Они плакали. Рычали. Бранились. Падали под тем адским пулеметным огнем. Потрясали оружием. Там не было позиций, и все-таки им оказывали сопротивление.

Танки остановились. Составленные по аэрофотоснимкам карты оказались никчемными. Их артиллерия преобразила все. Там, где три дня назад была дорога или тропинка, теперь лежали непроходимые груды камней. Мы лежали в укрытии — Порта, Малыш, Легионер и я. Двое американцев подняли руки. Порта бросил в них гранату.

— Гасим свет, друзья. Все места заняты.

Американцы повалились под градом осколков. Я вдавил ножки ручного пулемета в размешанную грязь. Через несколько секунд его заело. Я открыл казенник. Хайде извлек штыком предательский патрон. Я вставил новую ленту.

Скорострельные пулеметы, рыча, плевались сталью. Когда стволы слишком раскалялись, мы мочились на них, чтобы охладить. Грегор Мартин принес три новых.

Рядом с нами плюхнулся Орел, нагруженный патронами. Бог весть, где он их раздобыл. Осколком снаряда ему отсекло половину уха. Он стал моим вторым номером, сменив Хайде.

Я прижал приклад к плечу, уперся ногами в камень. Пулемет извергал смерть и разрушение. Одетые в хаки пехотинцы корчились и падали в нескольких метрах от нас. Снова перекосился патрон.

Орел протянул мне штык: крышку вверх, патрон долой. Снова заряжание. Пулемет молчал всего несколько секунд, но противник из-за этого придвинулся ближе.

У Хайде тоже был ручной пулемет. Он стоял на коленях и стрелял, прижав громоздкое оружие к боку. Его почки и кости, должно быть, тряслись, но мы знали, что поставлено на карту. Как только противник доберется до нас, нам смерть. Пленных не брали ни те, ни другие.

Груда тел росла. Порта с. Малышом бросали гранаты, Грегор Мартин выдергивал шнуры, подавал им гранаты и отсчитывал секунды. Любой инструктор по гранатометанию поседел бы, увидев это; но каждая граната взрывалась перед солдатами противника как раз на уровне пояса.

Потом заработал миномет. Там действовали Майк и Старик. Майк подавал Старику мины.

Над разрушенной монастырской стеной появился громадный передок «шермана». Мы уставились на высящееся перед нами днище танка; через несколько секунд оно опустится и раздавит нас.

Порта вскочил и бросил в него противотанковую мину. Столб пламени. Танк превратился в бушующий ад. Раздался пронзительный крик. Кричал застрявший в башне командир танка. Торс его конвульсивно извивался. Руки вертелись, как крылья ветряной мельницы. Нижняя часть его тела была в огне.

Американский пехотинец из жалости застрелил его. Мы сменили позицию. К нам присоединились двое десантников с большой связкой фаустпатронов.

Легионер стоял на коленях, держа огнемет, изрыгавший огонь во все стороны.

— Аллах акбар! Vive la France![194] — несуразно выкрикнул он, словно мы не знали, что сражаемся против французского генерала.

Американцы и бросавшие вызов смерти новозеландцы дрогнули.

Тут среди нас вдруг появился Одноглазый, в одной руке он держал наган, в другой узловатую трость.

— Ко мне! — скомандовал он. — За мной!

Он потерял наглазную повязку, и пустая глазница краснела. Генеральские знаки различия на погонах поблескивали в свете вылетающих из огнеметов струй пламени. Дородный, широкий, он грузно, как паровой каток, понесся вниз по склону, за ним вплотную следовали солдаты со всевозможным оружием.

По правую сторону от него несся Майк, державший прямо посреди рта огромную сигару. Слева бежал Порта, сдвинувший на затылок желтый цилиндр. Располневший генерал и телохранители.

С диким фанатизмом мы катились лавиной по крутому склону священной горы. На грудах развалин вспыхивали ожесточенные рукопашные схватки. Мы кусались, рычали, пинались, толкались.

Вооруженный только штыком американский капитан бросился на лейтенанта-танкиста. Мундир его был в лохмотьях. Он был весь в крови. Я навел на него автомат. Он был неуязвим. Он убил лейтенанта. Его штык сломался. Он в бешенстве запустил рукояткой в меня. Потом схватил камень и побежал к десантнику, занимавшему с ручным пулеметом позицию за валуном. Разъяренный капитан проломил ему камнем череп, схватил пулемет и повел его полукругом; трассирующие пули косили своих и чужих.

Фаустпатрон разнес его в клочья.

Американский капрал-морпех и немецкий десантник лежали, сцепившись в смерти. Зубы американца вонзались немцу в горло.

Французский майор сидел на камне, пытаясь затолкать кишки в разорванный живот. Американский сержант-негр лежал с раздавленными ногами под гусеницей сгоревшего танка, выпуская ураган пуль из раскаленного докрасна пулемета. Рядом с ним была груда стреляных гильз. Удар топора раскроил ему череп.

Когда гранаты у нас кончились, мы стали бросать в противника неразорвавшиеся снаряды[195]. Воздух был наполнен воем и свистом. Тучи разошлись. С неба устремлялись вниз языки пламени. Земля трескалась. Заработала артиллерия. Американцы и немцы били по своим и чужим без разбора. Штабисты в тылу запаниковали и привели в действие громадную мельницу, которая перемалывала все.

Мы побежали к укрытию, залегли вместе с теми, кто только что был нашим противником, и яростно грозили кулаками артиллеристам, видеть которых не могли.

Я оказался на дне снарядной воронки с американцем. Онемевшие от страха, мы наблюдали друг за другом. Кто выстрелит первым? Потом американец с бранью отбросил автомат и протянул пачку сигарет «Кэмел». Я рассмеялся с облегчением и предложил ему грифу[196]. Он улыбнулся. Мы оба громко рассмеялись и обнялись. Затараторили со смехом объяснения, каждый не понимал ни слова из того, что говорил другой. Обменялись фляжками. У него был джин. У меня — шнапс.

В нашу воронку нырнули двое — Порта и Малыш. Увидев американца, они отпрянули. Малыш спустил предохранитель ППШ. Я ногой выбил у него автомат. И успокаивающе зажестикулировал американцу. Мы заползли поглубже в воронку. Наши фляжки пошли по кругу. Мы стали обмениваться пуговицами, орденскими ленточками. Американец пришел в полный восторг, увидев у меня в сумочке красную звездочку.

Мы играли в кости, курили грифы и «Кэмел». Американец показал татуировку в виде Утенка Дональда на груди. Когда он играл определенными мышцами, клюв открывался. Мы смеялись до упаду.

Потом артиллерийский огонь прекратился. Мы осторожно выглянули через край воронки — трое немцев и американец.

— Пойду к своим, — сказал последний.

Мы сползли на дно воронки и тепло попрощались. Обменялись домашними адресами и номерами полевой почты, пообещали писать, как только найдем время. Пока американец бежал, согнувшись, по изрытой снарядами земле, мы прикрывали его автоматным огнем от возможных кровожадных типов.

— Удавлю любого, кто снимет его, — сказал Малыш.

Мы видели, как американец спрыгнул в окоп и помахал нам оттуда автоматом.

Рядом с нами залаял пулемет. Люди в сером перепрыгивали через нашу воронку. Атака катилась дальше.

Появились люди в хаки. Короткая очередь из автомата Грегора. Они повалились. Группа американцев пряталась за большим валуном. Со свистом полетела граната. Прятавшиеся превратились в кровавую груду плоти. Вперед! Вперед! Какой-то англичанин присел, готовясь к прыжку. В следующий миг в спине его торчал нож.

Снова снаряды. С земли поднялась масса пехотинцев. Мы отошли. Хрипя, потея, задыхаясь, бросились в то, что раньше было траншеей, и установили пулеметы. Разорвали рубашки на полосы и стали очищать ими оружие от земли и грязи. Что заставляло нас сражаться так упорно? Монастырь, святая гора, наша страна? Нет. Мы сражались за свои жизни. Это было все, чем мы еще обладали. Мы были бедны, как церковная мышь. У нас не было хотя бы чистой рубашки или непрохудившихся сапог. Мы забыли, как выглядит мыло. Мы были уже не людьми, а неуправляемыми машинами, убивающими все живое.