Подобные объяснения отнюдь не убедили Давида. По тону декана он понял, что в дальнейшем расследовании тот не видит никакого смысла.

— И как же вы теперь поступите?

Декан пожал плечами.

— Как мне представляется, самым разумным решением будет дождаться полиции и позволить следователям заняться своим делом.

— Агостини живет рядом.

— Это простое замечание или намек?

— Скорее побуждение не оставаться пассивным, когда в доверенном вам учреждении произошли кражи и убийство. Не можете же вы переложить всю ответственность на других. По иным, зачастую весьма незначительным поводам вы бываете настроены гораздо более воинственно. Неплохо устроились, что уж тут скажешь…

По лицу декана Давид понял, что установившееся между ними хрупкое перемирие отныне нарушено раз и навсегда.

— Этим должна заниматься полиция, — сухо ответил декан. — Я не намерен сломя голову бросаться на поиски Агостини со швейцарским ножом и карманным фонариком… Даже если мы заявимся к нему и обнаружим его дома, что сможем сделать? Накинуться на него и связать, ожидая подмогу? Давайте уже будем серьезными… А это просто смешно.

В комнату ворвался запыхавшийся Моро.

— В кабинете Агостини не оказалось. Я оставил там одного из моих людей, на случай, если он вернется. Кроме того, я обошел весь университет и попросил охранников сообщить мне, если он вдруг попадется им на глаза. Объяснять, зачем это нужно, не счел необходимым.

— И правильно сделали. На данный момент, полагаю, мы должны сохранить все в тайне. Что там с полицией?

— Будет здесь через полчаса.

— Отлично.

— Что мне делать дальше? — спросил Моро.

— Думаю, вам не следует во все это вмешиваться… — тихо проговорил декан. — Сидите здесь и ждите полицейских. Когда приедут, проводите их ко мне.

— Хорошо.

— А мне как быть? — подал голос Давид.

— Убирайтесь отсюда — и поскорее. Я оставлю полиции ваше имя и адрес. И никому ни слова об этом кавардаке. Вы меня поняли, Скотто? Запритесь дома и ни с кем не общайтесь, даже к телефону не подходите. Напоминаю, что решение относительно вашего будущего в Сорбонне еще не принято. Станете глупить — члены комиссии обязательно вспомнят об этом, когда придет время рассмотреть ваш случай. Это я вам гарантирую.

Декан явно верил в свою силу убеждения, но его угрозы не шли ни в какое сравнение с тем, что обещал Давиду Неандерталец: Скотто сделал выбор еще до того, как оппонент изрыгнул последнее слово.

48

Нора открыла глаза и поморщилась от боли, после чего обвела больничную палату удивленным взглядом.

Подойдя к ней, Валентина присела на край на кровати и мягким голосом спросила:

— Как вы себя чувствуете?

— Все тело ломит. Как я выгляжу?

— Для чудом спасшейся — весьма неплохо. Помните, что случилось? Взрыв автомобиля?

Нора едва заметно кивнула в знак согласия.

— Как Вермеер? — спросила она, и лицо ее исказила очередная гримаса боли.

— Только что покинул операционную. Врачи пока не знают, сумеет ли он выкарабкаться.

— Сожалею, что так вышло с вашим другом. Он защитил меня, когда машина взорвалась и…

Нора застонала и, обессиленная, откинулась на кровать. Валентина поправила подушку под ее головой.

— Не шевелитесь, — посоветовала она. — Вы испытали серьезный шок. Врачи намерены продержать вас здесь денек-другой под наблюдением, а затем вы сможете вернуться домой.

В глазах Норы блеснул лихорадочный огонек.

— Где Элиас? Мне нужно с ним переговорить.

— Он вынужден был ненадолго отъехать. Скоро вернется.

Нора закрыла глаза. На какую-то долю секунды Валентине показалось, что она уснула, но вдруг губы ее пришли в движение.

— Да, Нора?

— Рисунок…

— О каком рисунке вы говорите?

— О вашем, из Лувра.

— Элиас уже рассказал мне о результатах экспертизы. Мне известно, что там была ошибка в дозировке. Отдыхайте.

Внезапно Нора зашевелилась.

— Моя… сумочка… — проговорила она слабым голосом.

Поднявшись на ноги, Валентина осмотрела комнату. Сумочка отыскалась на стоявшей у дверей вешалке. Валентина сняла ее и принесла Норе.

— Вот она.

С трудом открыв глаза, Нора провела рукой по боковому кармашку сумки.

— Там… — только и смогла она прошептать.

Валентина расстегнула молнию, на которую был закрыт кармашек.

— Что мне там поискать?

— Письмо…

Валентина извлекла из кармана небольшого формата конверт, на котором в графе «адресат» значились адрес Фонда Штерна и фамилия Норы.

— Откройте его…

Внутри конверта находились две сложенные втрое машинописные страницы. Первая была напечатана на фирменном бланке Лувра и датирована вчерашним днем.

Валентина быстренько пробежала глазами начало письма:

Мадам,

Принимая во внимание старые отношения, которые связывают нас с мсье Штерном, в виде исключения посылаем вам список, содержащий номера пропусков, владельцы которых посещали отдел «Реставрация» 11 марта 2007 года. Надеемся на полное соблюдение вами конфиденциального характера этих сведений.

Далее следовали обычные формулы вежливости и подпись директора музея.

У нее задрожали руки.

11 марта 2007 года было последним днем ее прошлой жизни. На следующий день она превратила эскиз святого Иоанна Крестителя в обычный черновой листок.

Она перешла ко второй странице. Это была распечатка под заголовком: «Пропуска. Отдел реставрации». Левая колонка содержала идентификационные коды, отсортированные в порядке возрастания. Напротив каждого из кодов было указано время прихода обладателя данного магнитного пропуска в отдел и, соответственно, ухода. Действительно, для того чтобы войти в реставрационную мастерскую или же из нее выйти, требовалось вставить идентификационную карту в считывающее устройство, коими в Лувре были оборудованы все входные двери. Валентина полагала, что речь в данном случае идет лишь об обычной мере предосторожности, имеющей целью защитить музей от вторжений посторонних лиц. Она и подумать не могла, что все перемещения заносятся в память.

В нижней части страницы чья-то рука — по всей видимости, Норы — обвела один из кодов красным фломастером и написала рядом большую букву «В». Валентина узнала регистрационный номер, который был закреплен за ней, когда она работала в Лувре.

Согласно выписке в тот день она попала в мастерскую в 9.12, в 12.33 вышла из нее, отправившись пообедать, вернулась в 14.07 и окончательно покинула музей в 21.23.

Парадоксально, но день 11 марта запечатлелся в ее памяти очень отчетливо, тогда как о последующих двух годах она сохранила лишь смутные воспоминания.

Валентина отлично помнила, чем она занималась в тот вечер. Из реставрационной мастерской она вышла последней, намного позже своих коллег, так как ей хотелось во что бы то ни стало завершить восстановление сангвины Буше, чтобы уже на следующей день приступить к реставрации рисунка Леонардо да Винчи. Это было немного не то, что предполагал первоначальный план, но она имела обыкновение заканчивать работу раньше срока. Когда дверь мастерской закрылась за спиной, ее охватило непередаваемое ощущение восторга, не оставлявшее до утра следующего дня.

Взволнованная перспективой работы над наброском святого Иоанна Крестителя, Валентина ночью так и не смогла сомкнуть глаз и прибыла в Лувр, едва рассвело, чуть ли не первой. Позднее она долго корила себя за эту бессонную ночь. «Поспи я хоть немного, — убеждала она себя, — пришла бы на работу со свежей головой и не допустила бы ошибки». Теперь, когда она знала, как именно был уничтожен рисунок, ситуация виделась совсем по-другому.

Пометки Норы касались не только Валентины. Ассистентка Штерна обвела красным и другой идентификационный код, поставив при этом напротив него знак вопроса. Если верить выписке, обладатель этого пропуска провел в мастерской не весь день — явившись в отдел реставрации в 23.40, он покинул Лувр вскоре после полуночи.