Таис глядела на македонянина, но видела другого человека, его брата. Воспоминания кружились перед глазами переливающимся калейдоскопом.

"Так ты из свиты македонского царевича?"

"Верно. А ты – та самая Таис, про которую говорят, будто за ночь с ней иному не хватит и таланта?"

"Граждане афинские склонны к преувеличениям".

"Так значит, это неправда, что ты самая дорогая из подруг? Меня заинтересовала твоя слава, и я нарочно искал встречи, но ожидал увидеть..."

"...Зрелую жену, подобную Фрине? Разочарован, увидев девчонку?"

"Нет, заинтригован еще больше".

"Не можешь понять, где же во мне прячется стоимость целой триеры?"

"Уже эти твои слова наводят на мысль, что ты стоишь гораздо дороже триеры".

"Вот как? И сколько же талантов я стою?"

"Всего золота мира не хватит. А оно и не нужно. Та, что зовется четвертой Харитой, не может иметь цены".

"И, тем не менее, я называю ее, беру деньги".

Птолемей смотрел внимательно, чуть наклонив голову набок, подражая своему другу, наследнику македонского престола. Афинянка ждала его ответа, заинтересованно глядя прямо в глаза. Лагид, среди всех царских друзей прослывший самым искушенным знатоком любви, сменивший на своем ложе столько женщин, что давно уже потерял им счет, не мог вымолвить ни слова. Он видел собственное отражение в темных теплых и смеющихся глазах афинянки. Дурак-дураком.

Таис улыбнулась.

"Недосуг мне с тобой в молчанку играть. Найдешь, что сказать, приходи. Мой дом возле Диомейских ворот, у подножия холма Мусейон. Там спросишь, укажут. Меня знают".

Гетера, по воле судьбы призванная к служению Урании, обученная дарить мужчинам наслаждение, духовное и плотское, она не пыталась играть в недоступную богиню, подобно многим своим знаменитейшим сестрам по ремеслу. Пусть этот покоритель женщин придет, пусть назовет свои желания (ха, как будто кто-то их не знает). Она назначит цену. Еще несколько серебряных "сов" присоединятся к своим товаркам в заветном сундучке. Птолемей получит то, что хочет, очередную победу, еще один горделивый рассказ друзьям, в ответ на вопрос: "Ну, и какова на ложе эта знаменитая афинянка?" А Таис, в очередной раз восславив Киприду, станет чуточку богаче, приобретет еще больше возможностей в мире, где все продается за деньги. Все?

А как быть с тем гнетущим равнодушием, что не желает ее оставлять в минуты, когда мозолистые руки мужчин скользят по гладкой коже? От поклонников проходу нет, и многие желают не только брать, но и дарить. Но все не то. Поделившись со своей юной жрицей властью над мужчинами, Урания не дала ей чего-то важного и после, вовсе не сыгранной, ночной страсти в объятиях очередного любовника, сердце Таис билось спокойно и размеренно, не раненое чувством. Хоть плачь.

Птолемей пришел через день, но цену не спросил. Словно забыв свою славу охотника за женскими прелестями, он просто сидел в гостях у гетеры, они пили ослабленный, не будоражащий кровь кикеон, вино, смешанное с медом, и провели вечер в беседе. А потом еще один. Птолемей был спокоен, вежлив, внимателен, улыбчив, остроумен. Казалось, только таких встреч с четвертой Харитой он ищет. Он поразил афинянку своей образованностью, тогда она еще не знала, что друг Александра учился у Аристотеля.

Пришел вечер разлуки: Александр, посол победителя при Херонее, поразивший Афины умом и прямо-таки божественным величием, столь непохожий на одноглазого, хромого, сурового и хмурого царя-воина, должен был отбыть к отцу. Птолемей следовал за ним. Ни один из мужчин афинянки не был похож на сына Лага, и Таис, в груди которой все последние дни разгоралась настоящая огненная буря, повела македонянина прочь из душного кольца стен Паллады, по Фалерской дороге в сторону моря, мимо рощ огромных платанов, к маленькой бухточке, укрытой в кольце скал. Туда, где ночь, бесстыдно подглядывая за смертной любовью мириадами неспящих глаз, приняла их в свои объятья.

Дел у Менелая в Эфесе было много, и все же он постоянно находил время за какой-нибудь надобностью появляться возле дома Лисиппа. Никто тому не удивлялся. Хозяин посмеивался. Таис вздыхала. Вовсе не желала она для брата Птолемея той участи, на которую тот себя обрекал. Жестока бывает Урания, не бесследно ее замужество, союз с незнающим жалости Аресом.

Апеллес после симпосиона впал в странную задумчивость. Загадочно смотрел в сторону Таис, иногда скользя взглядом по фигуре афинянки, а временами глядя, словно сквозь нее. Три дня так продолжалось, на четвертый художник, наконец, подошел к гетере.

– Ты знаешь, Таис, как давно меня не отпускает образ твоей матери, выходящей из моря на посейдоновых мистериях. Я пытался говорить с ней, но Мнесарет не хочет этой работы и для меня это необъяснимо. Я разучился понимать многие ее слова и поступки. Совсем отчаявшись, пытаюсь скрыться от себя здесь, за морем. Придумал занятие – рисовать победоносных воинов, освободителей Ионии. Но не мое это. Пусть мужей изображает Лисипп. Я же призван, как и ты, к служению Афродите. Я долго не мог взяться за Анадиомену, даже против воли Мнесарет. Понимал, модель не подходит. Афродиту Выныривающую, рождающуюся из пены, не стоит рисовать со зрелой женщины, пусть она до сих пор способна затмить красоту юности. Я видел твой танец не раз, но здесь, на нашем недавнем симпосионе, меня словно перуном зевсовым ударило! Ты та, кого я так давно искал. Столько времени, дурень, провел с дочерью своей возлюбленной, а разглядел лишь сейчас, – Апеллес улыбнулся, – ты будешь моей моделью, Таис?

Афинянка коснулась ладонью колючей щеки художника.

– Это величайшая честь для меня.

Наступил месяц мунихион. Скоро год, как войско Коринфского союза вторглось в Азию. Сколько всего случилось за этот год... Разум смертных слаб, чтобы осмыслить, осознать произошедшее и предстоящее.

Апеллес, которому гостеприимный Лисипп предоставил в полное распоряжение дом, принялся за работу, готовил холст, растирал и смешивал краски. Вместе с Таис они придумывали позу Анадиомены. По вечерам заглядывал Менелай, делясь последними новостями. Он набрал пять сотен наемников и должен был вскорости отбыть к своему брату. Птолемей все еще находился в Сардах и отчаянно скучал там. Никаких угроз, вызовов. Деятельная душа старшего Лагида рвалась в гущу событий. Он неоднократно предлагал Антигону прислать в Сарды кого-нибудь другого вместо себя, но Циклоп всякий раз высказывал опасения, что новый наместник не удержит в руках лидийскую знать, покорившуюся хитроумному Лагиду. Дескать: "Они тебе подчинились, приедет какой-нибудь Леоннат, признают ли его верховенство?"

Вот и вздыхал Птолемей ревниво, читая письма о ходе войны в Карии. А там дела у Одноглазого шли лучше некуда. Ада, наследница карийских династов, лишенная власти своим младшим братом Пиксодаром и нашедшая приют в горной крепости, единственной сохранившей ей верность, самолично прибыла к Антигону и убедила его вернуть в ее руки Карию, в обмен на поддержку местного населения. Циклоп согласился, поставив условие, что эллинские полисы в Карии получат самоуправление и Ада воцарится лишь над варварскими городами.

Войско союзников осадило Галикарнас. Оборонявший город Офонтопат так и не пришел на помощь Мемнону в Милете и вот теперь остался один на один с врагом. Город, лежащий в северной части Косского залива, очень хорошо укреплен. Помимо внешних стен и глубокого рва, он защищен тремя внутренними цитаделями: Царской в юго-восточной оконечности, Салмакидой в юго-западной, и Акрополем у северной стены.

Галикарнас мог бы довольно долго продержаться в осаде, но Мемнон, отлично умевший мутить воду, сюда так и не прибыл, а сил и авторитета Офонтопата оказалось недостаточно, чтобы заставить горожан зубами цепляться за каждый камень крепостной стены.