Заболотный мрачно кивал, слушая Деминского, и постукивал кулаком по столу.
— Да, Владимир Константинович рассказывал мне об этом, — пробурчал он.
Деминский вскочил и начал что-то искать среди бумаг и книг на полке.
— Давайте проверим Колобовку, — сказал он, развязывая папку и перебирая подшитые в ней документы. — Тут у меня все истории болезни. Вот первая больная. Мария Семакина, заболела шестнадцатого июля прошлого года, работая в степи на бахче.
Мы с Заболотный переглянулись,
— Дайте-ка, дайте, я перепишу, — оживился Даниил Кириллович. — Значит, в степи…
А Деминский уже протягивал ему другую справку.
— В прошлом году была еще небольшая эпидемия в казахском селении Ирсалы-Арал. Там первым заболел мальчик Айтал, привезен из степи уже мертвым…
— Итак, все дороги ведут в степь, — задумчиво пробормотал Заболотный, торопливо переписывая истории болезни в свою неразлучную тетрадь. — Значит, все-таки суслики. Но как же это проверить? Сейчас зима, все они попрятались в норы и спят.
Да, вокруг Владимировки лежали снега, надежно укрывшие до весны подземные норы сусликов. Правда, некоторые из них почему-то не впали в зимнюю спячку: несколько раз по утрам за околицей села мы замечали на свежем снегу цепочки легких следов. Но ни одного живого обитателя подземных нор нам так и не удалось подкараулить.
А выковыривать их из мерзлой земли, крепкой в здешних степных краях, как камень, у нас не было времени. Надо помогать Ипполиту Александровичу отстаивать жизни заболевших людей.
Заботы о самой тяжелой больной взял на себя Даниил Кириллович. Опять, как два года назад в Китае, мы, сменяясь, дежурили с ним дни и ночи у постели, на которой металась в жару девятнадцатилетняя казачка Лена Мельникова.
Заразилась она от мужа, погибшего за несколько дней до нашего приезда. Мы застали ее почти в безнадежном состоянии. И все-таки Даниил Кириллович не сдавался. Он боролся сразу за две жизни: не только за жизнь молодой женщины, но и за ребенка, которого она вот уже пятый месяц носила в себе. Даже в бреду Лена вспоминала еще не родившегося долгожданного сына.
Сорок, шестьдесят, семьдесят кубиков сыворотки… Что мы можем сделать еще? А ее бьет лихорадка, неистово скачет пульс, она никого не узнает.
Так проходит несколько дней на грани жизни и смерти.
Близится Новый год, где-то за праздничными столами люди уже празднуют сочельник, готовят украшения для елок. Наверное, и у нас, в «Чумном форту», сейчас вечерами, собравшись в библиотеке, наши товарищи клеят нарядные хлопушки и бонбоньерки. Мы всегда старались повеселее встречать Новый год…
А здесь за окнами воет метель, пусто на улицах пораженной бедой Владимировки. И мы, засыпая от усталости, дежурим у постели Лены Мельниковой, непрерывно меняя холодные повязки на ее пылающем лбу.
Ход болезни осложняется выкидышем. Лена потеряла ребенка, так и не увидев его, но сама она, кажется, спасена.
Тридцатого декабря температура снижается до тридцати восьми. Лена приходит в сознание. Она то плачет, то смеется.
Новый год мы встречаем у ее постели — заметно осунувшийся за эти дни Даниил Кириллович, Ипполит Александрович, то и дело протирающий свои очки и приглаживающий коротко остриженные волосы, и я.
Мы разлили по мензуркам разбавленный спирт.
— Да, у нас, на Украине, сейчас щедровки поют, по соседям колядовать ходят, — проговорил Заболотный. — Ну, ладно! Выпьем, дорогие други мои, за то, чтобы настал, наконец, такой год, когда не останется больше на земле болезней! Придет он, будет!
Мы чокнулись, выпили. И Лена Мельникова пригубила с нами, тоже из мензурки.
Так мы встретили новый, 1901 год…
ВЕЗДЕСУЩ И НЕУЛОВИМ
Прощаясь с Деминским, Даниил Кириллович крепко обнял его и сказал:
— С каким удовольствием бы забрал вас с собой, драгоценный мой Ипполит Александрович! Светлая у вас голова, и каждый бы позавидовал такому сотруднику. Но… — он взмахнул рукой, указывая на пустынную, завьюженную степь, на утонувшие до самых крыш в грязных сугробах хатенки Владимировки, — здесь вы нужнее. Судя по всему, в этих степях у чумы вогнище, и чрезвычайно важно держать его под постоянным контролем.
Деминский обещал Заболотному весной провести тщательные наблюдения за возможными заболеваниями среди сусликов и других степных грызунов. Кроме того, Даниил Кириллович настоял, чтобы с той же целью отправился в степь опытный бактериолог и знаток грызунов М.Г. Тартаковский. Он уехал, а мы с нетерпением ожидали вестей от него.
Вести пришли, но оказались совершенно неожиданными. Тартаковский объездил всю степь. Он поймал и вскрыл четыре тысячи сусликов, полевых мышей, тушканчиков: среди них не оказалось ни одного зараженного чумой! «Подполье и степное население по чуме благополучно», — категорически записал Тартаковский в официальном отчете.
Четыре тысячи — и ни одного больного! Вы понимаете, какой это был сокрушительный удар по гипотезе Заболотного?!
Зайдя как-то к нему в кабинет, я застал Даниила Кирилловича с книжкой в руках. Он был непривычно грустен и как-то пришиблен, совсем ссутулился. Я начал его расспрашивать, в чем дело. Вместо ответа он протянул мне книжку. Это был только что вышедший в Киеве сборник лекций профессора Высоковича о чуме с теплой дарственной надписью на обложке.
— Не понимаю, что вас огорчило, Даниил Кириллович.
Заболотный так же молча ткнул пальцем в строки, подчеркнутые синим карандашом:
«Что животные могут передавать заразу тем или иным путем и человеку, в этом нельзя сомневаться, но не всегда падеж среди крыс предшествует появлению заболевания среди людей, нередко падеж среди животных появлялся только в конце эпидемии; поэтому мнение, что чума существует в некоторых местах среди животных постоянно и от них передается людям, несправедливо».
— Он прав, и возразить нечего, — грустно проговорил Заболотный, глядя в окно.
С большой экспедицией прошел по заволжским степям Василий Исаевич Исаев. И вернулся еще более убежденным в справедливости своих взглядов.
— Чума в Заволжье, несомненно, эндемична. Ее туда не заносят время от времени паломники, как вы это предполагаете, уважаемый Даниил Кириллович. Она там гнездится постоянно. Но суслики тут ни при чем. Чуму, как я и доказывал, хранят сами люди, только в ослабленной, стертой форме. И лишь временами она приобретает характер открытых эпидемий.
А помощник Исаева по экспедиции доктор Страхович заявил еще решительнее:
— Заболевшего суслика никто в глаза не видел. Грызуны в эпидемиологии астраханской чумы не играют никакой роли.
Болезнь оставалась неуловима, а в то же время то и дело напоминала о себе внезапными вспышками в самых различных уголках России.
Зимой 1902 года Ипполит Александрович Деминский сообщил о нескольких случаях заболевания на хуторах вокруг Черного Яра в астраханской степи. «Заболевания начались именно в степи, где люди работали на смежных бахчах», — подчеркивал он.
Даниил Кириллович уже собирался сам поехать туда, как вдруг чума объявилась в Одессе, и Заболотный помчался спасать веселый, шумный город своей студенческой юности.
Пробыл он там недолго. Борьбу с эпидемией возглавили опытные бактериологи Николай Федорович Гамалея и профессор Высокович. «Черная смерть» не успела разгуляться.
Завез чуму в Одессу, видимо, пароход «Мария Терезия». Один из матросов заболел еще в пути, умер накануне прибытия в Одессу и без необходимых предосторожностей, по недосмотру портовых властей, был похоронен на городском кладбище. А вскоре начался повальный мор среди крыс…
— Гамалея и Высокович повели совершенно правильную тактику, — рассказывал нам по возвращении Заболотный. — Они объявили беспощадную войну крысам. Больных людей изолировали, широко применяли предохранительные прививки. А специальные отряды в это время обследовали все водостоки, подвалы, подполья и уничтожали крыс. Только поэтому — я убежден! — и удалось так быстро прекратить эпидемию. Пробыл я в Одессе всего неделю и практически оказался ненужен.