– Партийку сметаем, капитан, да?.. выиграешь – не заберем, проиграешь – прихватим.

Шахматы – из красного уголка при казарме Третьей роты. Оттуда и подшивка «Красной Звезды».

– С немцами поиграй…

Ястребиные глаза нашли на земле что-то любопытное, начальник наклонился, поднял, всмотрелся. В руках его был осколок мины.

– А мина-то немецкая… – задумчиво молвил он, и мысли его свернули на хоженую тропу.

– Три женщины, – из немецкой агентуры предположи­тельно, – фланируют в районе станции, сейчас скрываются в близлежащих пунктах, не встречал?

– Не попадались. – Он скрытно ходил к женщинам: не хотел, чтобы Тося видела его. Какой-то стыд был перед нею.

– Где этой ночью был?

– Здесь.

– Кто ж стрелял?

Курсанты. Третья рота. Баловались перед фронтом. Эти ястребиные ребята в одну кучу сгребли поджог, десант, агентуру, бандформирование, женщин, парашюти­стов и совсем запутались. Уехали чрезвычайно озабоченны­ми, в райцентр. Студебеккер дважды выползал на горбы дороги и прятался во впадинах. Потом машина скрылась в пыли, и Андрианов вывесил белую простыню.

– Конюшня, – сплюнула Томка, глянув на казармы. Люська шарила по тумбочкам, Варвару потянул к себе склад. Андрианов раздвинул пустые ящики, закрывавшие потайную дверь с неприкосновенным запасом начпрода. Продуктов хватило бы на всю деревню, Варвара упала на ящики, никого не подпускала к ним. Расплакалась: «Не довезу! Ой, не довезу!»

Добычу разложили по четырем вещмешкам, Варвара не выпускала из рук дополнительный узел. Люська блаженст­вовала, уплетая колбасу, а Томка места себе не находила, заглядывала во все углы. Круговым движением плеча подо­звала к себе Андрианова.

– Я ведь, Иванушко, в казармах воспитывалась и отвра­щение у меня к ним, отец у меня из кадровых. И муж полком командовал, из грязи да в князи, на что у отца ушло пятнадцать лет, у него за три года получилось, одним махом. Прослужил после училища три года, стал командиром роты – и тут же полк, вместо арестованного командира.

– А зачем ему изменяла?

– В отчаянии была, в страхе, вот что думалось: если так быстренько можно забраться на вершину, через ступеньки перепрыгивая, то и полететь вниз, упасть, сверзиться – плевое дело. Как въехали мы в квартиру комполка, так я сразу представила обратный путь. Полетит мой Петруша вниз, мимо комбата, мимо роты и взвода, и упадет рядовым красноармейцем или того хуже. Своя жизнь кончилась, когда поселилась среди чужих вещей, отдали нам всю обстановку. Я поняла, что долго Петруша не покомандует. И точно: в академию, а там учиться не дали, обратно в округ, я чемоданы не успевала закрывать и открывать, и на новом месте не раскрыла. А в войну бежала с ридикюлем, соседка в Минске догнала, от нее и узнала о гибели Петруши.

Он выстроил женщин, придирчиво осмотрел их, порадо­вался тому, что вместе со всеми дамскими причиндалами сгорела губная помада. Женщины выглядели достойно, гим­настерочки подогнаны, юбки не мешают ходить, сапожки ладненькие, воинские звания свои все помнят, фамилии тоже, что кому говорить – назубок выучили. Томка начи­нала входить в роль и глянула на номер пистолета, сверяя его с указанным в разрешении.

Прошли пять километров, отдаляя себя от Посконц. Потом Люська сбросила с плеча вещмешок.

– Надоело, – зло сказала она. – Какого черта мудохаемся? Мы что – заготовители? На всю варькину деревню несем жратву. Так пусть сама и тащит!

Томка повалилась на траву, задымила, держала нейтра­литет. Люська не унималась, предположила, что Варька сестер да братьев придумала, снесет продукты на рынок и купит себе платье из крепжоржета!

У Варвары слезы брызнули от обиды, стала клятвенно уверять – да есть у нее братья и сестры, шесть человек, мать больная, папка погиб в прошлом году, похоронку прислали, не выживут они без того, что приносит им она, помрут с голодухи, по сто граммов зерна доли на трудодень, коровы нет, коза тощая, брыкается при дойке и дает всего полтора литра молока…

– Ну вот! – обрадовалась Люська. – Так тем лучше! Сдохли они уже, не все, так половина. Вот и тащи сама на трех человек!

Примирила всех Томка. Сделала гимнастический мос­тик, выпрямилась, потянулась, как кошечка.

– Ты, Люси, не на своей хазе. И понимать должна: Варька на эту жратву любого мужика приманит, вместе они и прокормят весь выводок.

Подняли мешки, пошли дальше. Тропа подвела к речке, разулись. Держа мешки и сапоги над головами, по колено погрузились в воду. На том берегу подкрепились консерва­ми. Люська слопала две банки, полезла уже за третьей, тогда-то подруги рассорились опять, Люське напомнили ее излюбленный прием: получив от мужчины деньги или что еще, она тут же начинала плаксиво уверять, что никто ничего ей не давал.

– Как не стыдно! – укоряла Томка. – Некультурно. Невоспитанно. Бери пример с Варьки. Она хоть из деревни, но честная.

– А ты?.. Ты сама! Помнишь того майора на станции? С которым ты поднялась в вагон? Часы ты с него сняла. Часы ты – слямзила!

– Он их сам дал мне! Сам! Свидетели есть!

– Нет свидетелей!

– Есть!

Вмешался Андрианов.

– Младший сержант Гайворонская! Отставить разговоры! Когда показалась дорога с автомашинами, он еще раз проинструктировал: не забывать новых фамилий, помнить, что сопровождают больного офицера, Варвара же еще и демобилизованная, едет на родину рожать, беременная.

Томка и Люська, вышедшие ловить машину, составляли идеальную пару: пока шоферня лупила глаза на неземную Люськину красоту, Томка вколачивала им легенду, которую те проглатывали, не усомняясь ни в одном слове. Обработали две полуторки, но почти без пользы, те перебросили их всего километров на сорок, а до Саратова семьсот, если не больше. Потом попался чересчур недоверчивый старший лейтенант, этот, на додже, так и сяк вертел документы, стараясь не глядеть на Андрианова, и произнес мрачновато: «Так-то оно так, но…». Выручил развеселый водитель полуразваленного автобуса, сам тормознул, заорал: «Сестрички! Закурить не найдется?». Согласился довезти до города, что в километрах пятидесяти, горестно покачал головой, сочувствуя больному капитану, и всю дорогу тискал Люську. Дали ему две пачки «казбека», рад был чрезвычайно.

В этом городишке Андрианову крупно, сильно повезло, у дома военного коменданта он встретил сослуживца по бригаде. Тот при ходьбе и разговоре валил голову набок и тянулся шеей, врачи обещали после войны что-то подрезать, подшить и поставить голову на место, с правым глазом тоже был непорядок, он подмигивал, и все сообщаемое сослужив­цем походило на тайну, посвящать в которую можно не всякого. От него Андрианов услышал адрес хозяйки, где примут его и женщин без разрешений коменданта. Туда и пошли, приняли их очень хорошо, три тушенки и кулек сахара окончательно расположили хозяйку. Поели, покури­ли, помечтали, сон не шел, долго ворочались, в квартире над ними пили и танцевали вовсю, рыдал патефон, окна раскрыты, слышны споры о втором фронте, о боях на Курской дуге.

– Спать надо, – строго сказал Андрианов, зная, что женщин уже не удержать. Они дня не могли прожить без мужчин, они постоянно хотели уже, чтоб их тормошили, обнимали, но не лапали, раздевали, но с уговорами, чтоб мужчины обмирали на них, даруя им свои силы. Томка с упоением внимала жарким обещаниям, тут же высмеивая чересчур пылких. Люська нуждалась в легких побоях, в знаках того, что она своя в этой мужской кодле. В Варваре же еще не истребилось истинное уважение деревенской девушке к мужчине, который всегда делает то, что непо­сильно ей, матери, братьям, и всем городским, кто постарше, она говорила «вы».

Наверху буйствовала музыка, гремел Утесов: «… что-то я тебя, корова, толком не пойму». Томка, нервничая, села у окна, Люська тоже встала, одергивая юбку, прислушива­ясь к гитарному романсу, да и Варвара, свившаяся калачи­ком в углу, хотела потанцевать и выпить, но уходить от мешков не решалась.

– Вы как хотите, а я пойду, – поднялась Томка, и Люська тоже засуетилась. – Только… не пустыми же идти.