Явление миру «мадам гадюки»

Одной из постоянных тревог королевского двора Франции стал религиозный раскол. Протестанты-гугеноты набирали силу, и едва ли не наибольшим беспокойством королевы стал тот факт, что некоторые влиятельные особы из семейства Бурбонов примкнули к протестантскому движению. Первое серьезное столкновение случилось еще при жизни чахлого и болезненного старшего сын Екатерины Франциска II. Расправу над гугенотами чинил герцог Гиз, королева же пока пребывала в роли наблюдательницы, учась премудрости узаконенных публичных убийств. И если религиозных мятежников низкого сословия просто завязывали в мешки и топили в реке, то убийство лидеров было организовано с помпой, так чтобы многочисленные зрители получили свою дозу удовольствия. Убийцы всегда старались удержать поклонников и последователей зрелищной демонстрацией брызг крови и ужаса в глазах смертников. Сама же Екатерина алчущим, ненасытным взором подрастающего дракона взирала на то, как семидесяти двум «изменникам» методично и с садистской последовательностью отсекали головы. В головах живых же представителей королевского двора господствовало мнение, что эта бесчеловечность является «неизбежным ритуалом». Дискутировать об этом через четыре с половиной столетия бессмысленно, стоит лишь заметить, что королева легко приобщилась к жестокостям своего времени, с гордостью осознавая, что может отправить того или иного человека на смерть, а другому подарить жизнь. Полная безнаказанность и отсутствие каких-либо ограничений уже начали обволакивать ее, как порой плотная завеса тяжелых дождевых туч окутывает землю.

Хотя все осознавали недолговечность бедного Франциска II, его смерть, как короткое замыкание, потрясла королевство. Но только не его мать, которая никогда не была близка с первенцем, зато его появлением, как козырной картой, сыграла в игре с Дианой де Пуатье и своим собственным мужем. Рискуя здоровьем и даже жизнью, Екатерина позаботилась, чтобы детей было много. Говорили, что лишь к одному из младших сыновей, Эдуарду Александру (коронованному как Генрих III), она испытывала чувства, близкие к любви. Так или иначе, королева извлекла наибольшую пользу из смерти сына. Вместо него на престол взошел ее второй сын, малолетний Карл IX, сама же королева стала полноправной правительницей при сыне «в меру своих жалких сил», как она многозначительно выразилась. Политический же вес враждующих семей Гизов и Бурбонов она лихо уравновесила, первым пообещав безнаказанность за самоличную расправу над одним из представителей семейства Бурбонов, вторым – наместничество при короле взамен на подпись на свидетельстве о регентстве королевы. Среди прочего, имел место любопытный факт, отражающий истинное отношение матери к умирающему сыну-королю: в то время, когда Франциск прощался с жизнью, вместо материнских утешений она выбивала у него подтверждение, что якобы именно он отдал приказ уничтожить злосчастного отпрыска Бурбонов. С момента коронации Карла IX вершить делами в государстве единолично стала Екатерина Медичи.

«Отравленный пирог власти» вконец испортил эту женщину, возомнившую себя равной Богу. Она уже открыто и без стеснения использовала окружающих, включая собственных детей, которых она ни во что не ставила и видела в них лишь материал для залатывания дыр на простыне большой политики. По ее указу травили и убивали неугодных, и это ничуть не смущало ее. Когда ей очень мешала Жанна Наваррская, мать будущего короля Франции Генриха IV, а тогда – потенциального наследника и возмутителя религиозного спокойствия (он изменил веру, став протестантом), Екатерина Медичи пригласила ее для обсуждения насущных проблем во дворец. Домой добраться королева Наваррская не успела, молва же упорно твердила о знаменитых отравленных перчатках, якобы изготовленных для нее флорентийским парфюмером Екатерины Медичи. Если этот случай однозначно нельзя назвать делом рук королевы, то все равно на ее счету достаточно жизней. Когда она бралась за какое-то дело, то совершала все с такой неотвратимой настойчивостью, что сомнений в результатах быть не могло.

Однажды «черная королева» прознала, что на ее сына Генриха оказывает недопустимо сильное влияние один из лидеров его круга общения, настырный приверженец самобичевания и религиозного паломничества Линьероль. Религиозный фанатизм, по мнению Медичи, была ни к чему будущему правителю, ключевым же поводом для беспокойства королевы стало то, что сын мог ускользнуть от всеобъемлющего материнского влияния. В результате аскета, который никому не причинил ни малейшего вреда, нашли зарезанным в темном закоулке Парижа. Таких случаев было не так уж мало.

Но самым вопиющим заговором стала подготовка королевой убийства адмирала Колиньи, пользовавшегося потрясающим, поистине библейским авторитетом в столице. Мало того что адмирал был иноверцем, так он еще добился беспрецедентного влияния на короля Карла IX, внушая ему различные идеи, которые противоречили видению ситуации самой Екатериной. Когда Колиньи стал не просто раздражать королеву, но вызывать приливы ее ненависти, с которыми женщина не могла и не собиралась справляться, к решению проблемы были подключены «рыцари плаща и кинжала». Найти убийцу было проще простого, и после венчания Марго и Генриха Наваррского нанятый убийца должен был произвести роковой выстрел в возвращающегося лидера гугенотов. Но судьба преподнесла Екатерине Медичи жизненное испытание – убийца промахнулся: адмирал был лишь легко ранен и доставлен его людьми в покои Лувра. Напряжение и в кругах власти, и в народных массах возрастало с каждым часом, и многие уже искоса поглядывали на королеву Екатерину, подозревая именно ее в организации политического убийства. В город начали стекаться подогретые покушением протестанты, а призывы к мести зазвучали повсюду, даже в Лувре, причем из уст ничего не знающего о заговоре короля. Екатерине стоило немалых усилий убедить Карла в грозящей их семье опасности расправы и главное – возложить на него бремя ответственности за отданный приказ уничтожить Колиньи и всех гугенотов. Началась безумная, спровоцированная Медичи резня. Париж, а потом и другие города потонули в реках крови, а волны насилия, набирая силу, как цунами, шли от эпицентра бойни, разрушая все вокруг. Благодаря этому преступлению Екатерина Медичи и вошла в историю, резко выделяясь на фоне даже самых кровавых тиранов.

Но, по сути, Варфоломеевская ночь стала результатом цепной реакции, которая позже, исковеркав психику Карла, затащила и его в водоворот смерти. Ощущение вседозволенности и способность идти на чудовищные преступления ради решения сиюминутных задач привели Екатерину Медичи к заговору против мешавшего ей адмирала Колиньи. А неожиданно столкнувшись с громадным авторитетом этого человека, она, если и не испугалась, то всерьез озаботилась проблемой безопасности для себя и своего младшего сына, принимавшего участие в заговоре. Что для нее, испытавшей насилие и глумление в раннем возрасте, знающей лишь одну страсть – страсть неограниченной власти, какие-то люди. Сотни и тысячи жизней для нее были ничто в сравнении с благополучием и жаждой царствования, она слишком детально изучала труды Макиавелли, чтобы пренебречь его советом «преступать человеческие законы» с тем, чтобы вырасти до «великого правителя».

В самой резне гугенотов не было садистского наслаждения, она вряд ли упивалась тут властью, просто показала свое истинное лицо, нутро человека, способного на все. Сама жизнь сделала ее такой. Став королевой, она лишь следовала своим побуждениям, сформированным самим двором. Ей казалось, что, обретая заоблачную власть, она возвышается над окружающим миром, на самом же деле она спускалась по невидимой лестнице все ниже в темень запретного сада, откуда уже не может быть возврата. Дурман власти действовал на нее гораздо сильнее, чем травка, которую королева ввела как моду (ее даже назвали в честь королевы «медичеей»). Но с новыми возможностями счастья не прибывало, что озадачивало и удручало королеву. Одинокая и нелюбимая, сама выстроившая стену в отношениях с детьми, Екатерина Медичи с наступлением зрелых лет забывалась лишь в своих разнузданных забавах. Безумные маскарады, приводившие к повсеместному разгулу и сменившиеся со временем вакханалиями со свальным, практически публичным сексом, являлись для нее доказательством всемогущества. Увлекаясь ясновидением, «вызыванием духов» и гаданием по зеркалу, королева бросала всем вызов, отметая всякие ограничения. Возможно, впервые после распада Римской империи эта женщина столь открыто вступила на запретное поле, возродив оргии для избранных. Сама она, похоже, испытывала мало удовольствия от участия в таких мероприятиях, однако ее вуайеризм (с организацией актов совокупления прямо в своих покоях) стал просто упоением властью, бессмысленным, но навязчивым диктатом своей воли во всех сферах жизни.