Волосы Джека были длинными и желтыми, он носил их собранными вместе и перевязанными на уровне лопаток черной лентой.
— Принесу ножницы. И теперь я подумал, что сок грецкого ореха подойдет намного лучше, чем жженная пробка. Вы не будете возражать против сока грецкого ореха, капитан Обри?
— Да никогда в жизни, — сказал Джек. — Как только мы изучим окрестности и выработаем окончательный план, вы можете окрасить меня с головы до пят и, если изволите, обрезать волосы.
Они притихли, прислушиваясь к возвращению Майкла. Хирепат возился с корзиной для грязного белья, мушкетоном и веревкой, принес один потайной фонарь и два обычных, и корзинку с едой для тайника, Джек изучал план. Он не сожалел о своем шаге — единственно возможном для него, но сожалел о рвении старого Хирепата. Джек не был уверен в том, как старый джентльмен поведет себя, если их предприятие из игры превратиться во серьезное, возможно, очень кровавое дело, и очень переживал, что еще слишком рано. Для такой операции, чем позднее и безлюднее, тем лучше, и ему предстояло сдерживать Хирепата. Не видел он потребности и в неграх. Слуги из отеля будут более естественны.
— Он здесь, — сказал Хирепат и мгновение спустя вошел его сын. — Все хорошо, Майкл?
— Да, сэр. Джо на пути в Салем на телеге Гуча. Карета ждет во дворе, а Авденаго я отправил спать.
— Молодчина. Теперь давайте загрузим все вещи: они как раз войдут в корзину для грязного белья. Аккуратнее с мушкетоном. Поторапливайтесь, поторапливайтесь. Теперь, сэр, сюда, пожалуйста.
— Во-первых, — сказал уверенно Джек, — я прошу отвезти меня к барку. Это — основное правило тактики — убедиться в путях отступления.
Его тон был так убедителен, так авторитетен, что мистер Хирепат не возражал, хотя выглядел немного недовольным.
Хирепат залез на козлы, и они выкатили с конного двора. Джеку сразу стало ясно, что мистер Хирепат умелым извозчиком не является. Они со скрежетом зацепили круглый валун на углу улицы. Волнение возницы передалось лошадям и, несмотря на туман, карета скоро запрыгала и заскрежетала по мостовой в таком темпе, что пассажиры были вынуждены крепко вцепиться, в то время как мистер Хирепат настойчиво продолжал:
— Но, Роджер. Полегче, Бесс. Полегче, Роб. Эй, там!
Они почти врезались в двух пьяных солдат и оттеснили один кабриолет прямо на тротуар, но к счастью, движения на улицах было мало, и по мере приближения к гавани лошади успокоились. Хирепат заехал в свою обычную таверну — или, скорее, кони привезли его туда, — и по причалам они пошли к «Арктуру», неся фонарь и корзинку с едой.
— А теперь, сэр, — сказал мистер Хирепат, ведя их вниз, — я покажу нечто, что, как полагаю, удивит вас.
Вниз, туда, где пахло смолой, такелажем и трюмной водой, потом в корму, в хлебную кладовую. И вот они стоят внутри: пустое пространство, полностью обитое листовым железом, против крыс, и все еще пахнущее сухарями. Мистер Хирепат нажимал на деревянные планки, к которым крепились листы железа, дергал их, стучал по панелям, издававшим один и тот же полый грохот.
— Где же это? — бормотал он. — Проклятье, мои глаза, могу поклясться… видел это сотню раз.
— Полагаю, вот эта, сэр, — сказал его сын, поворачивая планку. Металлический лист откинулся вверх на петлях, открывая каморку, где могли спрятаться на время обыска корабля четыре или пять человек.
— Вот! Только посмотрите на это, — вскричал мистер Хирепат. — Говорил же, что смогу удивить вас.
И отец, и сын были жутко довольны, и у Джека не хватило духа сказать, что он видел подобное с полдюжины раз, по крайней мере, когда еще мичманом или лейтенантом его посылали на торговые корабли для принудительной вербовки всех, кого сможет найти. Но упавшее настроение немного приподнялось, когда он подумал, что это собьет с толку сухопутных крыс, и что хотя офицеры Королевского флота могли бы обнаружить это с легкостью, то у офицеров американского флота нет практики подобного рода, так как они никогда не занимались принудительной вербовкой: их команды составлены из отборных добровольцев. Все же, с другой стороны, множество американских моряков скрывалось от мобилизации в бочках, в кладовой или подобных местах, и многие из американских офицеров ранее командовали торговыми судами.
Мистер Хирепат показал защелку изнутри, которая откидывала створку, убрал внутрь корзинку и дал запасной набор ключей.
— Теперь, сэр, — сказал он, глядя в свете фонаря на часы, — теперь на нашу разведку. Становится поздно.
Когда они подъехали к отелю, до наступления темноты оставалось еще слишком долго. Столкновение в начале поездки повредило внутренний постромок, который разорвался совсем, когда мистер Хирепат врезался в стоявшую ручную тележку по пути из гавани.
Имевшаяся у них веревка сгодилась для починки, но это был долгий и кропотливый труд: фонари к тому времени прогорели, и их следовало вновь зажечь внутри кареты, потайной же фонарь давал слабый свет. Своенравные лошади все время беспокоились. Инцидент произошел на углу Вашингтон-стрит, и хотя большая часть Бостона уже спала, собралась небольшая толпа, подавая советы, а двое из них даже обратились к мистеру Хирепату по имени.
В начальной стадии починки Хирепат был болтлив, полон предложений, стремился что-то сделать, но к моменту, когда Джек скрепил и починил постромок при помощи крепкого троса и задней половины бича, Хирепат успокоился, хотя и был склонен искать виновных и обижаться. Когда, наконец, они подъехали к отелю, он почти замолк.
Джеку эти симптомы были хорошо знакомы: довольно часто видел их во время длинного броска на шлюпках к враждебному берегу, перед тем, как батареи откроют огонь. Молодой Хирепат, напротив, был спокоен, уверен, не дергался, сносил упреки отца с исключительным терпением.
Было уже поздно, слишком поздно для уличных мальчишек, которые могли бы подержать лошадей. Настолько поздно, что в отеле не подавал никаких признаков жизни, кроме пения в баре: «Marlbrouk s'en va-t-en guerre, mironton mironton mirontaine»[55] и огней в холле.
Джек нацелил подзорную трубу на фасад и стал внимательно разглядывать его. Пока чинили постромок, с норд-веста подул бриз, и хотя туман все еще был довольно плотным, между дрейфующими полосами он различил очертания балкона. Карета остановилась, но не прямо напротив входа, а немного вниз по улице. Джек вышел и сказал Майклу Хирепату:
— Загляните в отель. Осмотритесь, что к чему, скажете, что мы здесь и возвращайтесь. Вы в порядке, Хирепат, или нет?
— Да, сэр, — ответил молодой Хирепат.
Майкл прошел по тротуару в отель, свет из открывшейся двери упал на тонкий туман, а пение стало громче: «Marlbrouk ne revient plus».[56]
Джек прошелся вокруг лошадей — правая передняя была особенно беспокойной и доставляла неприятности, вся упряжка вообще казалась тревожной и возбужденной, и кошка, пересекавшая улицу с котенком во рту, заставила лошадей подпрыгнуть. Со своей позиции Джек изучал отель. Глаз сразу зацепился за шкив, оставленный рабочими и свисающую веревку — это сулило большие возможности. Двое мужчин прошли мимо, когда они посмотрели на карету, Джек сделал вид, что занят с гужем, а мистер Хирепат поднял воротник пальто, спрятав в него лицо, и натянул шляпу еще глубже. Еще один быстро прошел, что-то бормоча под нос. Их миновали глубоко погруженные в беседу мистер Эванс с «Конститьюшн» вместе с коллегой. Потом темнокожая женщина с большой плоской закрытой корзиной на голове.
Мистер Хирепат снова обрел дар речи и, стоя у подножки повозки, разразился безудержным потоком слов, адресованных наполовину самому себе, наполовину Джеку.
— Как же он долго… Я бы сделал в два раза быстрее… всегда то же самое, мешкает, мешкает… нужно было начать намного раньше, как я говорил… Тсс! Кто-то переходит улицу… Я не так молод, как раньше, капитан Обри. Эти вещи хороши для молодых… Как же он долго, проклятый дурак, мальчишка… разве не холодно? Мои ноги как глыбы льда… Вы знаете, капитан Обри, я — известный гражданин, член городского собрания, любой может узнать меня. Это был преподобный Чорли… намного умнее мне сидеть в карете, если вы сядете на козлы.