Иваном долго манипулировали, не подозревая, что он также научается и делает свои страшные выводы. Нет сомнения и в том, что свое первое политическое убийство, имея четырнадцать лет от роду, малолетний царь совершил по науськиванию бояр, ловко сыгравших на его желании отомстить за смерть матери, лишение его кормилицы Аграфены и убийство Овчины-Оболенского, которого, будучи еще мальчиком, Иван справедливо считал своим защитником. А еще – за испытанные и испытываемые страхи перед опекуном и дальним родственником, не знавшим пределов в своих поползновениях: Андрей Шуйский ворвался однажды в столовую палату, и в присутствии великого князя Ивана его люди избили боярина Воронцова, а на митрополите Макарии изорвали роскошную мантию.

Эти действия опекуна хоть и испугали Ивана, но одновременно возбудили в нем ненасытную жажду крови и насилия. Именно эти ощущения припомнились будущему Ивану Грозному, когда он неожиданно приказал верным псарям схватить самого Шуйского и лишить жизни без положенных в таких случаях разбирательств. Молодой правитель уже упивался убийством, своим «узаконенным» правом государя вершить судьбы; он не только ликовал от ощущения, что вызывает ужас у окружающих, но и стал испытывать потребность унижать убивая. Ему все больше стал нравиться процесс падения человека в бездну; он жаждал увидеть вначале душевное смятение и шок от психологической атаки, превращение некогда сильного и авторитетного мужа в животное, всеми силами борющееся за жизнь. Самою смертью после ее частого повторения он пресытится, ему вскоре станет интересен сам процесс убивания, чтобы он был непременным автором сценария и главным зрителем. Иван-палач уже жаждал зрелища грубого насилия, по всей видимости получая от этого наслаждение, не исключено – психосексуального характера.

На сексуальном подтексте издевательств вообще стоит заострить внимание. Иван Грозный слишком часто казнил своих жертв обнаженными, как бы демонстрируя свое мужское доминирование над поверженными. Уже с первого убитого по приказу великого князя были сорваны одежды, после чего обнаженный труп бывшего опекуна два часа лежал на улице. Иван отомстил тому за свою заброшенность в детстве. Потом подобные вещи проделывались не раз, причем садистские методы царя все совершенствовались. Когда однажды к нему явились псковские жалобщики, он приказал облить их горячим вином и опалить бороды свечой, причем делал это самолично, а потом велел их «покласти нагих на землю». Что это, если не чудовищное сочетание насилия и психосексуальных отклонений?

Рано начала проявляться и Иванова некрофилия, странное безумное влечение к смерти. В юности он любил предаваться игре в покойника, вызывая негодование и раздражение богобоязненных бояр. Переодеваясь в саван и ложась в гроб, Иван требовал «отпевания», более всего забавляясь тем, что «покойника» собранные на отпевание девки должны были целовать в губы. Эротический инстинкт у молодого правителя самым неподобающим образом переплетался с инстинктом смерти, тем самым нарушая культурные традиции и преступая табу. Этот дикий симбиоз доводил молодого князя до исступления. Вполне естественно, что воспитанные на традициях частичного отказа от удовлетворения своих влечений влиятельные бояре пытались в резких тонах прекратить это шокирующее богохульство. Но неожиданно нарвались на звериную ярость отпрыска великих князей, приказавшего схватить нескольких знатных бояр (среди которых был и его дядя) и отсечь им головы у своего шатра. Примечательно, что одного из них, конюшего Федорова, великий князь нагого держал перед шатром. Иван Грозный совсем не считал нужным бороться с этими отклонениями, ибо зачем бороться с тем, что дозволено?!

Большим событием в жизни Ивана оказалось пребывание при нем (при содействии митрополита Макария) новгородского священника Сильвестра. Историки говорят о появлении религиозного лидера на жизненном пути царя ранее 1545–1546 годов, то есть еще до коронации, а может быть, и до первого убийства. Сильвестр, внушив Ивану трепетное отношение к Богу, не только серьезно подтянул образование княжеского недоросля, но и какое-то время служил сдерживающим фактором деструктивных проявлений. Религия на поверку оказалась могучей силой, уводящей от насилия, правда, стоит сказать, что Сильвестр умело играл на самолюбии самодержца. В частности, велись нескончаемые беседы пророка и терпеливого ученика о миссии последнего и его божественном предназначении. Кроме того, советы Сильвестра оказались полезными для начавшейся семейной жизни монарха. Некоторые исследователи уверены, что царь Иван по-настоящему любил жену свою Анастасию. Но вряд ли стоит верить в такие гипотезы. Хотя любовь способна исцелять, Иван уже давно стал на путь зверств, которые щекотали его нервы намного сильнее, чем трепетно-нежные любовные чувства. Что сила любви в сравнении с разгулом диких инстинктов, испытанным ощущением убийцы и насильника?! Поздно! Он лишь загнал рано разбуженных демонов поглубже вовнутрь своей ненасытной утробы. На время. Можно даже поверить, что самодержец делал искренние попытки измениться. Но если это и было так, его дальнейшая кровавая история свидетельствует, что легче преступить через неписаные законы человеколюбия, чем заставить себя потом вернуться в лоно Природы, во второй раз родиться и осознать себя ее частью. В случае с Иваном Грозным это оказалось невозможным. Гиена проснулась, ее привлекала смерть и только смерть.

Властвование темных сил

Так или иначе, Иван был вынужден рано повзрослеть. К этому его подталкивала постоянная опасность быть низвергнутым коварными боярами, которые, как он считал, извели его мать и теперь ждали удобного случая расправиться с ним. Бесконечные пожары и мятежи черни, необходимость борьбы с постоянно грабившей Русь Казанской ордой, думы о противостоянии Крымскому ханству, сложность взаимоотношений с боярами и постоянные интриги – все это нависло над молодым правителем и требовало неотложных взвешенных решений и незамедлительных действий. Тревоги непростой реальности, незаметно сменившие безрадостное детство, уже диктовали неотвратимость прощания с беспечным периодом юности.

В семнадцать лет Иван был вынужден возглавить военный поход на басурманов – с целью захвата Казани. Возможно, это была ловко спланированная акция кого-то из боярского окружения молодого царя, ибо таким образом столкнуть непрактичного и неопытного юношу с реальной, отнюдь не библейской жизнью было полезно. И не столько для того, чтобы задеть звонкие струны царского тщеславия, сколько для того, чтобы поставить его в такое положение, в такие рамки, в которых он почувствует себя бессильным и бездарным. Может, бояре надеялись, что после суровых походов царь станет более покладистым и внимательным к советам знати. Действительно, в течение всей жизни впечатлительная и излишне восприимчивая натура монарха легко поддавалась внушениям тех, кому он доверял. И если попытка добыть славу с оружием в руках была хитроумным ходом бояр, то акция удалась. Потому что неудавшаяся военная кампания и бесславное возвращение царя обожгли его, как огнем. Кто-то сказал ему, что это наказание Божие за его грехи, повергнув государя в смятение, вызвавшее религиозно-психологическую депрессию. Это была едва ли не первая болезненная фрустрация, напоминающая о себе травма горе-властителя, сигнал о комплексе неспособности управлять, руководить, царствовать и побеждать. Казань, оказавшаяся крепким орешком, изводила лишенного военных талантов государя, став почвой для фобий и нарастания психической напряженности. На этом ловко играл Сильвестр, убеждая Ивана в его божественной миссии и корректируя его поведение.

В дальнейшем Иван IV организовал целую череду военных походов, с третьей попытки взяв Казань, покорив Полоцк и Ливонию, фактически с единственной целью – утвердиться как государь-полководец и достигнуть военной славы и признания на этом поприще. Но и тут, несмотря на формальные победы, преимущественно ставшие результатом длительных и кровопролитных военных сражений и безжалостного отношения к народу, самодержца ожидало больше разочарований, чем радостей. Как свидетельствуют историки, начиная с Казанской войны, когда терзаемый сомнениями двадцатидвухлетний правитель был вынужден слушаться старших, более опытных в военном деле бояр, он довольствовался, по словам Р. Скрынникова, «почетной, но на деле второстепенной ролью».