Поэтому так же, как и ты, считаю этот вопрос исчерпанным.

Теперь, хотя я этого не люблю, мне придется выступить в роли ментора.

Это в отношении твоего смехотворного утверждения о твоей старости. Ты так искренне веришь в свою старость, так носишься с ней, что иногда просто-таки ставишь себя в трагикомические положения. Ты ставишь себя в трагикомические положения своеобразным объяснением обыкновеннейших и естественнейших в твоем возрасте, как ты говоришь, «диких выходок».

Ты пишешь: «Не казались ли тебе странными эти сальные разговоры, похабные анекдоты, что иногда допускались мной?»

Кисанька, они не могут казаться странными. Они естественны, как снег зимой, как солнце летом. Будем ставить точки над всеми «и».

Человек такое животное, которое только тогда здорово, когда оно может удовлетворить все свои физиологические потребности. Конкретно ― наш случай! Мы с тобой встретились ― оба холостые, в минуту встречи абсолютно свободные. Каждого из нас пронизывают любовные токи. Насытить тело сейчас, в эту минуту мы не можем по целому ряду причин и бессознательно для самого себя, не отдавая себе отчета, каждый из нас, и ты, и я удовлетворяли, конечно не полностью и частично, свою половую потребность таким извращенным способом, как словоблудие. Это объяснение с физиологической точки зрения твоих «диких выходок». Потом, есть еще и другое объяснение, в котором большую роль играет чувство любопытства. То чувство, которое заставляет нас ставить ногу на чуть затянувшуюся пленкой льда лужу, желая испытать ее крепость, то чувство, которое заставляет нас рисковать, желание побалансировать на остром лезвии недозволенного и рискованного. Вот поэтому мы и говорили друг другу двусмысленности, говорили их только для того, чтобы испробовать друг друга.

Этими «дикими выходками» страдаешь не только ты, но страдаю и я, страдает вся молодежь земного шара, страдают все мужчины и женщины. И уж во всяком случае эти «дикие выходки» не являются показателем старости. Заметь, что в последнее время мы почти не говорили друг другу двусмысленностей. Это подтверждает оба пункта.

И вообще, ты, наверно, очень молода душевно, и только потому, как безусый юноша хочет казаться пожившим мужем, так и тебе хочется казаться видавшей виды, познавшей жизнь и состаренной ею солидной дамой.

В общем, конечно, всю мою теорию можно разбить, извратив какую-нибудь одну мысль и построив от нее цепь логических рассуждений. Знаю, что ты меня самого же обвинишь в этом, и потому предупреждаю твое обвинение. Я вот в начале письма говорил, что я не буду писать о чувствах, но я не могу. Я не знаю, что бы я отдал за то, чтобы с тобой поговорить, счастливо посмеяться из-за пустяковых причин, пережить вновь ту массу мелко-ничтожных для постороннего и огромных для посвященных малюсеньких, связывающих нас, не имеющих даже определенного термина отношений.

Любимая! Я читаю и перечитываю с восторгом и ликованием нежные строки твоего письма.

(О искренность! Если ты водила ее рукою хоть на 20%, то с меня довольно ― я счастлив!)

Раиса, говоря откровенно, мне стыдно писать все то, что я переживаю, что чувствую. Мне стыдно писать о том, что так нагло светится в глазах у людей, что бросает в яму бессознательного и безумного даже человека-машину нашего времени. У меня сейчас настроение пофилософствовать. Хотя нет ― не буду.

Кисанька, у каждого человека бывают внезапно вспыхивающие желания. Эти желания вспыхивают красные и огненные, как языки пламени из-под крыши дома, и застилают мир.

Сейчас я хочу только одного. Нежно, нежно поцеловать тебя; а потом бурно ― обняв лицо руками и трясясь; раскаленными губами сделать твои глаза такими, как в том стихотворении. Помнишь?

«Щепоткою расцвеченной сирени

Глаза твои я не могу назвать.

Любимая! В них очень много тени

Безумств

ума

и мыслей невпопад.»

Мне кажется, что я очень удачно схватил выражение твоих глаз. Потому что когда я читаю эти стихи, я вижу твои глаза ― серые и большие.

Кисанька, целую тысячу тысяч миллионов раз!

В МППС литкружок провел одно заседание. Был на кружке при нашей газете. Если бы не знал, что это литкружок, то я был бы уверен, что это кружок по ликвидации неграмотности. Хотя там и обещают печатать кружковцев на литстранице, но я думаю оттуда уйти, ты ведь понимаешь, что меня это не устраивает. Пока что нагрузили работой ― консультировать провинциальных начинающих писателей. Думаю, что эта работа принесет пользу. Сейчас читаю «Войну и мир». Признаться, я не ожидал такого могучего умения покорять читателя. Толстого нужно побольше и внимательно читать. На днях был в М.Дмитровке на картине «Сын Зорро». Не картина, а зверь. Кроме того, получил большое удовольствие, что в фойе не играли коты, дергающие самих себя за хвосты, т.е. джаз- банд, а играл самый настоящий симфонический оркестр.

Раинька, ты могла бы писать почаще ― хотя бы открытку, а то пока дождешься ответа, проходит четырнадцать дней, нетерпение из меня так и сочится. Будь милосердна и пиши почаще! Еле сижу. Хочется спать. 12 часов. Встал сегодня в пять, сам не знаю почему, и принялся за чтение ― одновременно ― Пушкина, Пастернака, Бабеля, Светлова и Флобера. Опоздал на службу, с которой, кстати сказать, скоро придется распрощаться. Был взят временно. Ну и черт с ним.

В отношении моего сокровенного дела ― движется медленно. Как-то выходит так, что я больше читаю, чем пишу. Хотелось тебе послать на отзыв и строгую критику один смущающий меня абзац, но сейчас просто не имею сил переписывать его.

Поздравь меня! Бросил курить ― потому что нету денег. Папашины дела неважны.

Посылаю тебе записку от Ушаковой; она, кажется, уходит из МППС в какой-то клуб. Она что-то очень изменилась и стала симпатичным человеком.

Целую, Кисанька! Напиши подробно о стипендии, о известиях из дому.

Целую, целую, целую Арося.

Целую руки, в которых больше вселенской истории, чем в толстых книгах, миллионах талмудов. Никому не позволяй их целовать, Кисанька!

15/XI1929.

Любимая и единственная Кисанька!

Я прихожу к убеждению, что в СССР очень много влюбленных пар. Они все пишут друг к другу многостраничные послания, пишут очень часто, и в итоге мы очутились перед таким конфузным фактом, как недостаток бумаги.

Видишь, я верен самому себе. Я объясняю этот факт не диалектически реалистично, а беру наш конкретный экономический срыв и окружаю его поэтическим ореолом.

Ну, это, конечно, несерьезно. Бумагу я, наверно, на днях вышлю, хотя в Москве она тоже историческая редкость, оставшаяся от прошлых лет.

Любимая Кисанька, дом не сразу строится ― сначала кладут фундамент. Я говорю об этом твоем симптоматичном настроении, в котором общежитие кажется холодным и казенным, о настроении, которое, к сожалению, всегда неотделимо от нас.

Сначала хочется уюта с подругой, а потом захочется и того, что скрывается под словом угар. В уюте захочется большего чем уют. Если бы я был с тобой, то, может быть, мы разделили бы вместе смысл этого слова, но если меня нет, то, может быть... Ты знаешь, у меня сейчас все чувства и мысли претворились в три слова: «Чтоб он сдох». Ты понимаешь ― кто?

Прости, пожалуйста, эти грубые мысли и чувства. Любимая Кисанька, мне ужасно не хватает тебя! Я сегодня в злом настроении, но сейчас уже сам над собой издеваюсь за эту шаблонную фразу. О тех чувствах, которые наполняют меня при одном твоем имени, нельзя писать такой прозой.

О них нужно писать поэмами, тысячестраничными томами пастернаковских красок! Мне кажется, что мое чувство

― это чистейшее и величайшее из всего, что есть в человеке, это его сила, это его побудитель к жизни. Но может быть, это кажется только мне? Может быть, на самом деле это зауряднейший повтор бывшего уже до меня в тысячах поколений любовного чувства?

Но как бы там ни было, я счастлив, что в свою короткую человеческую жизнь я могу испытать это радостное ликование сердца.