Пруст привел в пример де Нерваля. «Если писатель, — пишет он, — пытался себя самого определить, уловить и осветить смутные нюансы, глубокие законы, почти неуловимые впечатления души, так это Жерар де Нерваль… Он нашел способ только лишь рисовать и придать картине цвета своей мечты». Он ссылается также на Бодлера — «самого большого поэта XIX века», который, «как и Жерар, играл с ветром, разговаривал с облаком», и на Бальзака.

Если Рёскин вторгся в мир Пруста лишь в определенный момент, став на это время авторитетом, то существовал писатель, которым Пруст был «одержим». Этим писателем был Бальзак. На всех этапах пути Пруста он фигурирует в его произведениях, в его письмах как огромная, доминирующая величина. Вопрос об отношении Пруста к Бальзаку не простой. Здесь совмещалось и восхищение, и порицание, и прямое следование, и отталкивание. Во введении к «Жану Сантейлю» говорится: «Бальзак… это мощь, но только это мощь немножко материальная: он нравится многим людям и никогда он не будет так нравиться художникам. Но вы знаете, что тем не менее они его очень любят…».

В статье «Сент-Бёв и Бальзак» Пруст писал о «вульгарности чувств» и «вульгарности языка» Бальзака, но вместе с тем подчеркивал, что в «этой вульгарности может быть причина силы некоторых из его полотен». «Других романистов любят, подчиняясь им, у Толстого получают истину как у кого-то, кто более велик и силен, чем ты сам. Бальзак, все его вульгарности известны, часто они вначале отталкивают, потом начинают его любить, улыбаясь всем наивностям, которые в такой степени он сам, его любят с легкой иронией, смешанной с нежностью…».

Пруст защищает Бальзака от Сент-Бёва, говорит о гениальных открытиях писателя, о том, что он ставил своей целью дать не простую живопись, в смысле рисования точных портретов, а исходил из великой идеи изображения (peinture).

Бальзак стоит у самого порога главного произведения Марселя Пруста. С чрезвычайно внимательного прочтения именно этого писателя начинается написание романа. Но Пруст не расстается с Бальзаком и потом, он даже вводит его в общество своих героев, рассказывает, как они его читают, как воспринимают (глава XII книги «Против Сент-Бёва» — «Бальзак и М. де Германт»). Бальзака Пруст не оставлял даже тогда, когда утвердился во мнении: «Материя наших книг, субстанция наших фраз должна быть нематериальной, не взятой в реальности такой, как она есть, но сами фразы, а также эпизоды должны быть сделаны из прозрачной субстанции наших лучших минут, когда мы вне реальности и вне настоящего времени».

В «одержимости» Бальзаком — отражение противоречивости Пруста, противоречивости метода романа «В поисках утраченного времени», который и продолжение Бальзака, и спор с ним, и опровержение его.

Итак, Пруст в «час заката» со все возраставшим увлечением работал над своим главным, а по принятому мнению, и единственным произведением. Что же превратило Пруста из человека, для которого творчество было каким-то «попутным» занятием, в писателя, увидевшего смысл жизни в написании романа?

Марсель Пруст получил «внешний импульс». Этим внешним импульсом было фактическое прекращение подлинной жизни. Вспомним, что уже в 1905 году Пруст писал: «Я более не выхожу».[62] С каждым годом он все более приковывался к своей тюрьме, к комнате, обитой пробкой, с закрытыми окнами. Все отгораживало Пруста от уличного шума, от пыли — и от жизни «в настоящем времени». Пруст остался один-на-один со своими воспоминаниями. Он писал, почти не покидая постели, писал с необычайным для него упорством, хотя силы его иссякали и минут для работы становилось все меньше. Нет никаких сомнений, что Пруст смог превратиться в истинного художника только в это время. Пруст работал со все возраставшим увлечением только потому, что он «искал утерянное время», только потому, что был поставлен перед необходимостью жить в мире воображения, «грезить жизнь». Жизнь Пруста, наконец, получила смысл и цель — и причиной этого была ставшая у его изголовья смерть.

«В поисках утраченного времени»

В 1911 году был написан первый том романа «В поисках утраченного времени» («A la recherche du temps perdu»). Пруст пытается пристроить его в издательства, но безуспешно, везде он получает отказы, его необычное произведение встречают с недоумением и раздражением. Он уговаривает опубликовать книгу за его счет. И вот осенью 1913 года первый том — «В сторону Сванна» («Du côté de chez Swann») выходит из печати. Книга почти не была замечена. Второй том — «Под сенью девушек в цвету» («А l'ombre des jeunes filles en fleur») издан в 1918 году. В следующем году роман получает Гонкуровскую премию; Пруст становится известным, а вскоре и знаменитым писателем. Тем временем выходят следующие части огромного произведения: «Сторона Германтов» («Le côté de Guermantes», 1920–1921), «Содом и Гоморра» («Sodome et Gomorrhe», 1921–1922), посмертно — «Пленница» («La prisonnière», 1924), «Беглянка» («La fugitive», 1925), «Найденное время» («Le temps retrouvé», 1927). Всего в романе 7 частей, выходивших в 15 книгах.

Даже мельчайшие факты бедной событиями, однотонной жизни Марселя Пруста отразились в его романе, который был самым крупным ее событием, почти единственным содержанием последних 16 лет жизни, и который стал беспрецедентным в истории литературы произведением, вступившим, так сказать, в единоборство с жизнью, попытавшимся жизнь подлинную, реальную заменить рассказом о ней.

Огромное творение Марселя Пруста воспринимается прежде всего как форма существования его создателя, как единственная доступная ему и полностью его устраивающая форма практического действия. Чем ближе конец книги, тем яснее выражена мысль о преимуществах искусства перед жизнью («истинная жизнь, единственная жизнь — это литература», а «истинное искусство — это искусство, которое улавливает реальность удаляющейся от нас нашей жизни»).

Легко понять «личные» причины такого именно отношения к искусству. Для Марселя Пруста, когда он работал над романом, жизнь с каждым месяцем становилась прошлым, а время бежало все быстрее. Бесконечная ткань повествования кажется единственным доступным писателю средством замедлить бег времени, «поймать» его в тех гигантских сетях слов, которые раскидывает писатель. Пруст не создает роман в обычном смысле — он живет, творя, словно идет вслед за тем потоком воспоминаний и рассуждений, который изливается из человека, превратившегося в источник слов. Пруст кажется графоманом — он был жертвой. Так укреплялось его убеждение: «Человек — это существо, которое не может выйти из себя».

Однако ограничиться только таким объяснением нельзя. Ведь Пруст не писал «как птица поет», хотя впечатление стихийного возникновения романа и может сложиться. Сам Пруст настаивал на том, что «композиция романа жесткая (rigoureuse)». Можно согласиться с теми комментаторами Пруста, которые считают, что последняя, итоговая часть его романа была написана в начале работы над произведением. Заслуживает внимания то обстоятельство, что Пруст начинал свой труд с «Сент-Бёва», с теоретического исследования, с выработки метода, т. е. с действий, противоположных какой бы то ни было стихийности. А закончил итоговой книгой «Найденное время», в которой опять прямо высказал и развернул свои литературные взгляды, очень близкие тому, что сказано было в работе «Против Сент-Бёва».

«В поисках утраченного времени» занимает вполне определенное место в литературной борьбе начала XX века. Это место определялось осознанной позицией Пруста и теми принципами, которые он развивал и воплощал во всех своих произведениях. Противоречивое сочетание Бальзака как литературного авторитета с идеями, которые открывают книгу «Против Сент-Бёва» и кажутся несовместимыми с любой степенью принятия Бальзака («я все менее ценю разум», «наши лучшие минуты, когда мы вне реальности и вне настоящего времени» и т. п.), не должно восприниматься как свидетельство зыбкости эстетического кредо Пруста. Пруст был противоречив, но весьма определенен и достаточно последователен. Это особенно ярко сказалось на этапе работы над романом «В поисках утраченного времени», в котором выразилось характерное для Пруста постоянное его противоречие между стремлением «все перечувствовать», «напоить мысль из источника самой жизни» и стремлением «пригрезить свою жизнь, а не прожить ее», увидеть мир из «ковчега», создавать искусство, опираясь на творческие возможности памяти.