Но Ливия с лихвой компенсировала отсутствие задатков любвеобильной самки – то, что в большинстве своем тайно стремились заполучить римские мужи, – своим необычайным умом, тонким расчетом, изумительным актерским мастерством и безжалостным отношением к врагам. Ее мужская логика формировалась в период великой трансформации общественного сознания. Вместе с ростом сексуальных свобод женщин пропорционально возрастали и свободы во всех остальных сферах: наиболее смелые современницы Ливии уже становились врачами, поэтессами, юристами. Как и во всех состоятельных семьях, для Ливии были широко открыты возможности приобщения к литературе Лукреция и риторике Цицерона, философии Платона и истории Саллюстия, древним таинствам религии, косметики и медицины. Естественно, как и все образованные граждане Рима, она воспитывалась на культурных канонах Эллады, прекрасно владела греческим и не понаслышке знала о куплетах Гомера и философских парадигмах Гераклита. Литература и искусство в тот период, как отмечает Вилл Дюрант, «приобрели новый престиж». Хотя Ливии была не чужда чувствительность стихов Валерия Катулла, с детства она прониклась гораздо большим уважением к прагматическим достижениям эпохи, а мистику религиозных символов использовала лишь для устрашения и низвержения своих мнимых врагов и недоброжелателей. Чем старше становилась Ливия, тем меньше в ней оставалось женской эмоциональности, зато все больше преобладал тонкий математический расчет.
Может показаться странным, но именно в растущих свободах для женщин Рима таилась наибольшая опасность для формирования нового стереотипа римлянки высшего света: девушки, подобные Ливии, слишком рано осознавали и воочию убеждались в том, что империя существует для мужчин. Выходя замуж в тринадцать-четырнадцать лет по политическому или экономическому расчету, девушка попадала из сферы беспрекословного подчинения отца в новую зависимость – от мужа. Дети и дом становились единственным смыслом существования, даже самая надежная идиллия могла в один миг быть разрушена решением мужа. Женщину передавали из рук в руки, она не имела права на равное с мужчиной существование. Естественно, это возмущало образованных представительниц слабого пола и стимулировало к поиску противодействия. Жизнь и проблема выживания, создания сбалансированного и устойчивого положения вынуждали наиболее сильных и мятежных женщин быть коварными, использовать нестандартное оружие против представителей сильного пола. Этим извечным оружием становились секс, власть и яд. Неспособная эксплуатировать первое, Ливия начала спешно овладевать азами второго и третьего.
Восхождение Ливии началось с того момента, когда склонный к любовным похождениям Октавиан, уставший от неудачного брака со сварливой и капризной женой Скрибонией, неожиданно увидел нежную и покладистую Ливию. Ливия была несвободной: она состояла в законном браке с Тиберием Нероном, более того, имела от него сына и была на шестом месяце беременности другим ребенком. Молва утверждала, а историки подхватили убежденность римлян в том, что именно Ливия сознательно принялась обольщать Октавиана, разглядев в нем потенциал властителя. Говорили, что она колебалась какое-то время, кому отдать предпочтение: слабому здоровьем, но предусмотрительному Октавиану или энергичному и импульсивному красавцу Марку Антонию. Когда же решение было принято, Ливия осторожно, но последовательно принялась обрабатывать Октавиана.
Во-первых, Октавиана надо было развести с законной женой, а во-вторых, необходимо было убрать с дороги и собственного законного мужа. Первое сделать было проще, искусно подбросив высокомерному воителю информацию о том, что его жена имеет тайную любовную связь на стороне. Октавиан поверил, потому что сам хотел избавиться от надоевшей ему Скрибонии. Тем более он имел возможность воспользоваться римским правом отослать жену без каких-либо объяснений. Что он и сделал в день, когда ни о чем не подозревающая Скрибония разрешилась от бремени, подарив мужу дочь Юлию. Говорили, что мать так и не увидела ребенка…
Гораздо сложнее было решить вторую задачу – убедить собственного мужа не поднимать скандал и тихо дать развод. Но Ливия преуспела и тут, заполучив Октавиана и обведя вокруг пальца мужа. Она сумела убедить последнего, что ребенок, которого она носила под сердцем, является чадом Октавиана. Последнему же коварная женщина фактически предложила отобрать себя, пользуясь правом власти. Тиберий Нерон рассудил, что стоит уступить одному из двух наиболее влиятельных людей империи, отдавая должное его мстительности и беспринципности. Отказ грозил неминуемой гибелью; отдав же Ливию, он одновременно позаботился и о своем благополучии, и о маленьком трехлетнем сыне Тиберии. Кроме того, в этом деле Ливия ловко обыграла еще один нюанс: в свое время Тиберий Нерон не к месту выступил с предложением наградить убийц Юлия Цезаря, что могло в любой момент послужить поводом для его уничтожения. Все это заставило законного мужа смиренно воспринять ситуацию и благословить брак Октавиана и Ливии.
Ливии в тот момент было всего девятнадцать лет. Это, на первый взгляд, олицетворение кротости, женственности и даже какой-то необычайной добродетельности никак не выдавало хваткую и не особо чистоплотную натуру. Для достижения своих честолюбивых целей она готова была использовать любую, даже самую гнусную возможность. Это было чисто женским ответом на созданный мужчинами мир наслаждений и абсолютности власти. Римлянке отводилась слишком жалкая роль: ублажать сексуальные прихоти воинственных самцов, которые огнем и мечом возвеличили древний город, и еще растить детей, которые также оставались в полной власти отца. Ее природное обаяние, направленное в четкое русло достижений, ломало любые преграды. Впрочем, она оказалась под стать самому Октавиану, на первый взгляд мягкому и хрупкому, но при внимательном рассмотрении самовлюбленному, расчетливому и коварному человеку. К моменту женитьбы на Ливии ему исполнилось двадцать шесть. В то время тщедушный, но чрезвычайно амбициозный полководец имел довольно туманные перспективы государственного деятеля и мало что предвещало его полувековое правление империей.
Если сердце Октавиана действительно зажглось пламенем любви к милой девушке с открытым и проникновенным взглядом, то вопрос влюбленности самой Ливии, пожалуй, так и остается вопросом без ответа. Исследование поведенческих мотиваций молодой женщины говорит о том, что Ливия сознательно влюбила в себя болезненного Октавина, чтобы, пользуясь его вполне прогнозируемым восхождением по ступеням власти, достичь и своих целей – прежде всего, построения идеальной в ее понимании семьи, основанной на неприкосновенности со стороны кого бы то ни было, безопасности для своих детей и, наконец, власти. Последнее, впрочем, было средством для обеспечения первых условий, а вовсе не целью, как полагают многие. Безопасность любой римской семьи в те времена была более чем актуальной. У многих еще не стерлись в памяти проскрипционные списки диктатора Суллы, истребление семей в период гражданской войны Цезаря, падение многих знатных граждан во время противостояния Октавиана Августа и Марка Антония.
Очень сложно предположить, что такой молопривлекательный мужчина, как Октавиан, разбудил в скромной Ливии страсть. Более того, обладающая удивительно тонким расчетливым умом, девушка вообще вряд ли была способна на страсть к кому-либо. По натуре она была холодна, как арктический лед, и опасна, как смертельная трясина, покрытая обманчивым пушистым мхом. В случае с Октавианом она просто «сработала на перспективу», и окажись на его месте кто-нибудь другой, он неминуемо растворился бы под действием ее дурманящего зелья.
Замужество для Ливии сразу же обозначило переход к стойкой защите интересов своего нового супруга, в то время довольно беспутного, хоть и осторожного мужчины, мнительного и немилосердного полководца. Последнее было психологической компенсацией физической немощи и болезненности, потому что при природной мягкости Октавиана было направлено исключительно для устрашения потенциальных противников и реальных врагов. Именно так можно объяснить его шокирующие граждан выходки, подобные демонстрации отрубленной головы Цицерона на Форуме. Унижение памяти известного человека так или иначе служило возвышению его самого.