действовал как в родной среде внутри тогдашней тоталитарной системы. Вроде бы это и не говорит в его пользу, но он, будучи прагматиком, жил и действовал в соответствии с имеющимися условиями.
Заботился об укреплении своей власти. Если кто-то из подчиненных не выполнял его заданий, за этим следовала неизбежная расплата в виде взысканий и угрозы увольнения. Но в общем, в мое время, он редко осуществлял эти свои угрозы, вроде бы забывал о них. Конечно, когда начались работы над космическими аппаратами, направлений стало много, все держать в голове он уже не мог, и такой жесткой дисциплины и строгой определенности, как в период разработки первых ракет, уже не было. Но организация в целом все равно продолжала работать эффективно. Уже помогали достигнутые успехи.
Он старался быть осторожным и предусмотрительным. Проявлялось это прежде всего в организации работы таким образом, чтобы в любой моменту него была возможность маневрировать, перераспределять силы. И не любил связывать себе руки, за каждым закрепляя четко фиксируемое направление работ, напротив, всегда оставлял за собой возможность в случае необходимости перебрасывать силы с одного участка на другой. Почти в каждый наш проект мы пытались ввести раздел: о распределении областей работы конструкторских отделов. Ведь не всегда пробьешься к Главному с просьбой привлечь нужных инженеров для выполнения не предусмотренной ранее конкретной работы. Почти в каждом проекте появлялись проблемы, по которым раньше не было разработок. Но он всегда требовал убрать такой раздел. Поступал вроде бы нелогично, и это очень раздражало. Держал ключи в своем кармане! Но, надо сказать, работа шла, как правило, эффективно. После его смерти мы уже не достигали такого темпа в создании новых машин. Более высокий темп был достигнут без него только однажды: при создании орбитальной станции «Салют».
На работу он всегда являлся до начала рабочего дня и включался в самое трудное, начинал заниматься спорными и неприятными техническими вопросами. Скажем, создается какой-нибудь агрегат, ставят его на испытание, а он сгорает или ломается. И нужно принимать решение либо о его ремонте, либо о доработке конструкции, либо о срочном проведении новой разработки. Тогда, обычно с утра, он вызывал всех причастных к событию, выслушивал их соображения и незамедлительно принимал решение.
Как у руководителя крупного предприятия у С.П. было еще полно забот, связанных с партийной и профсоюзной организациями: он состоял и в парткоме, и в завкоме и т. п. А парткомы и завкомы заседали, что-то решали, значит, ему нужно было приглядывать и за ними. Много говорилось о монополии Компартии, о власти ее партийного аппарата. Да не было у них серьезной власти (испортить жизнь, конечно, могли). Это был лишь один из механизмов власти. В масштабах страны — для самодержца-генсека, в масштабах предприятия — для руководителя, хозяина. Королев так и говорил: «Да вы что?! Кто тут хозяин?!» Парторганизация была для него одним из механизмов обеспечения подчинения и контроля. Сталкивался он и со всякого рода конфликтами между сотрудниками, ему приходилось иметь дело со множеством других проблем, неизбежно связанных с обеспечением нормальной работы предприятия. Рабочий день его заканчивался не раньше девяти, а то и одиннадцати вечера. И всем это казалось нормальным. Каждый из ведущих разработчиков, если и уходил вовремя с работы, то чувствовал себя при этом чуть ли не преступником, человеком, уклонившимся от исполнения своего долга. Только такое восприятие своего долга считалось нормальным, естественным.
Поездки на космодром, казалось бы, давали Королеву возможность отдохнуть. Там он лишь, как говорится, держал руку на пульсе. За редким исключением ему не было необходимости вмешиваться в ход испытаний и подготовки к старту. Вопросы о незначительных неполадках решались без него. Он приходил в монтажный корпус, выслушивал доклады и уходил к себе в домик работать. Привозил с собой чемоданы с почтой и рабочими материалами и все свое время использовал, чтобы разобраться в бумагах, в предложениях, которые ждали его решений. Много времени на космодроме он уделял беседам с людьми на разные темы, связанные с работой предприятия. И всякий раз получалось так, что и там его рабочий день заканчивался не раньше 10–11 часов вечера. Запасы его энергии были неистощимы. Его деловая инженерно-административная страсть, казалось, не знала границ. Его ближайшие помощники и ответственные работники ходили, обвешанные выговорами, как орденами, утешаясь тем, что его выговоры — это и есть знаки признания, так как он считал, что дурака воспитывать бесполезно. Правда, его разносы подчас носили просто неприличный и унизительный для собеседника характер.
Как-то обсуждалась у него в маленьком кабинете (рядом был большой кабинет — для заседаний) какая-то текущая проблема. Присутствовали три-четыре человека. С.П. был спокоен, и разговор велся вполне деловой. Вдруг открывается дверь, и заглядывает его заместитель, один из его старых ближайших помощников: «Сергей Павлович, мне передали, что вы меня искали?» И Королев, так сказать, понесся с места в карьер: «А! Ты что это себе позволяешь?! Опять срываешь сроки! Старый комедиант! Выгоню!..» В течение нескольких минут обрушил на бедного визитера шквал обвинений, причем в выражениях не стеснялся: «г…, вот кто ты такой!», «выгоню», и в заключение почти крик: «Уходи!..» Заместитель ушел. Королев взглянул на нас, как-то мгновенно успокоился, подмигнув, сказал: «Как я его!», — и спокойно продолжил обсуждение. Что это было? Толи он действительно поддался гневному порыву и внезапно опомнился, увидел свидетелей позорной сцены, и ему стало стыдно, то ли просто разыграл спектакль?
Другой его заместитель и старый товарищ как-то рассказывал мне, что Королев бывает совершенно невыносимым: «С.П. мне вчера сказал, что я ему не нужен, что таких докторов (а он получил докторскую степень по правительственному решению — по списку, за какое-то предыдущее «достижение») он в любой день с десяток найдет на улице!» И все же думаю, что большинство инженеров работали на дело, а не «на Королева».
Власть он любил и умел ею пользоваться. Вспоминая и, может быть, поэтому несколько идеализируя его, все же надеюсь, что власть для него была не целью, а средством незамедлительно, в короткие сроки решать проблемы и обеспечивать производство, вовремя переключать конструкторские и производственные мощности на возникающие трудности, принимать решения по ходу дела, не затрачивая времени на обсуждения и согласования. Властью он пользовался, чтобы двигать дело вперед. Бывали, конечно, и ошибки, неудачные решения, но его коэффициент полезного действия в работе был весьма высок.
Конечно, он был честолюбивым человеком. Но в его случае, мне кажется, речь идет не о мелочном честолюбии, которое есть синоним желания любым способом выделиться, как можно скорее продвинуться, чтобы оказаться на виду, приблизиться к власти, получить какие-то звания, награды, привилегии. Его честолюбие заключалось в том, чтобы первому сделать что-то существенное или значительное. Однажды пришлось показывать Королеву график, на котором Соловьевым были изображены оптимальные даты стартов к Луне, Марсу, Венере и к другим планетам. На графике эти даты выглядели некоторым фронтом возможных работ, распределенных во времени. Помню, как он провел мягким, каким-то кошачьим движением руки по бумаге и произнес: «Хорошо бы нам пройтись по всему этому фронту и везде оказаться первыми».
Не чурался наград. К 1961 году уже был лауреатом Ленинской премии. По существовавшему положению Ленинскую премию можно было получить только один раз. После первого полета корабля «Восток» с Гагариным на борту он предложил мне подготовить документы на соискание Ленинской премии за создание корабля для группы участников работы. Сам в этот список не входил. Документы отправили в комитет по Ленинским премиям. Первую стадию отбора наш список прошел успешно. Сообщение о присуждении ежегодных Ленинских премий обычно публиковалось в день рождения Ленина. Но подошел апрель 1962 года а в списке работ, которым присуждена премия, нас не оказалось. Я не огорчался, считал, что это ущерб не для нашей группы, а для престижа самой Ленинской премии: неужели разработка принципиально новой машины, корабля, на котором человек впервые полетел в космос, не достойна высокой оценки государства? На следующий год Королев опять предложил подготовить документы на Ленинскую премию. Снова подготовил, отослали — опять ничего. Выглядело это как-то необъяснимо и глупо. Королев говорил, что наверху считают, что мы все возможные «гертруды» и прочее за эту работу уже получили! Такое объяснение удивляло, поскольку в списке кандидатов, насколько я помню, тогда еще не было владельцев «гертруд». После смерти Королева один из сотрудников аппарата Келдыша, президента АН СССР и председателя Комитета по Ленинским премиям, рассказал мне, что после первого предварительного рассмотрения нашего выдвижения на премию с положительным результатом в комитет пришло письмо, которым в список представленных на соискание кандидатов был включен Королев. Мне о новом письме с включением в список на Ленинскую премию Королева не было известно, а дальнейшее продвижение документов сразу застопорилось, поскольку ранее он уже получил Ленинскую премию. «Ах, вы для меня не хотите делать исключение? Тогда забираем обратно представление».