Когда я вернулся домой, грузовое такси уже приехало, а папа препирался с мамой. Мама говорила, что папе не грех бы съездить на фазенду да попрощаться с дедушкой, но папа не хотел.

— Он ни клочка пахотной земли мне не выделил, — проворчал папа, — никогда в жизни не переступлю его порога.

После последней ссоры папа с дедушкой не общался, а мама говорила, что так нельзя. Стоило мне войти, как я услышал:

— Эй, поди сюда! Возьми эти ящики да отнеси в грузовик.

Я безоговорочно подчинился, но папа, заподозрив неладное, взял меня за подбородок рукой, похожей на медвежью лапу.

— Этого еще недоставало, — сказал он с усмешкой. — Взрослый парень, а ревешь…

В дом, ковыляя и попискивая, вошел Туникинью, и мама запричитала:

— Господи, помилуй! Ну что за семейка!

Папа расхохотался, потрепал за щечку Турику, поцеловал маму, надел шляпу и пообещал тотчас же поехать на фазенду к старику.

Старик — это дедушка.

Пытались мы смириться, да уж куда там!

Когда папа возвращался домой со смехом и песнями, все навостряли уши: у него для нас какой-нибудь сюрприз. Однажды он вручил маме бумажник, набитый деньгами, распрощался с каждым из нас и не появлялся целых два месяца.

Вернулся он слегка похудевшим, с длинной бородой, весь грязный и такой усталый, что проспал без просыпу двое суток.

Проснувшись, он рассказал, что пробурил 738 скважин, обнаружил сотни тысяч алмазов — хотя не показал ни одного, — а когда возвращался домой, ему пришлось отстреливаться от бандитов, пытавшихся его ограбить.

— Где же алмазы? — спросил я.

— Ах, алмазы, — растерянно произнес он. — Так значит, алмазы… Алмазы, — продолжал он, глядя на маму, — алмазы я отдал одной красотке, которая ждет меня.

В другой раз он взял с собою всю семью, и мы день и ночь тряслись на ветхом грузовике, останавливаясь только для того, чтобы перекусить да вздремнуть, не вылезая из кузова. Конца этой поездке не предвиделось.

— Куда же мы едем, папа? — спросил я.

Он ответил:

— На край света.

Дотуда мы, конечно, не добрались. Наконец ему надоело, и мы вернулись в наш город, где он в очередной раз поругался с дедушкой:

— Если б ты доверял своему сыну, — бушевал папа, — то выделил бы ему хоть клочок плодородной земли.

А дедушка в ответ:

— Да тебе же дома спокойно не сидится!

И целыми днями они не разговаривали.

Таким уж был папа. Все его любили. Он не вылезал из баров, где со всеми обнимался, разговаривал, смеялся, объяснял, как можно быстро разбогатеть — и, казалось, врагов у него не было. Но когда он решил баллотироваться в депутаты муниципального совета и продал все, что у него было, чтобы организовать предвыборную кампанию, за него подали лишь восемь голосов.

— Фальсификация выборов, — заключил он и грязно выругался.

Больше в политику он не совался.

Мама всюду следовала за ним. Иногда они ссорились, но все всегда кончалось примирением и объятиями — то со смехом, то со слезами.

На сей раз, когда свечерело, мама, Силвинья, Туникинью и я дожидались, чем кончится очередная папина авантюра. Уже темнело, а папы все не было. Водитель грузовика заявил:

— Ну, если так и дальше пойдет, то раньше будущего года до Бразилиа мы никак не доберемся.

Но вскоре появился папа. Он смеялся и насвистывал веселую песенку. Он свистел всегда, когда был доволен.

— Ну, что? — спросила мама.

— Привет от старика, — весело ответил папа. — Это он вам прислал.

Мама развернула сверток, расчувствовалась и снова завернула. Это был сыр.

Папа поглядел на нас — на свою семью — глубоко вздохнул, посмотрел на запертую дверь и велел нам с Силвиньей залезть в кузов, куда уже успели погрузить весь наш скарб: кровати, камин, шкафы, стулья и кастрюли. Вместе с мамой и Туникинью папа сел в кабину, и грузовик отправился в путь.

Когда мы выехали из города, уже стемнело. Силвинья задремала на тюфяке, а я разлегся кверху пузом на другом, уставившись в небо. Глядя на огоньки, вспыхивавшие за тучами, я все думал, как было бы хорошо, если бы Алиса поехала с нами.

Потом я заснул.

В Бразилиа мы приехали через два дня, но ни я, ни Силвинья, ни Туникинью не увидели стеклянных зданий. Мы проезжали мимо них на рассвете, когда еще спали, а когда папа нас растолкал, я увидел только бурые деревянные домишки.

— Вставай, соня, приехали, — сказал папа.

Я протер глаза и стал высматривать дворец Алворада, площадь Трех Ветвей Власти, кафедральный собор — все, о чем сообщалось в журнале.

Но ничего подобного не было.

Не было реки, называемой Фисон. Не было солнца, не было золота. Впрочем, солнце вскоре взошло, распугивая тьму и освещая уличную пыль, рассохшиеся деревянные домики, грустных и сонных людей.

Папа посмотрел на нас, рассмеялся и стал болтать без умолку.

— Это Тагуатинга, дорогие мои. Здесь мы будем жить. Бразилиа — вон там, и мы когда-нибудь туда переедем. А пока обоснуемся тут, в этом дерьме.

Мама попросила папу, чтобы он не выражался, а он, назло ей, снова выругался. Тогда мама засмеялась, покачала головой и произнесла вслух: дерьмо. Туникинью попытался повторить это слово, но с его уст сорвалось нечто невразумительное. Все мы засмеялись, а папа отворил дверь нашего дома.

Это был четырехкомнатный деревянный дом с удобствами во дворе. Первой, широко ступая, вошла мама, за нею проследовал папа. Когда мама оказалась к папе спиной, он рассеянно поднял глаза и ущипнул ее за попу.

— Антониу! — возмутилась мама. — Больше так не делай!

А папа, глядя на всех нас, изобразил удивление и сказал:

— А что такое? Я ничего не сделал, Мария. Тебе почудилось.

Мама решительно вышла из дома, окинула взглядом мебель на грузовике и приказала, подталкивая папу:

— Скажи, чтоб сейчас же разгружали мебель, хоть для приличия.

Все было пыльным, и мама до поздней ночи подметала пол, вытирала стены и расставляла мебель. Папа вышел, чтобы расплатиться за такси, а когда вернулся, все уже спали.

Вот, оказывается, что такое Бразилиа.

Мы ездили в Бразилиа раз или два в месяц, когда отец брал выходной на стройке и нанимал для поездки джип.

— Этот джип, — сообщал он, — из строительной компании Ребелу. Этот джип доверяют только мне, потому что я хороший работник.

И громко сигналил, дабы довести до всеобщего сведения, что Антониу с семейством желает провести воскресенье в Бразилиа — городе будущего, где золото.

Ездили мы неохотно. Мама говорила, что у нее в Тагуатинге целый ворох нестиранного белья, и она торопилась вернуться. Туникинью тоже не проявлял ни малейшего интереса и начинал хныкать, хотя папа и пытался его развлечь, напевая песенки. Только Силвинья стремилась посмотреть все — особенно витрины.

— Посмотреть-то можно, — предупреждал папа, потрепав ее за щечку. — Но только посмотреть, потому что купить что бы то ни было здесь по карману только толстосумам.

Мама сокрушенно качала головой, и мы бродили, бродили и бродили без остановки.

Однажды папа привез нас к вечеру, чтобы посмотреть выход президента, и мы битых два часа провели в ожидании у дворца Алворада. Когда он вышел, караул встал по стойке смирно, но даже издалека было видно, что солдаты не решаются взглянуть в лицо президенту.

— Это Жаниу Куадрус,[2] папа? — спросил я.

— Нет, нет, это Жангу,[3] — ответил папа, не глядя мне в глаза. — Тебе что, не говорили в школе, что Жаниу вышел в отставку?

Мне никто ничего не говорил. И больше я ни о чем не спрашивал, а только глазел на президентских телохранителей и сложил руки для молитвы.

«Если мне суждено чего-нибудь достигнуть в жизни, — молился я, — мне хотелось бы стать телохранителем».