Уникальность выстроенной Ливией жизненной стратегии заключалась в том, что для достижения любой задачи она максимально использовала окружение. Для этого она задействовала удивительно широкий арсенал средств: от личного обаяния до откровенного подкупа, от льстивых похвал и обещаний до прямых угроз. Эта женщина научилась изменяться, как хамелеон. Актерские способности делали ее непостижимой для окружения. Император, сенаторы, полководцы, юристы, врачи, купцы и политики – все были искусно опутаны невидимой, но крепкой нитью. Со временем на эту роскошную аристократку уже работала целая армия темных личностей во всех уголках великой империи, преимущественно специалистов по распространению слухов, сбору полезной информации, доносам, отравлению и более изощренным видам убийства. С беспристрастным упоением эта чрезвычайно целеустремленная римлянка, лишь внешне похожая на закостенелых духом столичных матрон, плела невидимые сети для всех и каждого, кто хоть каким-либо неосторожным жестом выдавал свою потенциальную силу и желание властвовать. Угроза семье и устоям расценивалась как гораздо более опасное явление, чем перспектива войны. Гнев всех вместе взятых олимпийских богов был ничем по сравнению с притязаниями на трон или даже на просто расположение принцепса. В случаях, не терпящих отлагательств, Ливия действовала, как кобра: молниеносно, оглушительно и с неистовой ошеломляющей силой. Но на самом деле она была коварнее ядовитого аспида, потому что каждый ее новый шаг был не похож на предыдущий и вряд ли мог бы быть просчитан оппонентами или скрытыми врагами. Ливии могла гордиться работой своей тайной полиции: за их совместную с Августом жизнь, как отмечают беспристрастные историки, было совершено четыре покушения, и ни одно из них не увенчалось успехом.

Конечно, идея Ливии была во многом ущербна. Банальность достижения власти в глазах мыслителя или философа не только очевидна, но и комична. Однако выведенная Ливией формула влияния на мир заслуживает уважения и пристального внимания. Так же как и ее потрясающая последовательность. Эта хрупкая женщина так зациклилась на своей навязчивой мысли, что со временем стала тираном в женском одеянии, демоном, внушающим панический ужас. Она, как математик или астроном, в течение всей жизни выводила путь звезды с собственным именем. И в отличие от математика, лишь фиксирующего законы природы, она эти законы побеждала. Мотивация Ливии была прямо связана с действием инстинкта самосохранения, а искаженность ее представления об идее власти оказалась настолько сильной, что она не пожалела даже собственного сына.

Если многие дивились показному благородству и изумительному инстинкту материнства Ливии, которая приютила в своем дворце всех детей всевозможных родственников, то сама Ливия могла лишь посмеиваться над незадачливым окружением. Она считала необходимым присматривать за детьми отнюдь не из-за любви к ним. Дети имеют свойство вырастать и становиться наследниками, и потому внимание к их жизни открывало Ливии возможность не только тотально контролировать подрастающее поколение, но и заметно влиять на формирование характеров многочисленных внуков и внучек Августа, а также потомство его родственников, из которого при определенных обстоятельствах мог бы сформироваться нежелательный наследник. Но самое главное: воспитание детей позволяло лучше узнать все психологические особенности молодых людей, чтобы при случае воспользоваться этими знаниями как козырем. Якобы из заботы об образовании молодой поросли Ливия заставила дочь Августа Юлию выучить наизусть гомеровские «Илиаду» и «Одиссею». На самом деле суровость мачехи (кроме прочего, она принуждала падчерицу выполнять тяжелую работу, ткать пряжу и т. д.) была направлена на совсем иную цель. Прекрасно разбираясь в людях, Ливия знала, как разжечь неприязнь и ненависть к конкретным людям и определенным занятиям. Образованные дети – опасные дети, рассуждала Ливия, заставляя Юлию вспахивать жесткое поле литературы. Такой подход должен был вызвать в душе у ребенка отвращение к признанным в обществе шедеврам, а постоянный прессинг в родительском доме – жажду недопустимой для дочери императора свободы. Дочь, отмечает исследователь этой эпохи Джордж Бейкер, была для Августа гораздо ближе, чем жена. Но даже не это было самой главной угрозой для Ливии: Юлия стояла у нее на пути потому, что могла родить на свет наследника, чего не в состоянии была сделать сама Ливия.

Страх перед такой развязкой толкал коварную женщину к риску. Но, начав весьма рискованную игру с фортуной, она неизменно была обходительной с девочкой (как, впрочем, и с остальными детьми) и всегда умела прикрыться благонравными намерениями. Ее стратегия дала всходы через много лет, но это были смертоносные ростки, гораздо более страшные, чем воины, родившиеся от ядовитых зубов дракона.

Случай добиться маленькой или большой победы представлялся Ливии всегда. Конечно, лишь с той оговоркой, что Ливия не только держала под тотальным контролем всю жизнь императорского двора, но и активно навязывала Августу свои идеи. Последний настолько серьезно относился к мнению своей супруги, что даже записывал план предстоящей беседы с ней. Возможно, историки гиперболизируют, указывая на этот факт, но нет никаких сомнений в том, что в годы мира, когда империя сосредоточилась на развитии и совершенствовании своего владычества, Август находился под ее очень заметным влиянием. Во всяком случае, правдой является тот факт, что многие «приватные высказывания Ливии претворялись в публичные эдикты». И это при «второсортной» роли женщины в Римской империи, созданной мужчинами для мужчин!

Расчистка пути к Олимпу

Мать отечества оказалась прирожденной убийцей. Когда дело касалось ее интересов, она устраняла конкурентов по-женски: с хладнокровной улыбкой неизбежности на устах, без эмоций или сомнений и без следов. Осторожно и ненавязчиво продвигая интересы своих сыновей, она пыталась создать ситуацию, когда у Августа как императора не останется никакого другого выбора для назначения наследника, кроме Тиберия или Друза. Отношение к ним было в высшей степени разным: может показаться удивительным, но она явно выказывала больше благосклонности старшему сыну Тиберию. Возможно потому, что его ранние годы жизни прошли почти без матери, отпечатком чего до конца жизни остались мрачные нотки ущербного, оставшегося без любви ребенка. Но в этом деле был еще один немаловажный штрих – Тиберий был ее точной копией, только в мужской тоге. Старательно пытаясь заглянуть в его темную натуру, она видела там свое собственное отражение, душу человека, способного на все. Друз, рожденный в доме Августа, был совершенно другим. Он был близким по духу к принцепсу, пропитанный великодушием, как готовый к решительным действиям, так и подверженный внутренним колебаниям и сомнениям. Наконец, Друз был просто на четыре года моложе, а Ливия очень спешила. Ведь Август не вечен…

Несмотря на то что Август жестоко расправился с Антонием, он с искренней отцовской нежностью относился к его сыну от брака с сестрой императора Октавией. Именно юный Марк Марцелл вместе с сыном Ливии Тиберием оказались ближе всех к колеснице Августа, когда он победителем въехал в Рим после великолепной египетской кампании. И именно за Марцелла он отдал свою единственную дочь Юлию, едва она достигла четырнадцатилетнего брачного возраста. Этим жестом Август недвусмысленно намекнул, что он сделал четкий выбор относительно будущего преемника. Ливия хранила выжидательное молчание, никак не выказывая беспокойства по поводу действий своего супруга. Хотя это был болезненный укол – ее Тиберий был оттеснен на вторые роли. Впрочем, отдавая дань императору, стоит заметить: он отнюдь не был склонен класть яйца в одну корзину. Он просто был сдержаннее с сосредоточенным на себе Тиберием, который до девяти лет прожил в доме своего отца (до его смерти) и пришел в императорские покои уже почти сформировавшейся личностью. Причем личностью в высшей степени замкнутой и эмоционально сдержанной. Племянник же императора Марцелл, как и младший брат Тиберия Друз, рос во дворце на глазах Августа и потому казался ближе, а сам Август был сильнее привязан к Марцеллу и Друзу. Кроме них, был еще преданный и исключительно честный друг Марк Агриппа, в чьи мощные руки физически слабый Август всегда мог бы без сомнения передать крепнущую день ото дня империю.