Впереди всех к воротам бежал Котовский. У самых ворот он повернулся и закричал:

— Остановитесь, ни с места!

Если бы это был другой, его не стали бы слушать и смяли бы. Но это был Котовский, знаменитый «вечник». Бежавшие остановились. Все хотели услышать, что он скажет.

— Если сейчас мы убежим всей тюрьмой, то нас всех переловят поодиночке и заключат на еще больший срок. Теперь, когда пало самодержавие, мы должны уйти отсюда не беглецами, а свободными гражданами, — говорил Котовский.

Он успокоил тюрьму. Его доводы показались убедительными. Ему поверили и подчинились.

У ворот тюрьмы Котовский поставил охрану из своих же заключенных. С этого дня в одесской тюрьме была провозглашена «тюремная республика». Заключенные поручили Котовскому вести переговоры с администрацией. Все требования, выдвинутые им, были удовлетворены. Двери камер больше не запирались. Со всех без исключения арестантов были сняты кандалы. В каждой камере был свой выбранный, наблюдавший за порядком.

Весть о том, что теперь в одесской тюрьме новые порядки, что тысяча пятьсот человек заключенных выбрали Григория Котовского своим представителем, проникла в город.

Начальник тюрьмы Перелешин был арестован. До назначения нового начальника Котовский отвечал за порядок в тюрьме. Он обошел все тюремные помещения и камеры. В одной одиночной камере он обнаружил умиравшего тифозного больного, оставленного без всякой помощи. В одном помещении тюрьмы находился целый склад всевозможных орудий пыток.

Из города приехала делегация рабочих ознакомиться с положением в тюрьме. Их сопровождал Котовский. Он показал им канцелярию начальника тюрьмы. В канцелярии стояла фисгармония, на которой Перелешин часами разучивал церковные мотивы. Иногда он отрывался от песнопений и требовал, чтобы к нему ввели кого-нибудь из заключенных. Одна рука его лежала на клавишах фисгармонии, другой он протягивал заключенному конверт:

— Тебе письмо.

И когда заключенный приближался взять письмо, Перелешин вскакивал и кричал, багровея:

— Ты забыл, что лишен права свиданий и получения писем! В карцер! В карцер!

Развлекшись таким образом, начальник тюрьмы продолжал играть на фисгармонии. Ее тягучие звуки доносились до многих камер.

— Это был наш палач, — рассказывал Котовский делегатам. — Он лишал нас свиданий с близкими и родными людьми, не выдавал нам писем. Здесь люди заболевали психическим расстройством и, вместо того, чтобы лечить этих несчастных, их запирали в темный карцер.

Котовский показал гостям темный склеп. Он зажег спичку. Неровное, колеблющееся пламя осветило сырые, грязные стены и черный, цементный пол.

Котовский прошелся по камере. Два шага в длину и столько же в ширину.

— В этих карцерах крысы загрызали людей, — рассказывал он.

В эти дни Котовскому часто приходилось водить посетителей по всем многочисленным тюремным помещениям. К одесской тюрьме устремились родственники заключенных, солдаты, женщины и дети.

Было объявлено, что в «свободной тюрьме» состоится концерт. Трамваи были переполнены; извозчики, экипажи, автомобили устремились к тюрьме. Многие люди хотели не только присутствовать на необычайном концерте, но видеть Котовского, услышать его рассказы, говорить с ним.

Котовский все еще считался заключенным. Однако ему было разрешено в любое время дня отлучаться из тюрьмы. В городе, где так недавно он был приговорен к смертной казни через повешение, его восторженно встречали толпы людей. Его узнавали на улицах и площадях, обступали и принимались качать. Незнакомые люди украшали цветами и коврами его камеру.

Несмотря на свою популярность и многочисленные ходатайства, Котовский долго еще ждал официального освобождения.

Он часто посещал штаб одесской Красной гвардии, помещавшийся в Воронцовском дворце. Руководители Красной гвардии товарищи Кангун и Чижиков всегда радовались приходу Котовского. Красногвардейцы считали его своим человеком.

Тяжело переживал Котовский то, что каждую ночь он должен был возвращаться в тюрьму.

— Царское правительство пришило мне уголовщину. И теперь мне нужно доказывать, что я заслужил свободу.

Однажды в штабе Красной гвардии стало известно, что у барона Шваге собираются контрреволюционные заговорщики. Было решено немедленно ликвидировать это гнездо контрреволюционеров. Кангун предложил Котовскому вместе с матросами броненосца «Синоп» арестовать барона Шваге.

Когда красногвардейцы подошли к дверям квартиры Шваге и начали стучать, раздался выстрел. Котовский не растерялся, он налег на филенку и открыл дверь. В комнате, у кресла, стоял барон Шваге с револьвером в руке. Шваге был арестован. Бесстрашие Котовского поразило красногвардейцев.

…Живя в Одессе, Котовский жадно ловил все слухи и известия о том, что происходит в Бессарабии, в Кишиневе. Несколько раз он официально просил, чтобы ему разрешили поездку в Бессарабию. Он знал, что в Кишиневе действуют свои бароны Шваге, что там в любой момент могут произойти контрреволюционные и погромные выступления.

Котовский чувствовал, что ему нужно быть именно в Бессарабии, там, где еще надо вести большую борьбу с приверженцами Крушевана и Пуришкевича.

Он требовал, чтобы его официально освободили и реабилитировали. Но Временное правительство не спешило с освобождением Котовского. Власти предвидели, что он будет для них опасен. Поэтому они всячески медлили, разыскивали старые дела, заведенные на него еще в царское время, даже назначили их к слушанию.

Только в мае месяце 1917 года Григорий Котовский был официально освобожден из тюрьмы. Он решил отправиться на фронт.

Котовский получил назначение в одну из воинских частей, расположенных в Кишиневе. 16 мая он приехал в Кишинев, но части, в которую был командирован, уже не застал. Его приезд переполошил город. Всюду, где бы он ни появлялся, вокруг него собиралась толпа.

Пробыв день в Кишиневе, Котовский вернулся в Одессу, чтобы получить новое назначение в Кишинев, где начал свою солдатскую жизнь.

4 августа 1917 года в газете «Бессарабская жизнь» появилась краткая заметка: «Отъезд Котовского на фронт». «Вчера вечером отправился на фронт Григорий Котовский», — сообщала газета.

Котовский прибыл на один из участков Румынского фронта, в 136 пехотный полк, и был назначен рядовым в полковую конную разведку. Он отличился в первых же боях с германскими и австрийскими войсками. Его наградили орденом Георгия 4 степени, присвоили первый офицерский чин и назначили начальником конной разведки, в которую он еще так недавно вступил рядовым.

Но ему не нужны были чины и награды. На фронте он окунулся в самую гущу солдатской жизни, ко всему прислушивался и присматривался. Котовский много беседовал с солдатами я быстро завоевывал их симпатии.

Всегда общительный, он вызывал людей на откровенность. О чем только тогда ни говорили на Карпатах! Через Румынию беспрерывно следовали воинские части. Одни ждали наступления, другие говорили о мире, подсчитывали дни, оставшиеся до конца войны. Солдаты, как никогда, тосковали об оставленных домах и жадно слушали вести, приходившие из Петрограда.

«Румынский фронт находился вдали от революционных и промышленных центров. Солдат Румынского фронта, окруженный населением, не понимающим русского языка, оставался с глазу на глаз со своим реакционным офицерством. Большевистских газет на фронт не пропускали, преподнося солдатам буржуазное „чтиво“».

«Но затянуть процесс революционизирования масс не значило вовсе его ликвидировать. Румынский фронт, несмотря на благоприятные для реакции условия, вопреки всем ухищрениям генералитета и соглашателей, шел по пути остальных фронтов».

Так характеризует «История гражданской войны в СССР» (том I, стр. 274–275) Румынский фронт летом 1917 года, когда «солдатскими думами полностью начинали овладевать большевики».

На фронте Котовский увидел, как народ устал от войны, как жаждут люди, одетые в серые солдатские шинели, прекращения войны. С каждым днем он все яснее осознавал классово-буржуазную природу Временного правительства, проводившего ту же империалистическую политику, что и свергнутое самодержавие.