— Хорошо иметь в друзьях генерала, — пробомотал Легионер.

— И что показал рентген? — спросил Порта. — Врастающие внутрь ногти?

Малыш торжествующе поглядел на него.

— Сломанную кость, — сказал он. — Трещину в ступне. Тут они кое-что поняли! Того врача, что допустил ошибку, тут же отправили на фронт, а генерал Кнохенхауер пришел и извинился. Прямо-таки рассыпался передо мной. Плясал под мою дудку…

На этой вершине торжества Малыша мы услышали пронзительный свисток, беготню, все признаки общей тревоги. Дверь распахнулась, и в ней появился побледневший ефрейтор.

— Русские прорвались! — крикнул он.

Наступила пауза. Ефрейтор побежал вверх по лестнице, Старик стал неторопливо собирать свои карты. Остальные поднялись и потянулись к снаряжению.

— Пора им нанести нам визит, — сказал Легионер. — Я все думал, когда они появятся.

8 ноября 1942 года голос Адольфа Гитлера из пивной «Бюргербройкеллер» в Мюнхене раздавался над всей Европой.

— Если Сталин ожидал, что я буду атаковать в центре, то теперь он, должно быть, очень разочарован! Меня никогда не интересовал центр! Я возлагал все надежды на Волгу, и вот овладел ею! Последняя битва по капризу судьбы разыгралась у города, который носит имя Сталина…

Безумные выкрики «Зиг хайль! Зиг хайль!»[61] заглушили следующие две или три фразы.

— С самого начала, — кричал Гитлер, — я мечтал захватить этот город на Волге! И теперь он мой! Теперь он принадлежит нам! Нужно лишь сломить несколько незначительных очагов сопротивления, и вся Россия будет нашей!».

Оживление, крики, неистовый гром аплодисментов, потом множество голосов затянуло песню:

Через десять дней командующий 6-й армией получил из Берлина следующую телеграмму:

Стоял холодный, ясный январский день. Сталинград, этот удивительный, полувосточный-полуевропейский город, бурлил жизнью под голубым, безоблачным небом с неярким зимним солнцем. Улицы были заполнены солдатами — немцами, венграми, словаками, итальянцами, румынами, многие прогуливались под руку с подружками. Он слегка походил на гарнизонный город в мирное время. Севернее его продолжалась война, но здесь, в Сталинграде, наступило временное затишье[63].

В доме, обращенном фасадом к Сарпинскому острову, несколько офицеров проводили секретное совещание. Все они были австрийцами из Венской дивизии.

Генерал-майор Ленц поднял десятый бокал шампанского и предложил тост за исчезнувшую Австро-Венгерскую империю. Все офицеры торжественно выпили.

— Тот день, когда к нам вошли гитлеровские солдаты, был для Австрии черным. — Ленц покачал головой и допил шампанское. — Я всегда не любил проклятых пруссаков.

Раздался общий ропот одобрения. В 1938 году эти самые люди в первом безумном восторге были рады сбросить австрийские мундиры и надеть серо-зеленые немецкие. Но об этом они уже забыли. Забыли, с каким пылом составляли списки друзей и знакомых не чисто арийского происхождения или казавшихся им политически неблагонадежными. Забыли, с какой готовностью приветствовали возможность стать частью Германии. Или, если не совсем забыли, то еле помнили.

— Нам это было навязано, — со вздохом сказал Ленц. — Что еще нам оставалось?

— Что еще нам оставалось? — повторили они.

Все надолго погрузились в воспоминания.

— Но хватит о прошлом, господа! Давайте перейдем к настоящему. — Генерал Таурог освободил место среди бутылок шампанского и разложил карту. — Дело в том, что положение здесь, в Сталинграде, отчаянное. Надеюсь, никто не станет этого оспаривать? — Он обвел всех взглядом, но его утверждение возражений не вызвало. — Хох погиб под Котельниково, так что на его помощь рассчитывать нельзя. Что до слухов о направленной сюда дивизии СС, думаю, можно отвергнуть их как чистейшую выдумку. Нам нужно иметь в виду вот что, господа: в час беды Адольф Гитлер нас бросил. — Он медленно обвел взглядом стол. — Все с эти согласны?

Присутствующие опять кивнули.

— Поэтому, — продолжал Таурог, — у нас остается надежда только на самих русских. — Постукал по лежавшему перед ним портфелю. — У меня здесь полные планы всех наших оборонительных позиций. Как только они попадут к русским, им не составит труда прорваться через нашу оборону — при нашем постоянном содействии, разумеется.

— Разумеется, — пробормотали собравшиеся.

— Думаю, можно с уверенностью предположить, что такой жест с нашей стороны не останется невознагражденным нашими русскими друзьями. Я уверен, что в борьбе с бичом нацизма им пригодится помощь таких людей, как мы.

— Несомненно, — подтвердил Ленц.

Было неясно, когда генерал Ленц превратился в убежденного антинациста. Возможно, в последние несколько часов. Или даже минут. Ясно было, что накануне он, выполняя нацистские приказы, приговорил четверых молодых солдат к смерти за попытку дезертирства.

— Эти документы, — сказал он, указав на портфель, — нужно передать генералу Рокоссовскому[64]. Он самый подходящий человек. Я уже составил список всех известных мне офицеров, выражавших антирусские настроения. Таким образом он будет уверен в нашем искреннем сотрудничестве.

Неужели у него вылетело из памяти, что он сам играл главную роль в отправке состава с восемью тысячами русских женщин из Севастополя в немецкие концлагеря? Генерал Таурог забыл, что в его поместье в Австрии трудятся тридцать пять поляков-рабов, именуемых слугами? Эти рабы обошлись ему в пятьдесят марок за голову. Официально цена за крепкого мужчину составляла тридцать пять марок, но на практике всегда приходилось значительно доплачивать поставщику и его подчиненным в пересыльных лагерях. Что до набожного краснолицего оберста Курца, он преспокойно выбросил из памяти четыреста семьдесят шесть русских пленных в лагере под Карповкой, которых недавно приказал расстрелять за кражу нескольких килограммов картошки.

Эти благородные заговорщики не сами привели в движение машину предательства, которая в конечном счете должна была раздавить несколько тысяч ничего не подозревающих австрийских солдат. Высокие звания избавляли их от необходимости марать руки. Они поручили данную задачу фельдфебелю из полевой жандармерии, и этот сталинградский Иуда поехал на встречу с противником в роскошном «мерседесе» со специальным пропуском, открывающим все барьеры.

Километрах в полутора к северу от Качалинской большую черную машину остановила группа русских разведчиков, они, не обращая внимания на белый флаг, распахнули дверцы, вытащили водителя с фельдфебелем Брамом и прибрали к рукам все, что возможно. Тщетно Брам заявлял о своей предательской миссии: никто из этой группы не знал ни слова по-немецки. Лишь когда эта парочка лишилась всего ценного, часов, колец, портсигаров и зажигалок, появился лейтенант и взял положение под контроль. Обобранных Брама и водителя повели на допрос к четырем штабным офицерам. Несмотря на портфель и содержавшиеся в нем ценные сведения, офицеры заподозрили ловушку. И сурово уставились на Брама.

— Этот ход, — сказали они, — будет стоить жизни тысячам ваших соотечественников.