Возможно, тому виной мой тон, или это было затишье после бури в бокале вина, но мои слова встретило молчание. Я с надеждой посмотрел на Ингрид, тускло улыбавшуюся мне, на Анну, выглядевшую печальной, перевел взгляд на Вилбура, чье лицо выражало смущение. Завершив круг, я обернулся к Мартину. В его глазах была лишь забота и участие. Я испытал мгновенное чувство такой силы, что едва не закричал: «Мартин, мой сын, мой сын!» Но никто ничего не услышал, да и крика никакого не было. К счастью, хозяйке удалось спасти ситуацию, и действие вновь покатило по своим рельсам.

Я молча аплодировал Ингрид. Замечательно держишься! Какой легкостью общения обладаешь. Именно легкостью, и в этом все. А я, неужели пьян? Разумеется, нет. Пролить вино не значит его выпить.

Друг за другом мы вышли из столовой и удобно расположились в гостиной. Я сел как можно дальше от всех, Вилбур рядом с Мартином. Анна, по обыкновению замкнутая, скромно опустилась на софу около Ингрид.

Их внешность привлекала внимание наблюдателя разительным контрастом. Ингрид с ее белокурыми, красиво уложенными и блестящими волосами была одета в блузку рубинового шелка и серую вельветовую юбку. На Анне было черное шерстяное платье со смелым декольте. На лоб красиво ложились черные пряди волос.

— Ингрид… и все присутствующие… я очень сожалею. Сегодня вечернее заседание в парламентском доме. Я должен идти, уже около одиннадцати.

— Ты сможешь вести машину? Как твоя рука?

— Несомненно. Ничего страшного.

— Ну что же, и я должен вас покинуть. — Вилбур встал.

— Дорогой, ты подбросишь Вилбура?

— Нет. Нет, ни в коем случае, — прервал ее Вилбур.

— Мы захватим тебя позже — еще кофе, Вилбур, — предложил Мартин.

Я приостановился в нерешительности.

— Вилбур, поезжайте со мной. Нам по дороге. Вы ведь в Вестбари, не так ли?

— Да-да.

Мы сели в машину. Я тронулся с места.

— Вы знаете, с Анной ничего подобного раньше не происходило, — начал разговор Вилбур. — Хотелось бы думать, что она наконец счастлива. О, изредка мне доводилось видеть ее мужчин, но никогда их семьи. Правда, мать Питера и Элизабет очень близки.

— Питера?

— Да, когда-то, мне казалось, начинался юношеский роман.

Я вспомнил мальчика в розовой спальне в ту ночь, когда умер Астон.

— Это было что-то вроде нерегулярных встреч. И продолжалось довольно долго, но она никак не могла решиться. Он хотел жениться, а она ни в какую. Они расстались. Питер вскоре женился на другой — несчастливо, я рассказывал. За этим обедом я все пытался понять, серьезные ли отношения у Мартина с Анной?

— Вероятно.

Наступила неловкая тишина. Вилбур заговорил первым.

— У вас проблема, мой дорогой друг.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, мужчины крошат в руках бокалы, в то время как пожирающие их глазами молодые женщины страдают глубже, чем от поверхностных ран. Ничего не говорите, мой друг, ничего не говорите.

Гранит, море огней и бурный поток людей быстро проносился мимо. Слишком поздно молчать. Поздно.

— Анна принесла очень много боли разным людям. Хотя, по моему мнению, она совершенно безупречна, но обладает своеобразным даром притягивать катастрофы. С Мартином все может сложиться иначе. Он производит впечатление человека, уважающего чужую свободу. Это жизненно важно для Анны. Попытайтесь удержать ее, и она будет бороться. Вы не сможете ее сломить. Она и так достаточно изломана. Вы сами видите. Ей необходима независимость. Только в этом случае она будет всегда возвращаться домой. Конечно, этот совет я дал бы скорее жениху, но не его отцу. А Мартин, кажется, и не нуждается в этом. Поэтому именно вы, мой друг, обратите внимание на мои слова. Совет, который мог бы спасти вас, давать уже поздно, это ясно. Держаться подальше от Анны.

— Ваш отель, я полагаю. — Я остановил машину.

— Благодарю. Я буду нем как могила, сэр. Во мне хранится больше секретов, чем вы можете вообразить. Почти наверняка мы встретимся снова. Глядя на меня, вы будете сомневаться в существовании этого разговора. Доброй ночи и удачи вам.

Он ушел.

Я поймал отражение своего мимолетного взгляда в боковом зеркале. Внезапно вспомнил свою прежнюю, такую спокойную жизнь. Не есть ли это плата за благополучие? За хорошо устроенную жизнь? За благополучие без чувств? За любовь без страсти, за холодную любовь? За детей, рожденных без горячего желания? За легкую, невыстраданную карьеру? Грехопадение было моей ценой.

Мое лицо в зеркале не говорило мне ничего. То же лицо, раньше выдавшее все Вилбуру.

Баллотировка уже завершилась, и в два тридцать я направился в парламент.

Проезжая мимо дома Анны, я заметил, что машины Мартина там не было.

Я захотел еще раз побывать в той комнате. Мне было необходимо вдохнуть жизнь в картину, врезавшуюся в память. Я должен был увидеть ее тело, стоявшее перед моим внутренним вздором. Должен был еще раз вглядеться в него, распростертое на столе. Должен, должен войти в тот мир опять. Немедленно.

Чернота улицы с выхваченными островами света от уличных фонарей и сонная загадочность маленького безмолвного дома обостряли и без того непереносимое стремление. И страх. Страх, что ее могло не быть дома. Страх, что они с Мартином сейчас были там. Наконец, страх перехватывающего горло желания. Я задыхался, нажимая звонок.

Огни, шаги, и она стояла передо мной. Я бросился мимо нее внутрь холла.

Скользнул взглядом по лестнице.

— Мартина здесь нет?

— Нет.

— Я сыграл в рискованную игру. На улице не было автомашины Мартина. — Она была одета в халат темного шелка. С мужским вырезом. Я последовал за ней в комнату, и образ мальчика с густыми кудрявыми волосами и стройной спиной, двигавшейся перед моими глазами, заставил меня содрогнуться. Вызвал воспоминание о юности Мартина, когда он в таком же темном пасленовом халате спускался однажды в холл, встречая меня после какого-то вечернего заседания годы назад. Покачнувшись, она повернулась, и впечатление исчезло, когда халат распахнулся, обнажив ее грудь. Она повела меня к столу. Я воспользовался шелковым поясом и черными оборками внизу халата, в другие времена часто лишавшими мою рабу возможности видеть и говорить. Сам невидимый, я мог поклоняться ей. Не спрашивая ее согласия, исполнять вечный спектакль эротической одержимости.

Когда все закончилось, я набросил халат на тело, бывшее в моих руках таким податливым материалом, как века назад художник покрывал наготу фигур в Сикстинской капелле. Под шелком терялась ее сила, она неподвижно лежала, глядя, как я меряю шагами комнату.

— Кто этот Питер?

— Я говорила тебе о нем прежде.

— Знаю. Но я хочу услышать о том, как ты с ним жила и чуть не вышла замуж, — две весьма различные правды?

— Но это не относится к истории, которую я рассказала тебе.

— Истории.

— Да, рассказанной мной истории.

— И это все для тебя история?

— А разве что-то большее? Ты не знал тогда ни меня, ни Астона, ни Питера. В этом неведении течение событий людской жизни только истории. Образ, данный тебе мною, был подобен иллюстрации. Если я завтра исчезну из твоей жизни, это останется тебе. Образ истории — узоры застывшего пламени.

— Хорошо, тогда создай мне новый облик Питера.

— Он прихрамывает. Довольно сильно. После несчастного случая на лыжах, с тех пор прошло уже несколько месяцев.

— Как ты узнала?

— Я видела его некоторое время назад.

— Я думал, он женат сейчас.

— Да.

— Вы встречались наедине?

— Да.

— Где?

— В Париже.

Я покинул комнату. Отыскал уборную. Я был совершенно разбит. Вымыл лицо, обернул полотенце вокруг талии и медленно побрел назад к Анне.

Она сошла со стола. Сидела в кресле у окна, куря сигарету. Глубокий зеленый бархат портьер смешивался с цветом ее оливкового шелкового халата, который я увидел сейчас на ней. Ее лицо и волны черных волос, образцом которым служили камеи Ренессанса, утонули в табачном дыму.