— Я знаю ее, она работает в больнице врачом. Прикидывается недотрогой…

— Да, она не так вышколена, как Янина из Тулона…

— Ну ее к черту… Если бы я знал тогда, что она была в маки, я скрутил бы ей шею…

Ганс вспомнил, как однажды вечером мадемуазель Янина выкрала из планшета Мюллера все документы…

— Да, она здорово вам насолила…

Мюллер не любил вспоминать об этом случае. Он сердито посмотрел на Ганса.

— Что-то ты много болтаешь, Ганс. Если ты не будешь держать язык за зубами, то в один прекрасный день окажешься с пулей в затылке. Ступай в офицерскую столовую и принеси мне эту свинячью похлебку. Потом зайди в больницу и скажи этой докторше, Лиде Клапке, чтобы она после полудня зашла осмотреть меня. Только чтобы об этом не узнала эта корова Анна Крупова, сестра. Надоела она мне…

— Слушаюсь, герр майор!

Когда учитель выходил из дому, его жена Майя возвращалась от соседки. Встретившись с ним у калитки, она отвернулась от него.

— Ты все сердишься, старушка?

— Замолчи, Ионак. Ты мне противен. Все село ненавидит тебя. Я удивляюсь, как у тебя хватает совести показываться на людях. Ничего, скоро ты ответишь за свои поступки. Куда тебя несет?

— Меня вызывает староста. Мы должны помочь немцам восстановить разрушенный партизанами мост.

— Ты с ума сошел… Твой сын борется за нашу свободу, а ты…

— Каждый живет по-своему!

— Где Алекса? Неужели он ушел, не повидавшись со мной?… Ты что, прогнал его?

— Я же сказал тебе, Алекса умер. Гестапо знает об этом.

— Ты отрекаешься от собственного сына, от семьи, от родины. Так знай же, я сама передам тебя в руки правосудия. Теперь иди и донеси на меня твоим друзьям, фашистам!

— Замолчи, прошу тебя. Смотри, не делай глупостей, слышишь?

Но Майя Клапка уже не слышала мужа. Хлопнув калиткой, она вошла в дом.

Старый учитель шел по улице. Крестьяне отворачивались от него, делая вид, что не замечают. Все годы оккупации учитель Клапка вселял в людей надежду и уверенность, что наступит свобода. Но сейчас все возненавидели его.

Войдя в здание сельской управы, Клапка постучал в дверь, открыл ее и вошел в комнату, где сидел староста.

Староста, Вили Булик, старый агент нацистов, не спал всю ночь. Он понимал, что гитлеровцы проиграли войну и что через одну-две недели все изменится. Поэтому он очень удивился, когда неделю назад к нему по поручению нескольких местных националистов пришел учитель Клапка. Так мог поступить только безумец. Он с великой радостью готов был уступить свой пост этому чудаку, тем более что немцы вот уже два дня грозят расстрелом, если не будет найден укрытый в селе румынский летчик. Булик даже хотел спросить учителя, что его заставило открыто перейти на сторону фашистов именно теперь, когда леса кишат партизанами и немцы отступают, но страх, что учитель может донести о таком разговоре в гестапо, заставлял его молчать.

— Ну, Ионак, что нового? Как себя чувствует фон Мюллер в твоем доме?

— Думаю, что хорошо. Я все предоставил в его распоряжение.

— М-да. Ты уже знаешь, что я тебя вызвал по поводу моста. К вечеру нам нужно собрать побольше людей. Нужно показать немцам, что в тяжелую для них минуту мы не покидаем их. Ты сам возьмись за это.

— Люди уже не слушают меня, Вили. Видно, готовятся к приему русских и румын.

— Молчи, нас могут услышать.

— Ты что, боишься?

— Не-е-ет, не боюсь. Скоро фюрер применит новое оружие, и тогда все будет, как в начале войны. Тогда тот из нас, кто устоит в самые тяжелые минуты, будет вознагражден. Ты, как учитель, возможно, будешь министром, а я… мне достаточно будет получить депутатский мандат в великом рейхе. Что ты скажешь на это?

— Нужно подсчитать, сколько человек придет с подводами на работу по восстановлению моста.

Услышав скрип лестницы, лейтенант Санду решил, что за ним пришли. Он видел через оконце подпола, как во двор вошел гитлеровский офицер с денщиком, и слышал наверху чьи-то шаги и голоса. Неожиданно крышка подпола с шумом открылась и тут же захлопнулась. На лестнице остался человек. Заметив его, Санду инстинктивно хотел выхватить правой рукой пистолет, но, почувствовав сильную боль, опустил руку. Все-таки с большим трудом ему удалось вытащить пистолет левой рукой, которая тоже была ранена.

Спускающийся в подпол Алекса, услышав какой-то шум, остановился. В одной руке он держал пистолет, в другой — карманный фонарь. Направив фонарь вниз, он увидел там старые бочки, дрова и… человека в летной форме. Алекса не поверил своим глазам.

Да, судя по форме, это был тот самый румынский летчик, которого он разыскивает. На секунду у него мелькнула мысль, что румынского летчика спрятала сюда его мать. Нет, скорее это сделала Лида, сестра. Ведь люди, нашедшие летчика, отвезли его в больницу. Оттуда Лида, видимо, перевела его сюда. Старик об этом наверняка ничего не знает… Иначе он выдал бы летчика гитлеровцам.

Алекса осветил фонарем свое лицо, чтобы показать раненому, что перед ним не гитлеровец. Он спустился с лестницы, подошел к нему и прошептал:

— Партизан, розумите?[40]

Санду помахал отрицательно головой. Затем его лицо прояснилось.

— Да, да, партизан, — воскликнул Санду.

— Вы говорите по-русски?

— Нет, по-французски.

Но Алекса не знал других языков, кроме родного чешского. Как сказать летчику, что он, Алекса, должен немедленно доставить его к своим, в горы, где его ожидает советский самолет? На этом самолете прибыли советский лейтенант и румынский сержант.

Между тем Санду посмотрел на светящиеся стрелки часов и левой рукой потянул к себе какой-то ящик. Сняв крышку, он начал быстро нажимать на кнопку. В ответ послышалось какое-то жужжание. Алекса понял, что летчику удалось захватить с разбившегося самолета радиопередатчик, и теперь он связан со своими.

Это было второе сообщение Санду. Первое сообщение он сделал, когда, придя в себя, понял, что сюда, в темный подвал, его спрятали друзья. Ведь не оставили бы ему передатчик враги. Тогда он, настроясь на условленную волну, сообщил в штаб армии, что находится у друзей, по всей вероятности, в селе Кресновице, на окраине которого разбился самолет, что адъютант Нягу отправлен с пленкой в штаб, и спросил, прибыл ли он.

Через час он получил ответ. Ему сообщали, чтобы он спокойно ждал помощи, его непременно спасут, что Нягу благополучно добрался до штаба.

Вторая передача была назначена на сегодня, на 14 часов. Когда Санду сообщил в штаб, что возле него находится чешский партизан, оттуда потребовали сообщить его имя.

Показывая на себя пальцем, Санду сказал:

— Еу лейтенант Санду… Константин Санду…

— Ага, — догадался партизан, — Вы… поручик Санду. А я партизан Алекса Клапка.

Вместе с фамилией чеха Санду сообщил также, что в доме, в подвале которого он спрятан, разместился немецкий майор с денщиком.

Спустя некоторое время чешским партизанам было передано следующее распоряжение: «Действуйте сегодня ночью. Кроме «Сокола», захватите с собой завтра на рассвете «языка». Найдете его там же».

Сидя у маленького оконца, Алекса следил за тем, что происходит во дворе, и обдумывал свое задание. Как же спасти летчика? Нужно сделать так, чтобы об этом никто не узнал, особенно отец.

Вдруг он увидел в окошко, что майор и его денщик вышли из дому. Напыщенный, выпятив вперед грудь, разукрашенную орденами, Мюллер шел так быстро, что Ганс едва поспевал за ним. Момент был самый подходящий. Но отец? Как бы он мог помочь ему в эту минуту, если бы был таким, как прежде. Почему? Почему он так изменился? И именно теперь, когда близится победа, о которой он когда-то мечтал?

Вот он идет к калитке. Он сильно сдал за последнее время. Вот и мать… О чем они говорят? Мать ругается.

Нужно будет непременно сообщить об отце партизанам. Они доверяют ему, а он, оказывается, предатель… Как бы сказать летчику, что ему нужно уйти.