— Ой! — Рита Евсеевна отодвинулась от меня, подошла к двери, быстро ее распахнула, выглянула в общий коридор. Там никого не было. Потом включила телевизор, опять уселась напротив меня и приглушенным голосом продолжила: — Ночью поезд остановился на какой-то станции, нас вообще на каждой остановке проверяли. Придрались к нам, что в наших документах что-то не так. Предложили захватить с собой вещички и покинуть вагон до выяснения. Уверяли, что проверят, свяжутся с Москвой, и поедем мы в следующем поезде. Эта задрипанная станция оказалась городом под названием Краснотурьинск. Одно название что город, а на самом деле — громадный сибирский лагерь. Кива сразу понял, что мы попали в ловко расставленную ловушку. А я ещё пыталась качать свои права, пока не получила кулаком в лицо и мои зубы вылетели вместе с моими правами. Попала в камеру с такими же идиотами, как и мы с мужем. Подписывала всё, что скажут, и сотрудничество с органами, и выполняла разные работы.
Наконец, разрешили нам всем вместе поселиться в бараке. Лили почти не знала русский язык, её определили в школу. Кива стал там преподавать. А я обслуживала жён начальства, крутила им кудри, красила волосы. Наши опломбированные вагоны продолжали стоять на станции в тупике. Нужно было что-то делать. Мужу сильно досталось, хоть он и не говорил мне. Твердил только, что это он во всём виноват и нет ему прощения. Дикий климат, побои сказались. Он постоянно кашлял, но продолжат беспокоиться о своих книгах. Мне удалюсь через жену начальника колонии убедить её мужа, что книги не виноваты, пусть лучше их поместят в местную библиотеку или они сами себе отберут лучшее, только не пропадали бы под открытым небом. Часть книг и нашего имущества поместили в местный клуб, часть разобрали начальники, но и мы забрали хоть тёплую одежду, немного других вещей. Подписали акты, что всё нами получено в целости и сохранности, что и мечтать не могли попасть в такие сказочные условия жизни.
От нас немного отстали, но всё равно жизнь, если можно было назвать это жизнью, продолжалась. Лили после этих потрясений начала заикаться. А Кива подхватил туберкулёз. Постепенно все прибывшие из Китая начали всеми правдами и неправдами уезжать из Краснотурьинска. Я же, дружа с женами начальства, тоже искала пути вырваться отсюда. Болезнь мужа позволяла мне это сделать. Его отправляли, конечно, по блату, под Одессу в туберкулёзный санаторий, а мы с дочерью его сопровождали. Так мы очутились в Одессе и потихонечку начали искать своих. Нашлись знакомые, через одних другие, потом третьи, нам удалось прописаться в частном доме на 7-й станции. Я поступила на работу в парикмахерскую, Лили определили в школу. Кива, умирая, просил прощения за всё, что случилось с нами. А потом частный дом, в котором мы были прописаны, снесли и нам дали эту комнату.
— Знаешь девочка, у меня даже нет ни одной фотографии от той прежней жизни, как будто бы её и не было вовсе. Мне иногда кажется, что всё это мне приснилось. Только Лили заставляет меня жить дальше, улыбаться и радоваться жизни — назло им всем. У меня есть цель в жизни, поставить дочь на ноги, и я должна этого добиться. И мама твоя тоже вкалывает, чтобы вас вывести в люди. И ты борись, подумаешь, какая-то блядь будет над вами измываться. Мы ещё посмотрим, кто кого. Удивительно, что еврейка — такая антисемитка, просто удивительно, наверное, числится русской. Но бьют по морде, а не по паспорту.
Вернулась с вечера расстроенная Лилька, она тоже получила нагоняй от Серафимы, хотя и не переодевала школьную форму и не носила капроновых чулок. К ней наша классная придралась за прическу — коротенькую стрижку под названием «я у мамы дурочка». Лильке Серафима насмешливо съехидничала, что и так все знают, кто она, так зачем же ещё подчёркивать это причёской? Почему эта коротенькая стрижка в Одессе получила такое название, никто не мог объяснить. Одесса всегда что-то начудит, отчебучит.
Лилькина мама этого так просто не оставила, пошла в школу прямо к директору Терлецкому и выложила перед ним все факты. Он ещё больше побледнел, когда она заявила, что Серафима терроризирует в основном одесситов. Особенно ученицу, и назвала мою фамилию, которую он не мог не запомнить вследствие последнего разбирательства. Так вот, у этой девочки родной дядя начальник Одесского уголовного розыска. Посоветуйте Серафиме Михайловне прекратить практику травли учащихся, это будет в её же интересах, а может, даже всей школы. Всё может случиться, когда она домой возвращается затоваренная подношениями обеспеченных родителей. Она это так, между прочим, сообщила, чтобы он принял к сведению.
— А что прикажете делать? — повторяла Рита Евсеевна, как бы оправдываясь, стуча кулачками. — Терпеть от каждой потаскухи унижение! За что? За то, что у меня убили мужа? За то, что у меня из-за них больной ребёнок? За то, что из меня сделали нищенку? Я в совершенстве владею тремя языками и не могу устроиться на приличную работу. Нашли удобную формулировочку: «У вас нет отечественного диплома, а то мы бы вас обязательно приняли. Заканчивайте университет, и тогда, пожалуйста, милости просим». Так ещё каждая засранка будет измываться над моим дитём. Он испугался, этот альбинос партийный, я видела, аж глаза стали красными, как у кролика. Я так и сказала ему: «Не примите мер, мы дальше пойдём с жалобой». Я ему всё сказала. Как над нами издевались только за то, что мой муж бредил Россией, своей родиной. И мы поверили им! Вернулись в этот коммунистический рай. Я ему всё сказала. Пусть только не примет мер, пусть только попробует. Сейчас не те времена, пусть только посмеют.
Дома я даже бабке ничего не рассказала. Было стыдно, жалко лишний раз расстраивать своих домашних. Всё равно ничего не изменится, я где-то и сама была виновата. Учись я получше, никакая Серафима меня бы не доставала.
Удивительно, но после скандала, который устроила Лилькина мама, для Серафимы мы как-то перестали существовать. Она не вызывала нас к доске. У всех уже было по две оценки за четверть, а у нас ни одной. Только перед самым Новым годом она подняла меня что-то дополнить. Но Игорь, который отвечал до меня, всё полностью сам ответил; я, чтобы не молчать, повторила то же самое. Серафима, не поднимая головы, сквозь зубы процедила, что мне место только в зоопарке, как обезьяна повторять, и влепила трояк. Я старалась, как только прозвенит звонок, ни на минуту не задерживаться ни в классе, ни в школе и лишь на улице переводила дыхание. Ноги сами неслись домой, сердце только дома переставало бешено колотиться.
Школа готовилась к очередному новогоднему празднику. Выпускники-десятиклассники решили не устраивать никаких полудетских вечеров с зачитыванием стихов и прочих выступлений, а устроить самый настоящий карнавал. Все должны прийти в карнавальных костюмах с масками. Наши девчонки только и бредили этим. Шились наряды, но втайне друг от друга. Тема была задана: Куба — любовь моя! Девчонки шили цыганские юбки, кофты, платки. У меня тоже была попытка уговорить бабку что-то оригинальное придумать, но та наотрез отказалась. Зимой переться на толчок, и ради чего? «У тебя же есть украинский костюмчик, в эту школу ты его еще не надевала, его никто не видел». Его сшили для меня еще в классе четвертом. Юбку и пелеринку Алка из старой коричневой формы выкроила и вышила болгарским крестиком. А кофточку белую в украинском стиле так ещё сама школьницей носила, лет десять этой кофте от роду, как минимум. Так кофточка эта, как повторяла бабка, настоящая, и ей нет сносу.
Я даже попыталась натянуть этот наряд на себя, но куда там! Всё маленькое, да и всё равно не надела бы я его в эту школу. И так проходу не дают, кричат в след: «Диты идитэ вчыть телячу мову» и смеются. Выход пришел, откуда я и не ждала. Лилькина мама открыла свой заветный сундучок, весь резной из сандалового дерева, единственный уцелевший представитель их китайской мебели, теперь служивший им как туалетный столик. Так вот, из него Рита Евсеевна извлекла необыкновенной красоты два китайских костюма. Настоящих шёлковых, расшитых разноцветными блёстками, один нежного голубого цвета, второй — ярко-красного. Я ещё такой красоты никогда в жизни не видела. Узкие брючки с разрезиками внизу у щиколотки, а верх — длинная блуза со стоечкой, впереди застёгивающаяся на маленькие пуговички, скрученные из шелка, даже петельки и те были необыкновенной ювелирной работы. О вышивке и говорить нечего, эти разноцветные блёстки так искусно изображали диковинных драконов, птиц и цветы, да и на самой ткани были вытканы разных цветов и конфигураций рисунки. Глаз нельзя было оторвать от этой неземной красоты.