Как верно чувствовал это Ленин! Вспомним ещё раз: «недавно научившемуся читать простительно употреблять, как новинку, иностранные слова», но «литераторам простить этого нельзя».

Бесспорно: литератор должен быть человеком особо высокой языковой культуры, обязан знать и законы языка, и всегда заботиться о чистоте своей речи, а тем более — печатного слова.

Надо ли доказывать, что культура языка наряду с правильным употреблением русских слов и иностранных, по необходимости вошедших в русский язык, подразумевает также и неупотребление чужих сорных слов, которые свободно могут заменяться равносильными русскими! Кстати, и Ленин, будучи сам человеком высочайшей языковой культуры, говорил именно об этом — о порче русского языка употреблением иностранных слов, когда можно сказать по–русски. Именно культуру языка имел в виду Белинский, когда заявлял, что употребление иностранных слов без нужды противно здравому вкусу.

И безусловно, прав Алексей Югов (повторим его слова):

«Чем образованнее человек, тем глубже он обязан знать язык своего народа. А следовательно, и надобность хвататься за иностранное словечко у того, кто дерзает писать статьи или книги, должна встречаться гораздо реже, чем у человека с недостаточным образованием».

Нет никакого сомнения: в конце концов станет для всех очевидной глубина этих мыслей о культуре языка; в конце концов с наших модников слетит налёт щегольства, о нём будут вспоминать с улыбкой, а борьба за чистоту речи будет всеобщей. Слушая человека, увлечённого «тяготением», любой скажет: «Какая нечистая, некультурная речь у товарища! Сколько ненужных нерусских слов!» И люди будут замечать друг другу: «Почему ты выражаешься так небрежно: «среагировал», «результаты стабильные». А что и как было сделано? И какие все–таки результаты — очень хорошие или не очень? Учись, дорогой, выражаться точнее, по–русски. Ведь русский язык такой определённый, такой точный и ясный! Иностранные же слова, взятые напрокат, часто неточны, расплывчаты, общи. Ленин хорошо подметил: дефект в одном случае — недостаток, в другом — недочёт, в. третьем — пробел, в четвёртом — неисправность…»

А сейчас, говоря о культуре языка, должны ли мы смеяться над колхозниками и рабочими, иногда употребляющими невпопад и не к месту иностранные слова? Нет, ни рабочий, ни колхозник в этом не виноваты, они действительно стремятся к культуре. Именно с нас, работников культуры и науки, с литераторов, журналистов, надо начинать борьбу за подлинную культуру русского языка. Надо не «стесняться», а по возможности чаще вспоминать мудрый завет Ленина «Об очистке русского языка», и не только вспоминать, а на деле объявить войну употреблению иностранных слов без надобности. Именно мы превращаем иностранные словечки в своеобразную моду, средство щегольнуть друг перед дружкой «образованностью». И если тот же колхозник захочет узнать что–то новое по своей специальности, где сеять, например, мы не скажем ему попросту: «в низине», а обязательно — «на пониженных элементах рельефа» (я не выдумываю, беру пример из вышедшей брошюры); не скажем: «наилучший», а — «оптимальный»; не скажем: «убрать вовремя» или «подумать, когда лучше убрать», а — «учитывать фактор времени». Читай, колхозник, и трепещи перед нашей учёностью!

Мы уже так привыкли к этому! По сути дела, привыкли совершенно не думать о том, чтобы язык русский «всё более и более вырабатывался, развивался, становился гибче и определённее», о чём когда–то мечтал Белинский, и блещем затёртыми иностранными штампами.

Даже писатели. Один из молодых выразился: «Они ко мне импонируют». А совсем уже старый писатель за время беседы трижды, если не больше, осудил «миакашонство». Конечно, здесь просто оплошность. Вспомнив давно уже затасканное, пронафталиненное слово, заглянул бы в словарь — и исправился, сказал: «амикошонство». Ошибка же лишний раз показала, как далеко оно его русскому сознанию и как велико желание блеснуть.

Недавно мне пришлось читать повесть двоих, тоже седых уже писателей. К счастью, читал в рукописи, а не в книге, и, надо надеяться, она все же не будет нигде и никогда напечатана.

Я долго не мог понять: то ли авторы хотят высмеять стиль так называемой «производственной» повести, то ли пишут всерьёз.

Нет, авторы не шутили, и весёлого в повести ничегошеньки не было, как не было, впрочем, и характеров действующих лиц. Зато были в ней:

«демпферы» («глушители») и — «задемпфировали», «резонанс» (здесь — «разбалтывание»), «супердизель»,

«травелерный»,

«участок координат форсажа»,

«всех параметров», «периметры»,

«динамометрия»,

«тахометры»,

«фолькен»,

«потенция»,

«экспрессивный»,

«интимный», «интригующий»,

«сакраментальный»,

«консервация души»,

«компенсация», «артикуляция»,

«элемент доминанты»,

«статус–кво»,

«триангуляционный»,

«узкофоркамерный»,

«не стабилизировался»,

«идейно–нравственная полярность», «кульминационная часть»,

«прагматична»,

«подверг аутодафе»…

И т. д., и т. п.

В повести и бородка — не просто бородка, а бородка–бламанже. Там и бульон — не бульон, а консоме. Да, да. Сидит заводская девчонка в районном ресторанчике и «заканчивает свой консоме»…

Может быть, пишущие — новички?

Нет, утверждённые члены СП.

Почему они так пишут?

Все потому же: хотят щегольнуть культурой, иностранным словечком.

Русский язык они знают и чувствуют много слабее. Но не страшнее ли, когда человек нанизывает одно иностранное слово на другое, даже не стараясь удивить кого–то, а по самой обыкновенной привычке. Он знает и слова, и оттенки значений, а попроси его выразиться по–русски — сто потов прольёт, в муках находя пригодное, да и откажется все же. Вовсе отвык от русского языка! А друзья–товарищи, вместо того чтобы вовремя высмеять, завидуют ему и за ним тянутся.

Уважаемый учёный, объясняя, что хочет написать нечто среднее между очерком и статьёй, говорит: «Думаю подать материал, как бы вам сказать… в плане полуэссе…»

Да, это особенно сказывается в языке научном.

О псевдоучёности научного языка говорят немало, однако считают почему–то, что все — от «заблуждения, будто научный язык есть непременно язык канцелярский». Но разве можно поверить, что канцелярия — образец для учёного? Нет, именно сверхученая терминология до неузнаваемости портит его язык, и, разучиваясь говорить просто и ясно по–русски, он поневоле скатывается к канцелярщине. Тогда и появляются труды «к вопросу о геоморфологическом строении», появляются выражения вроде «субъект, ориентированный черепом на восток», о чём со справедливым возмущением писал Чуковский.

Выходит, что излишнее пристрастие к иностранным словам и терминам вместе с канцелярщиной воюют против красоты, силы и выразительности нашей речи. И даже те, кто занимается русской литературой и русским языком, иной раз не могут устоять против странного «тяготения». Как можем мы побить «пресловутое анализирование», «типичных представителей» на уроках литературы в школе, если сами же «подвергаем анализу», видим «фразу чрезвычайно типическую», опираемся на «реальные факты»!

Привыкли. Исследуя стихи поэта, о звукоподражании скажем непременно — аллитерация, о созвучии — ассонанс, об оттенке — нюанс, о построении — композиция, о каком–нибудь отзвуке (а иногда о заимствовании, или перепеве, или творческой перекличке) — реминисценция, о новом взгляде на предмет или другом виде его — аспект, ракурс, об отступлении — экскурс… И гордимся иногда, что выражаемся столь «культурно», ничуть не хуже той колхозницы, что гордилась «зелёным массивом» вместо леса.

А как мы изъясняемся в учёных статьях о русском языке? О, языкознание нам только лингвистика, слово — лексема, часть слова — морфема, звук — фонема, чередование или окончание — флексия, приставки — префиксы и вообще все части, изменяющие или образующие слово, — аффиксы. Есть у нас там и «грамматико–семантическая дифференциация», «маскулинизация женского рода» и, наоборот, «феминизация мужского». Там «не все типы слов выполняют номинативную или дефинитивную функцию», там «тенденция экспрессивная обогащает язык конкретными элементами, продуктами аффектов и субъективизма говорящего»… Нет, не владел бедный Белинский стилем таких статей, иначе мысль о замене иностранных слов равносильными русскими звучала бы у него «по–научному», и он говорил бы, пожалуй, об эквивалентах слов для синонимической идентификации.