— Главное верить, что война ничего не сможет нам сделать: ни убить, ни разлучить!

А Таня встала над окопом, поправила пилотку, гимнастерку и спокойно пошла в свое расположение.

— Вылитая Титова! Если бы не это разговор, не поверил бы. Возможно, правда, что их часто путают, — подумал Григорий. — Они как сестры-близняшки, только характеры разные. Он долго смотрел Татьяне вслед, вспоминая горячий и страстный поцелуй.

Этим утром, детство ушло из его души, освободив место чему-то более сильному. Юноша почувствовал в себе уверенность: на смену мальчишке неожиданно пришел смелый и честный мужчина — воин. Гриша пока сам не понимал этого, лишь чувствовал, что нужно быть уверенней. После первого свидания он изменился, в его сознании все стало на свои места. Солдат понял, что сможет не бояться ни смерти ни войны, ведь этот страх сразу увидят те, кто ему дорог и, конечно, отвернутся. Здесь, на этой земле они воюют рядом с ним: вот Березкина — девчонка, а видит людей насквозь: и тех, что, как заячий хвост, дрожат перед боем, и других, с которыми и умереть рядом не стыдно.

Григорий зауважал негласные правила и законы войны. Она была везде: в ранах бойцов, в криках и командах командиров и в этой неожиданной и странной любви. Она — свалилась на него, вывернула наизнанку и то, чего он всегда стеснялся — своей смелости и честности — стало его оружием, против которого даже у войны не нашлось средства. Смерть отступила. Она притаилась, выжидая удобный монет, — ошибку. Но Гриша, понимая это, решил идти по кровавой земле так, как это делали настоящие воины: комбат и те, кто пришли сюда от Сталинграда. Этих людей осталось немного, но они были! Воевали рядом, продолжая спорить с войной, соблюдая ее законы и сохраняя свою проверенную в боях веру. Это был пример тому, что вера в себя и честное противостояние злу — единственный путь к жизни.

8. Разведка

Григорий вернулся в штаб. Комбат и старшина спали. В сарае стоял устойчивый перегар от двух изрядно выпивших людей. Григорий тихо закрыл дверь и решил пойти к костру, у которого сидели солдаты, но громкий голос старшины Савчука прогремел как гром из сарая:

— Михайлов! Иди-ка сюда!

Григорий вернулся в штаб.

— Ну, что нагулялся?

— Оставь его! — с закрытыми глазами прохрипел комбат.

— Да я не со зла. Спросить хотел. Кто хоть она?

— Из связи.

— Понятно. Ну что, товарищ капитан, подлечимся?

— Нет. Сегодня командиры полков соберутся и меня тоже вызывали.

— Это куда?

— В каком доме вчера штаб дивизии организовали?

— Крайний, зеленый такой. Но вечером все начальство уехало. Тут в трех километрах, за рощей замок какой-то — дом большой. Кто-то из бойцов сказал, что они там обосновались, — ответил Григорий.

— Кто именно?

— Да я его не знаю. Он помогал девчонкам: связь туда проводили, а потом рации на ЗИСе отвезли. Дежурить связистки в штабе будут, а жить здесь. Комдив сказал, чтобы к зиме в дома перебрались.

— Понятно. Это хорошо, что начальство из поселка уехало. А ты не знаешь, который сейчас час?

— Шесть, — ответил радист.

— Все. Я до восьми сплю. Вы тут громко не орите, люди еще спят.

Старшина встал, надел телогрейку, и, выходя из штаба, кивнул головой, позвав Григория на улицу Они подошли к ящикам, сели на них, закурили.

— Ну да ладно. Не хочешь хвастаться, не надо. Есть хочешь?

— Я тушенки поем, у меня еще пару банок осталось.

— Ну, если что, подходи.

— Хорошо.

— Вот. Значит, застряли мы тут. Сейчас время начнется опасное. Много не пей и смотри по сторонам. С незнакомыми офицерами не разговаривай. Поползут сейчас сюда разные штабные крысы. А мы как всегда, крайние за все.

— Я знаю.

— Ну хоть как звать-то ее?

— Не могу. У нее полковник есть. Она от него бегает, а он не отстает. Не хочу, чтобы зря болтали.

— Понятно. Ну, пошли со мной, или ты здесь останешься?

— Здесь. Связь проверю, доложу.

— Ты лучше спать ложись. Пару часов поспи, а то пошлют куда, а ты без сил, как вареный.

— Попробую. Только боюсь, не усну.

— Это пройдет. Ладно, я к себе, а ты отдыхай. Вообще, Гриш, ты удивил меня. Комбата из-под земли отрыл, да и остальное все в порядке.

— Рад стараться.

— Давай, давай. Старайся, — Савчук встал с ящиков и медленно пошел к своему складу. Григорий вернулся в штаб, включил рацию и надел наушники.

— Ты своей, или докладывать? — сквозь сон спросил Киселев.

— Докладывать.

— Не надо. Все здесь. Я сам с утра свяжусь. Отдыхай.

Григорий лег на широкую лавку, принесенную для себя старшиной. Она была еще теплой. Взял под голову вещмешок и долго крутил его, укладывая так, чтобы лежащие в мешке консервы не резали голову. Через минуту солдат уснул. Думал, что поваляется, вспомнит о свидании, но сон пришел сразу и он, повернувшись на бок, тихо засопел.

— Гришань, вставай, — негромко произнес комбат.

—Только уснул, что случилось? — подумал Гриша и открыв глаза резко вскочил с лавки.

—Да ты успокойся, — услышал он голос Киселева. — Иди, там во дворе ведро с чистой водой. Умойся и приходи сюда.

Григорий выскочил из штаба, зачерпнул холодной воды, умылся, потянулся и посмотрел на часы.

— Почти двенадцать! Надо же, сколько я спал? И комбат не будил меня. А показалось, что только глаза закрыл, — он вернулся в штаб и громко спросил:

— Товарищ комбат, что-то случилось?

— Случилось. Вспомнили, суки!

— Что, что случилось?

— Ты сходи поешь, приди в чувства и давай ко мне, разговор есть.

— Есть. Разрешите идти?

— Да. Иди.

Гриша вышел из штаба и быстрым шагом пошел к полевой кухне.

«Что могло произойти? Что так расстроило комбата? Он был мрачный какой-то и зачем я понадобился? Интересно, какие суки нас вспомнили?» — думал он. Остановившись около кухни, Григорий вспомнил, что не взял с собой котелок. Он посмотрел на штаб, повернулся в сторону, увидел старшину. Он раскладывал какие-то тряпки у дверей склада.

— Пойду к нему, в штаб не буду возвращаться.

Савчук без разговоров дал Грише котелок и дальше молча стал перебирать свое тряпье. Григорий посмотрел на него и понял, что он сильно болеет с похмелья, но почему-то не лечиться.

— Наверное, хочет переболеть, — решил солдат. Он вернулся к кухне, поел горячей каши с хлебом, из чайника налил кипятку, вприкуску с кусочком сахара, попил его и, настроившись на худшее, пошел в штаб. Котелок Гриша оставил повару и попросил его вернуть старшине.

Те двести метров до штаба были и быстрыми и почему-то растянулись: Гриша торопился, но при этом шел к Киселеву долго. Разные мысли пугались в голове. Сначала он подумал, что его переводят, потом, что он в чем-то виноват. А у самых дверей солдат решил, что ему сейчас влетит за встречу со связисткой из спецсвязи. Видимо кто-то их увидел и доложил о тайной встрече, двух людей имеющих доступ к рации.

— Проходи, садись. Чай будешь?

— Нет. Я только поел и чаю попил.

— Чаю, небось кипятку? А здесь хороший, трофейный.

— Ну, тогда, буду.

Комбат налил в кружку душистого чая, и сев напротив начал разговор:

— В общем так. У нас при отдельном батальоне своя группа разведки есть. Знаешь?

— Да.

— Вот. Полковая разведка и дивизионная, чего-то там свое мутят, тень на плетень наводят, в общем, нужно сегодня в разведку сходить. Спрашиваю тебя как товарища. Без подвоха. Если есть желание, я тебя держать не стану — иди, но если сомневаешься, я доложу, что ты еще неделю на фронте, неопытный, одним словом, прикрою. Не торопись с ответом, подумай. Здесь хорохориться не надо. От тебя будет зависеть судьба всей группы. Когда на связь выйти, что и как доложить и где проход попросить. Понял? Если не уверен, так и скажи. Трусость здесь ни при чем.

Григорий вспомнил рассказ Тани о том, как девчонки из их взвода ходят с разведчиками. Оля, например, медаль за это получила, а Титова сама просилась. Неужели он найдет какие-то слова, сомнения: