О Яне Мартене она слышала не раз, будучи ещё ребенком. Главным источником этих сведений была её молодая и хорошенькая няня Хуана, бывшая камеристка сеньоры де Визелла, разжалованная в няньки в результате недовольства хозяйки. Когда Хуана говорила о Мартене, её бархатные, черные как ночь глаза увлажнялись, а голос дрожал от возбуждения. Этот дикий разбойник и мужлан, временами с презрением поминаемый сеньорой де Визелла, превращался в молодого рыцаря с благородным сердцем и горячей кровью — рыцаря, перед которым не устояла бы ни одна женщина. Он был богат, как король, свободен, как орел, отважен, как лев. Презирал смерть, которой не раз смотрел в лицо, вызывал ужас среди своих врагов и любовь друзей. И при этом был благороден и щедр.

Маленькая сеньорита предпочитала верить Хуане и сохранила этот образ в памяти. Когда её обручили с Бласко де Рамиресом, часто думала о своем незнакомом нареченном в таком же духе, воображая его на манер такого рыцаря, поскольку Бласко тоже был капитаном превосходного корабля и тоже сражался в океане.

Увидела она его, только когда ей исполнилось пятнадцать — и несколько разочаровалась. Рамирес не был красив, у него оказались маленькие бегающие глазки и узкие поджатые губы под закрученными усами, которые пахли сладковатой помадой, как и его мягкая черная бородка и поредевшие волосы. Он показался ей старым — во всяком случае, куда старше, чем она себе представляла. Ему было за сорок и первые морщины уже прорезали лицо.

Он приветствовал её — как делал и все остальное — несколько шумно, поспешно и нервно. Можно было полагать, что его постоянно нервирует несоответствие окружающих его физических явлений его собственным представлениям. Манера разговора у него была взрывчатая, торопливая и сжатая, а короткие реплики звучали, как орудийные залпы. Выслушивал чьи-то доводы, он с едва сдерживаемым нетерпением. Казалось, он отгадывает мысли своего собеседника и имеет на них готовые ответы.

Заверил Марию, что сделает её счастливой, произнес пару комплиментов и преподнес золотую шкатулку с благовониями, после чего разговаривал уже только с её отцом, Эмилио де Визелла. В следующем году его визиты не были частыми, но интерес к нареченной нарастал по мере того, как бутон превращался в прелестный цветок. Блестящий командор эскадры тяжелых каравелл Его Королевского Величества Филипа II был почти влюблен и старался показать это, не сомневаясь, что добьется взаимности Марии Франчески. Она принимала его внимание ласково и благодарно — возможно, главным образом потому, что никто из молодых дворян их округи не мог с ним сравниться воинской славой, ни положением.

Свадьба должна была состояться зимой, после рождественского поста, во время которого ожидалось прибытие в Лиссабон его светлости Эмилио де Визелла с супругой; последние месяцы девичества сеньорита проводила под опекой своего деда на берегах Лимии; судьба распорядилась так, что в качестве подруги одной из своих ровесниц она оказалась в Кастелло да Инсуа в Вианне в день налета Бельмона на замок.

Став пленницей корсара, она нисколько не пала духом и не отчаялась. Была горда и отважна, как мать, и к тому же романтична. Поначалу нападение на замок, стрельба и даже схватка прямо в парадном зале и перевоз её на борт «Торо» казались ей восхитительным приключением. Они ждала финала, который должен был пройти по неизменным канонам, обязательным в романах: прибытие испанского флота под командованием Бласко де Рамиреса, морская битва, победа над разбойниками. Тем временем ничего подобного не происходило, зато через несколько часов в каюту, где её заперли, вошел видный, богато одетый кабальеро, в котором она едва узнала дикого сальтеадора, который с закопченным лицом и окровавленной шпагой ворвался во главе своих бандитов в залы замка.

Дав ему представиться, она не ответила на вежливый поклон, а когда он заговорил, перебила на середине первой фразы. Потребовала, чтобы её немедленно освободили и отослали обратно в Кастелло да Инсуа.

Последовал ответ, что при известных условиях так наверняка и будет сделано, но сейчас он должен отправляться в Лондон, и не желая ни на миг лишаться общества столь очаровательной особы, приглашает её на обед, приготовленный в соседней каюте.

Сеньорита Мария была голодна, поскольку атака на замок произошла перед самым обедом, но заявила, что не унизится до застолья с пиратом и убийцей, которому её отец не доверил бы даже свиней пасти.

Столь незаслуженная обида вывела Ричарда да Бельмона из равновесия. Он пожелал немедленно объяснить сеньорине де Визелла, что может сделать с ней, что хочет, даже если по её мнению он не пригоден стать хотя бы свинопасом у дона Эмилио.

Но кончилось это скорее бесславно: за один вынужденный поцелуй Ричард заплатил тремя глубокими царапинами на щеке и вылетел из каюты, кипя от ярости на сеньориту — и на себя самого.

Мадонна из Альтер до Чао оказалась достойна оказанного ей доверия: с небольшой помощью Пьера Каротта она склонила Мартена — сказочного рыцаря из рассказов Хуаны — прибыть в Кенсингтон и вступиться за оскорбленную невинность.

Он действительно был красавцем-мужчиной, куда моложе Рамиреса и даже шевалье де Бельмона, причем отличался необычной красотой. Густые, темные, слегка вьющиеся волосы падали ему на шею, правильные дуги бровей расходились на высоком лбу, как крылья сокола, а на хмуром, бронзово — загорелом лице сверкала пара голубых глаз, как два больших василька среди зрелой пшеницы. Когда пронзительный взгляд этих проницательных глаз остановился на Марии, сердце её забилось быстрее, а щеки и шею залил теплый румянец.

Она не понимала ни слова из бурного объяснения между Яном и Ричардом по-английски, но инстинкт подсказывал, что речь идет о ней. Так что обращение Бельмона к ней по-французски не слишком её поразило. Зато от поединка, которого она была свидетелем и арбитром, у неё перехватило дыхание. Мария взмолилась своей покровительнице о победе Мартена, а когда Бельмон едва не упал, была почти уверена, что дело кончится его смертью. Но у Мадонны из Альтер до Чао были свои капризы и на этот раз она её не послушалась. Правда, в этом была отчасти и вина голубоглазого рыцаря, который оказался настолько неумен, что пощадил своего противника. И тут же был наказан за это — наверняка также по воле Мадонны, которая, быть может, разгневалась за него за пренебрежение вымоленным шансом.

Такой оборот дела перепугал сеньориту; могло показаться, что шевалье де Бельмон убьет Мартена, и тогда…Нет! Этого нельзя допустить! Она ведь была единственным арбитром этой схватки. И воспользовалась своей ролью, чтобы помешать дальнейшему кровопролитию, после чего помчалась перевязать рану благородного рыцаря.

Заговорила она с ним по-французски, ошибочно полагая, что он не владеет испанским. Мартен ответил ей довольно складно, с усмешкой на крупных, веселых губах, притененных небольшими усами. Он немного поднабрался французского, но произносил французские фразы с вынужденной тщательностью, словно опасаясь каждую минуту споткнуться. Потому он поскорее оставил эти попытки и перешел на испанский, что сеньорита приняла с заметным удовольствием.

Их глаза несколько раз встречались, и Ян каждый раз испытывал непривычное возбуждение. Мария Франческа так походила на мать, и одновременно ещё больше, чем сеньора де Визелла, напоминала ему первую возлюбленную, Эльзу Ленген. Может быть причиной этого были её буйные золотисто-рыжие волосы, которые она закрепляла узлом высоко на голове на греческий манер. Зато глаза у неё были карие, живые, легко менявшие выражение, способные глядеть гордо и отталкивающе, но умевшие и соблазнительно и ласково. Ровные прямые зубы, белые как молоко, и сияющие, как, жемчуг, показывались при каждой усмешке пухлых губ цвета дозревающей малины. Двигалась она с естественной грацией и свободой, а её гибкая фигура с длинными ногами, стройными бедрами и четко обрисованной грудью наводила на мысль о Диане, богине охоты и ночных чар.

Перевязав предплечье Мартена, она собралась наконец взглянуть и на Ричарда, который окинул её испытующим взором, иронически скривив губы.