Наутро в магазине все, перебивая друг друга, рассказывали о своих приключениях. Надька целый день была какая-то странная, озабоченная, тайком пораньше отпросилась у заведующей, сказала, что нужно обязательно быть дома, и тихо ушла через чёрный ход. Но домой не поехала, а прямиком отправилась в Аркадию. Всю ночь она не могла уснуть, думая о своей тёзке, этой молоденькой девчонке. С ужасом представляла, как она спит в этой крошечной дырявой будке, свернувшись калачиком, как бездомный пёс. Как вокруг сверкают молнии, гремит гром, и потоки воды подхватывают эту будку и несут в море, а там захлёбывается её маленькая тонущая тезка. «Может, сам Бог послал мне ее, вместо Ноночки и сыночка, которому даже имя не дали, не крестили...»

А как же Вовчик, стучало в её воспалённом мозгу. И Вовчика люблю и никогда не брошу, и Дорку как младшую сестру, и этой девчонке помогу, всё равно комната пустует. Всем скажу, что родная племянница, нет, лучше — двоюродная, из села приехала... И так жить не смогу спокойно, зная, что она, как собачонка бездомная, ютится в дощатом ларьке. С пересадками, в переполненных трамваях добралась Надежда в Аркадию. На остановке еле вышла — безумная толпа рванула на посадку и чуть назад не затащила её в вагон. Ох, уж эти приезжие, понаехали со всего Союза на гастроли, все кому ни лень, только и смотри, чтобы не обчистили карманы и сумку.

— Ой, здрасьте, вы на пляж? — девушка выскочила из будки, завидев Надежду. — Я с вами пойду, только своё заведение закрою.

— Нет, я за тобой, собирайся, поехали ко мне, у меня комната есть, небольшая, но поместимся, далековато, правда, на Мельницах, но остановка рядом.

Девушка засуетилась, лишь бы добрая тётенька не передумала. Быстро захлопнула окошко, повесила табличку «Закрыто», закатила пустые бочки в будку схватила свои пожитки, повесила замок, и все это за одну минуту

— Я готова! — она впилась глазами в женщину, как бездомная Каштанка, которую вдруг позвал случайный прохожий, и та от счастья виляет хвостом, лижет ему руки шершавым языком, прыгает вокруг него, никак не может успокоиться, поверить исполнению своей долгожданной мечты — иметь хозяина.

— Тебя никто не будет разыскивать? — на всякий случай спросила Надежда.

— Нет, только Шурке скажем, подождем её трамвая, а она уже Женьке передаст, шо я до вас поехала. Мы ж все знаемся, с одного дэпо.

У вокзала они вышли, Шурка звонком несколько раз просигналила женщинам. Заглянули на Привоз прикупить что-нибудь к ужину. Девушка покорно шла за Надеждой Ивановной, радостное настроение у неё вдруг улетучилось: а если эта тетка загилит за съёмный угол несусветную цену, что тогда, она ведь даже не спросила о цене. Даже хибара в Аркадии ей и то не по карману, а здесь целая комната. Надежда быстро пробежалась по рядам, взяла домашней свиной колбаски, брынзы, буханку свежего хозяйского белого хлеба с запеченной короной, кофе с цикорием, литровую бутылку молока.

— У меня дома ни крошки, я там больше полугода вообще не была, представляешь? Надо пополнить запасы, этим уже завтра займёмся. Эх, Надюша, гулять так гулять, куплю-ка еще бутылочку белого вина.

Десятым номером трамвая быстро добрались до дома Надежды. Теперь сомнения начали мучить и ее. Зачем ей всё это нужно, вечно что-нибудь отчебучит, любимое Доркино словечко. Жила себе, как могла, а я сорвала её с места, не такая уж она и одинокая, сколько подружек. Никогда раньше не обращала внимания, что такие девчушки водят трамваи и не боятся, а вон, за рулём грузовика, тоже локоток совсем детский, ещё ругается, как грузчик в порту. Бедные девчонки, их мальчишек выбила война, и наших мужчин тоже, одни бабы, куда ни глянь, вкалывают, как проклятые, булыжники на мостовых укладывают. Может, хоть одной помогу. Теперь я за неё в ответе. Как права была моя мама, она всегда меня укоряла, мои благородные порывы меня же и погубят. Лежала бы сейчас у Дорки на топчане, горя не знала. Правильная поговорка: дурная голова ногам покоя не даёт.

У нее не Бог весть какие хоромы, коммуналка, десять комнат, стеклянный коридор, есть уборная, но туда по утрам не пробиться, она обычно на ведро ходит, а потом выносит. Вода, свет, это есть, но отопление печное, а у нее ни угля, ни дров давно нет, и сарай на двоих с соседкой, а она с ней не разговаривает. Еще раз надо предупредить, чтобы не было липших разговоров: Наденька — моя племянница, двоюродная, лишнего пусть не болтает и называет тётей Надей. Ни с кем объясняться не буду, только бабе Насте скажу, а там весь двор уже знать будет.

Так и поступила, открыла дверь в свою комнату, впустила девушку, а сама к бабе Насте. Та обычно лежала на кровати напротив двери, всегда держала ее открытой, не дай Бог чего-нибудь пропустит, не услышит, кто с кем о чём толкует. Удивительно, как это Надежда незаметно прошмыгнула мимо нее, видно, задремала.

— Никак перелётная птичка с весной вернулась, — улыбаясь беззубым ртом, засуетилась старуха. — Какими судьбами? Я в магазин к тебе заходила, не застала, в другой неужто перешла? Весточку никогда не пошлешь бабе Насте, а я здесь, между прочим, оборону твоей комнаты держу, охотников много, если бы не я, была бы тебе давно заказана сюда дорожка. Никак замуж выскочила?

— Таких, как я, уже не берут, молоденьких уйма. Это вам, — Надежда сунула под подушку бабе Насте свёрток.

— Не поверю, чтобы тебя не взяли. Ещё как возьмут!

Женщины, обнявшись, засмеялись. Старуха уважала Надежду, не то что эти все поблядушки, жадные, злые, малообразованные дуры.

— Проверить комнату пришла? Та не бойся, пока я жива, никто к ней близко не подойдёт. Как здоровье?

— Да так, как когда, местами, ногами мучаюсь. А вы?

— Скриплю потихонечку, воюю с этими засранками. Чуешь, вонь какая, а? Ссать им западло бегать во двор. Воды ж нет, наверх не поступает, снизу не натаскаешься. Хоть бы забили совсем сральник, дверь в коридор не открыть, задохнуться можно.

— Тётя Настя, керосинчику не найдётся, с отдачей, конечно.

— А если и не с отдачей, для тебя отказа никогда не будет. Или ты думаешь, я забуду твоё добро? Баба Настя никогда добро не забывает. А зачем тебе? Ты ж, наверное, опять на одну ночь, сейчас вскипячу чайник, угощу вареньицем. Какое хочешь, есть вишневое, яблочное.

— Племянница ко мне приехала, поживет у меня, сколько получится. В общежитии у них на кроватях по сменам спят, всем места нет. Мне неудобно отказать. После работы отдохнуть негде, а она еще в институт поступать надумала.

— Едут и едут отовсюду, только Одессу им подавай, а она ж не резиновая. А племянница по батюшке или по матери?

— Сама толком разобраться не могу. Двоюродная какая-то, маминого брата внучка, кто она мне? Говорит, назвали в честь меня, я один раз её мать видела, ещё девчонкой.

Надежда покраснела, полвека прожила, а врать так и не научилась.

Баба Настя одобрила: ну и хорошо, хватит, Надежда, вольным казаком быть, за девкой глаз да глаз нужен. Она велела Надежде идти к себе, своими делами заниматься, позовет, как воды нагреет, наверное, здорово племянница провонялась в этом общежитии.

— Что бы я без вас делала? — Надежда обняла старуху и поцеловала в порозовевшую щеку.

Всё прошло как нельзя лучше, старухе племянница понравилась: скромная девушка, учиться собирается, не финтифлюшка какая-то. Утром пораньше уехали на работу Надежда на бумажке записала фамилию и год рождения своей новой родственницы. Дорке пока не призналась, что приютила девчонку. Наврала, что комната такая грязная, надо окна помыть, моль летает всюду, и соседи ропщут, мол, не живёт, только комнату зря занимает. Покрутится там немного, пусть успокоятся, всё равно Вовки нет.

Дорка после работы места себе не находила, одна в пустой комнате, без дела. Как-то, возвращаясь из парикмахерской, куда снесла несколько кусков мыла «Красная Москва», услышала в Городском саду, в летнем кинотеатре выступление Утёсова. Пристроилась в самом дальнем углу, на их с Надей любимой скамейке. На следующий день опять пошла и стала каждый вечер ходить в Городской сад, как на работу. Свободные места не всегда были, тогда лишних от ворот отгоняла милиция. Но Дорка знала один секрет: сцена отражалась в окнах здания напротив, а слышно было везде.